Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

– Как ты ее находишь?

– Кого?

– Дарью Филипповну! Она замечательная женщина, не правда ли?

– С какой точки зрения?

Обезоруженный, он пробормотал:

– Ну, не знаю… Она изысканна, обаятельна, добра, по-матерински заботлива…

– Изысканна – нет, – сказала Софи, – обаятельна – это зависит от вкуса; добра – мне трудно в это поверить; по-матерински заботлива – бесспорно!

Не в силах разобраться, какая доля насмешки, а какая искренности заключалась в таком ответе, он прошептал:

– Я думал, что ты могла бы подружиться с нею.

Удивление, сверкнувшее в глазах Софи, окончательно обескуражило его.

– Зачем тебе понадобилось, чтобы я сделала эту женщину моей подругой? – сказала она. – У нас нет ничего общего. Меня она не интересует, и сомневаюсь, что я интересна ей.

Николай понял, что настаивать было бы неосторожно. Но он удивился, что такой близкий ему человек, как Софи, придерживается столь отличного от его собственного мнения относительно достоинств Дарьи Филипповны. Ливрейный лакей прервал их разговор, объявив, что ужин подан.

Михаил Борисович предложил руку госпоже Тумановой и повел ее к столу. Он был раздражен, потому что из всех присутствующих только граф и графиня не сделали ему комплимента по поводу его снохи. Не собираются ли они уехать, так и не сказав ему, подобно другим, что она ослепительно изящна, что ее французский акцент, когда она говорит по-русски, очарователен, что она восхитительно одевается, и еще тысячу приятных слов в том же духе? Если они поступят так с нею, он больше никогда не пригласит их к себе. С его точки зрения, достоинства Софи бросались в глаза. Он оглядывал всех своих гостей, но видел только ее. Ужин, полугорячий, полухолодный, был спрыснут изобилием вин. Когда подали мелкую дичь, графиня Туманова, наклонившись к Михаилу Борисовичу, прошептала:

– Истинное чудо!

Поначалу он решил, что графиня говорит о перепелке, чьи лапки она только что с таким упоением грызла, обсосав их до костей, но гостья уточнила:

– Ваша сноха – истинное парижское чудо!

Он напыжился от удовольствия. Позже, выходя из-за стола, граф Туманов, в свою очередь, сказал ему: «Ваша сноха – настоящее чудо Парижа!» Вероятно, супруги сговорились, выбрав это выражение.

Ночь приближалась, и Михаил Борисович предложил гостям остаться до утра под его кровом. Но они заявили, что ночь хороша и лучше уехать. Софи в душе испытала облегчение. Этот длинный день в обществе измотал ее. Все вышли на крыльцо.

Коляски были заложены. Шестеро крестьян, которых Михаил Борисович высокопарно называл лакеями, сидели на упряжных лошадях. Со смоляным факелом в руке они должны были сопровождать путешественников до дороги. В пучках танцующих лучей мелькали тени гостей и слуг. Женщины целовались на прощание. Дети дремали стоя, их карманы были набиты конфетами и фруктами. Собаки, прибежавшие из служебных строений, боязливо приближались к хозяевам и, помахивая хвостами, выпрашивали ласку. Закончив с обменом любезностями, каждая семья садилась в свой экипаж.

– Да хранит вас Господь! – крикнул Михаил Борисович.

Весь обоз пришел в движение. Когда коляска Волковых проезжала мимо Николая, в свете факела он увидел, как Дарья Филипповна улыбнулась ему, глядя своими алмазно-чистыми глазами, и помахала бледной ручкой, перед тем как исчезнуть в ночи.

7

Наступила зима с ее снежными вихрями, занесенными дорогами, заунывной тишиной и сверкающим морозом. Жизнь семьи сосредоточилась в старом доме с двойными законопаченными окнами и потрескивающими от жара изразцовыми печками. И Софи казалось, что она отправилась в долгое путешествие на корабле, загруженном припасами на долгое плавание. Отрезанные от окружающего мира, уединившиеся в снежной пустыне, обитатели Каштановки продолжали существовать, полагаясь на запасы продовольствия и свои чувства. В усадьбе регулярно, в монотонные дни, чистили дорогу. Прибыл пакет из Франции. В нем, в качестве литературного дара, находились лишь «Жан Сбогар» Шарля Нодье, «Опыт о безразличии в вопросах религии» Ламенне и несколько старых журналов, из которых следовало, что либералы добились успеха на сентябрьских выборах, что Людовик XVIII очень устал, что женские шляпки увеличились в размерах и их украшали перьями марабу, лентами, бантами из крепа, а мужчины носили сюртуки орехового цвета и жилеты из собачьей шерсти.

Когда позволяла погода, Николай ездил в клуб или к Волковым, чтобы увидеться с Васей. Нередко и Вася наносил ему визит. Их дружба крепла на фоне праздности. Их взгляды совпадали в том, что касается преклонения перед французскими конституционными теориями и немецкой романтической поэзией. Всякий раз, услышав, как они спорят, Софи поражалась их настойчивому желанию переживать идеи, относительно которых и тот и другой давно пришли к согласию. Лучше узнав Васю, она не стала ценить его больше. Признавая, что он образован, честен и хорошо воспитан, Софи находила какую-то слащавость в его лице и голосе и становилась несправедливой по отношению к нему. Как женщина, она понимала Марию, которая убегала, как только он появлялся.

В последнее время девушка заметно сблизилась со своей золовкой. И хотя между ними больше никогда не заходила речь о Седове, Мария была явно довольна тем, что теперь не одна хранит свой секрет. Она любила ездить в санях и Софи по деревням поместья: в Крапиново, Черняково, Шатково, Дубиновку – все они были одинаковы. Скрючившись в своих избах, словно в берлогах, мужики жили как звери во время зимовки. Оберегая тепло и скупясь на жесты, они редко выходили, не проветривали избы и работали на дому – вырезали миски из дерева, плели лапти или корзины, готовили снасти для рыбной ловли. В Шатково юный Никита добился успехов в правописании. Софи больно было смотреть, как он плохо живет, как скудно питается, как бедно одет, да еще у него отец – грубое животное, и мачеха, лицо которой светилось глупостью. У подростка на лбу остался шрам.

– Это староста ударил его, – сказал отец. – И хорошо сделал! Таких мальчишек, как он, научить можно только палкой! Разве следовало писать это письмо? Никто о нем не рассказывал, но все и всё знают в деревне! Старик в ярости. И это понятно. Как только представится случай, он опять побьет Никиту. И я, отец, скажу, что он прав. Если понадобится, когда рука его ослабеет, я предложу ему свою! Потому что, видите ли, барыня, хоть мы и бедны, но нам дороги отечество, порядок и добродетель…

Он выпил. Язык у него заплетался. По краям его рыжей бороды текли слюни. Он споткнулся и, преисполненный достоинства, удержался за край стола. Никита смотрел на него со страхом и отвращением. В соседних избах Софи обнаружила такую же нищету в других обличьях. Большинство крестьян жаловались, что у них не хватит запасов на зиму. Год был неблагоприятный. Бури и ранние морозы помешали собрать урожай. Капусты и гречихи нужно было вдвое больше, чтобы деревня могла выжить. Софи пообещала: хозяин не допустит, чтобы они страдали от голода.

На следующий день, в то время как Михаил Борисович и Николай сидели в кабинете напротив друг друга и обсуждали дела имения, послышался звон приближающегося колокольчика. Мужчины подошли к окну: это Мария и Софи возвращались с прогулки в санях. Они были укутаны в меха, запорошены снегом. Кто-то сопровождал их, но ни Николай, ни его отец не смогли узнать этого человека. Разговор отца с сыном возобновился, но Михаил Борисович был рассеян. Каждую секунду он поглядывал на дверь. Наконец, раздались легкие шаги и появилась Софи. Скачка на морозе разрумянила ей щеки, оживила блеск глаз. Направившись прямо к отцу, она сказала:

– Я была вынуждена принять решение, которое, я надеюсь, вы одобрите…

– Разумеется, – ответил он, окинув ее ласковым взглядом. – Но откуда вы едете?

– Из Шатково. И я привезла оттуда мальчика, Никиту…

Черты лица у Михаила Борисовича заострились. Зрачки стали крохотными под седыми зарослями бровей.

– Он больше не может оставаться в деревне, – продолжала Софи. – Староста сердит на него и не упускает случая, чтобы не поиздеваться над мальчиком, не побить его. Я подумала, что мы легко можем использовать Никиту в усадьбе, как слугу.

Михаил Борисович, сбитый с толку таким предложением, почувствовал, что сноха в очередной раз вынуждает его поступить, как она хочет. Решение было принято ею в полной уверенности, что свекор не осмелится противоречить ей. Поскольку ему самому возмущаться было уже поздно, запротестовал Николай:

– Это невозможно, Софи! Если какой-то мальчишка жалуется на плохое обращение с ним в деревне и этого уже достаточно, чтобы ты поселила его в доме, то скоро на нашу голову свалятся все молодые бездельники имения! В любом случае, ты могла бы посоветоваться с нами, с отцом и мною…

Михаила Борисовича покоробил повелительный тон, с которым Николай обратился к Софи. Если кто-то здесь и мог повышать голос, то только он один, как глава семьи и владелец Каштановки. Но он из учтивости держал себя в руках, в то время как его сын, двадцатипятилетний франт, изображал из себя супруга – властелина. Все, что напоминало Михаилу Борисовичу о правах Николая в отношении молодой женщины, выводило его из себя.