Нежность волков - Стеф Пенни

— Но как вы могли сказать жене, что он умер? Как можно было причинить ей такое страдание? — Миссис Росс подается вперед, зрачки ее сверлят глаза Стюарта, лицо напряглось и побледнело. От нее, словно магнитная сила, исходит некое чувство — возможно, гнев.

— Поверьте, миссис Росс, я очень много думал об этом. И решил, что его смерть принесет ей и детям меньше боли, чем в конечном счете такая жизнь.

— Но как же вы рассчитывали скрыть от нее его существование? Его здесь видели два дня назад!

Стюарт на мгновение замирает, а потом смотрит на них, скрывая замешательство.

— Это было безрассудно. Я позволил себе… Временами, последние несколько лет, особенно зимой, я чувствую, что утрачиваю возможность судить здраво. Но если бы вы видели его с детьми… глядит, как они бегут к нему, и выкрикивает самые грязные ругательства, полные ненависти и страха… Бог знает, за каких демонов он их принял. Ужасно было видеть их лица.

У Стюарта такие глаза, словно он до сих пор их видит. Дональд проникается к нему сочувствием. Бог свидетель, он может себе вообразить, каково напряжение вереницы бесконечных зим.

Миссис Росс смотрит на Паркера, а затем снова на Стюарта. Чуть ли не так, будто Дональда вовсе не существует.

— Кто такой Получеловек?

На лице Стюарта возникает страдальческая улыбка.

— A-а. Вы видели… — Он снова поднимает глаза, на этот раз прямо на миссис Росс. — Получеловек — это еще один несчастный. Вечно пьяный. Он муж Норы, так что мы время от времени его подкармливаем. Он охотник, но не слишком пригодный.

У него такое беззащитное лицо, что Дональду становится неудобно. Какое они имеют право заставлять этого человека откровенничать о своих бедах?

— Должен опять извиниться за то, что ввел вас в заблуждение. Хочется, чтобы о тебе хорошо думали… особенно в такой Компании… — Он переводит взгляд на Дональда, отчего тот в замешательстве опускает глаза. — Хочется, чтобы тебя считали хорошим руководителем, в некотором смысле отцом тех, за кого отвечаешь. Я не был хорошим отцом моим людям. Трудная задача, но это меня никак не оправдывает.

Миссис Росс с некоторым смущением на отстраненном лице откидывается на стуле. Паркер скрыт своей собственной тенью. Голос подает Дональд:

— Такое случается повсюду. Где пьянство, там безумие. На вашем руководстве никак не отражается то, что некоторые сбиваются с пути.

Стюарт склоняет голову:

— Вы очень добры, но это, увы, не так. Как бы то ни было, речь о человеке, которого вы преследуете… Я полагаю, из-за чего-то, им совершенного. Какое-то… преступление?

Дональд кивает:

— Нам необходимо отыскать и допросить его, в каком бы он ни был состоянии.

— Я точно не знаю, где он, но, возможно, мы сможем его отыскать. Однако если вы ищете преступника, то не найдете. Он не ведает, что творит.

Пока Стюарт говорит, Паркер вытаскивает из кармана трубку и табак и при этом роняет клочок бумаги, падающий на пол между его креслом и креслом Стюарта. Паркер этого не замечает, вынимая из кисета табачные пряди и набивая трубку. Стюарт видит клочок и нагибается поднять его. Он чуть замирает, прежде чем поднять листок и протянуть его Паркеру, так ни разу не взглянув на него.

— Я пошлю на поиски пару своих людей. Они должны его проследить.

Паркер сует клочок в карман, едва прервав ритуал набивания трубки. Все это занимает не более трех секунд.

На протяжении всего разговора двое сидящих бок о бок мужчин так и не обмениваются ни единым взглядом.

~~~

В конце коридора ко мне обращается Паркер:

— Я пойду собираться.

— Вы идете?

Я полагала, он получил ответы на свои вопросы. Глупо с моей стороны: разумеется, он не поверил ни единому слову Стюарта.

— Он так и не сказал, что не посылал Нипапаниса в Дав-Ривер.

Его уверенность меня раздражает, и я не отвечаю. Он смотрит на меня с тем особенным выражением полной сосредоточенности, когда невозможно определить, гнев это или радость и на кого направлены эмоции. Такие уж ему достались от природы черты лица, что вам видится в них злоба и ярость; но теперь я знаю, что это не так. А может, я просто убаюкиваю себя ложным ощущением безопасности.

— Вы сохранили рубашку из Элбоу-Ридж?

— Конечно. Она свернута на дне моего мешка, под шубой.

— Принесите ее.

Посреди площадки за складами солнце прорезает брешь в облаках. Столб света, плотный, словно лестница, бьет по равнине за палисадом, освещая низкорослый ивняк, укутанный снегом и сверкающий сосульками. Свет пронзительно ярок; его белизна ослепляет. Будто неожиданная улыбка, солнце открывает красоту этой угрюмой равнины. За пределами круга в сто шагов оно скрывает все ее несовершенства. Вне палисада раскинулся совершенный пейзаж, подобный скульптуре, вырезанной из соли, прозрачно-ясный и безупречно чистый. Мы же тем временем тащимся сквозь мутную слякоть и грязь, топтанную-перетоптанную и в пятнах собачьих испражнений.

Вдова у себя в хижине с одним из сыновей, серьезного вида мальчуганом лет восьми. Она сидит на корточках у очага, над которым варится мясо. С тех пор как я видела ее в последний раз, она выглядит еще более истощенной, измученной и с явственней проступающими индейскими чертами, хотя и настолько тонкими, что из всех здешних индианок она наиболее явная полукровка.

С отсутствующим выражением она смотрит, как без стука входит Паркер и говорит что-то, мне непонятное. Она отвечает на незнакомом языке. От вспыхнувшей во мне внезапной и безудержной ревности у меня перехватывает дыхание.

— Садитесь, — равнодушно произносит она.

Мы садимся на лежащие вокруг очага циновки. Мальчик пристально смотрит на меня — сидя на полу в зимних юбках, выглядишь не слишком элегантно, но я стараюсь, как могу. Паркер следует окольными путями, расспрашивая о детях и выражая соболезнования, к которым шепотом присоединяюсь и я. Наконец он переходит к делу:

— Рассказывал когда-нибудь ваш муж о норвежских мехах?

Элизабет смотрит на него, потом на меня. Похоже, вопрос не вызывает у нее никаких ассоциаций.

— Нет. Он не все мне рассказывал.

— А последний его поход — какова была его цель?

— Стюарту захотелось поохотиться. Обычно он брал мужа с собой, потому что тот был лучшим охотником. — В ее голосе проступает тихая гордость.

— Миссис Берд, прошу прощения за этот вопрос, но был ли ваш муж болен?

— Болен? — Она резко поднимает глаза. — Мой муж никогда не болел. Он был сильным, как конь. Кто это говорит? Стюарт, да? Будто бы из-за этого он вышел на лед, куда бы никогда не пошел?

— Он говорит, что ваш муж был нездоров и не узнавал своих собственных детей. — Паркер понижает голос, не желая, чтобы слышал мальчик.

Лицо Элизабет искажают нахлынувшие эмоции — отвращение, или презрение, или ярость, или все они сразу, — и она подается вперед, так что пламя окрашивает ее черты мертвенно-оранжевым цветом.

— Это мерзкая ложь! Он всегда был лучшим из отцов. — В ней появляется нечто пугающее, жесткое и непримиримое, но вместе с тем, как мне кажется, правдивое.

— Когда вы в последний раз видели вашего мужа?

— Девять дней назад, когда он ушел со Стюартом.

— А когда он в последний раз уходил до этого?

— Летом. В последний раз они ходили к Кедровому озеру в конце сезона.

— Он был здесь в октябре и в начале ноября?

— Да. Все время. Почему вы об этом спрашиваете?

Я смотрю на Паркера. Осталось сделать только одно.

— Миссис Берд, прошу прощения, но нет ли у вас одной из рубах мужа? Нам бы хотелось взглянуть на нее.

Она глядит на Паркера так, словно он позволил себе неслыханную наглость. Тем не менее рывком поднимается и идет в заднюю часть хижины, за занавеску. Когда она возвращается, в руках у нее сложенная синяя рубаха. Паркер берет рубаху и раскладывает на полу. Я вынимаю перепачканный сверток, завернутый в миткаль, разворачиваю и кладу рядом: заскорузлый и грязный, он весь покрыт темными, дурно пахнущими пятнами. Мальчик все так же серьезно наблюдает за нами. Элизабет стоит со сложенными на груди руками, глядя на нас гневно и сурово.

Я тут же вижу, что чистая рубаха меньше размером. Похоже, нет никаких сомнений: они не могли принадлежать одному человеку.

— Благодарю вас, миссис Берд. — Паркер протягивает ей рубашку мужа.

— Мне она ни к чему. Теперь ее некому носить. — Руки ее все так же скрещены. — Вы хотели ее, она ваша.

Она неприятно кривит рот. Паркер в замешательстве. Для меня это неожиданно — впервые на моих глазах он не знает, что делать.

Я решаюсь подать голос:

— Спасибо, миссис Берд. Простите, что пришлось потревожить вас, но вы нам очень помогли. Вы доказали, что все, сказанное Стюартом, — ложь.