Слово - Сергей Алексеев

От Тимофея же не осталось ничего. Разве его рубашки, из которых вырос, скукоженные, ссохшиеся бродни малого размера да отпечаток детской ладошки, оставленный на свежей глине, когда били печь.

…Неделю без малого томился и страдал в ожидании Лука Давыдыч. И чуть только заметил странника, побежал навстречу, пал на колени, пополз, стал одежды ему целовать, руки ловить.

– Прими исповедь мою, праведник! Во грехах покаяться хочу тебе, струпья душевные исцелить. Ибо сказано в Писании: «Аще убо обрящеши мужа духовна искусна могуща тя врачевати бесрамления и с верою, исповежься ему, акы Господу, а не человеку!» А ты, Леонтий, – праведник! Зрю в тебе мужа того духовного! Леонтий бережно поднял Луку с земли, веригу поправил, рубаху отряхнул.

– Добро, мученик, добро… Аида в келью, отдохну с дороги и приму твою исповедь.

Лука, брякая буровым ключом на шее, проводил странника в избушку, усадил его, разул, ноги вымыл. Затем собрал поужинать, но сам к еде не притронулся, только Леонтия кормил. И вот когда умытый и сытый странник прилег на лежанку, подсел к нему Лука и начал рассказывать про жизнь свою. Долго говорил, иногда и плакал навзрыд, словно дитя малое, ничего не забыл, все поведал страннику-праведнику. И как в Боге разуверился, когда после войны в Макарихе жизни никакой ему не стало, и как мальчонку этого, Тимку Белоглазова, сманил в нефтеразведку. Как они вместе с ним год сидели в тюрьме за то, что украли бульдозер и продали его в соседнюю экспедицию за ящик водки. Потом семь лет кочевали они с геологами по поганым керосиновым местам, жили в вагончиках с такой нехристью, что волосы дыбом. И он сам, Лука, по их наущению Святое Писание в сортире на веревочку подвесил, чтобы как бумагой пользоваться, и сам пользовался. Но потом просветление пришло. Как-то раз Лука по дьявольской воле к мужикам придрался, ну, ему и подвесили как полагается. Лука побежал за Тимкой Белоглазовым, пожаловался, а тот схватил лом и пошел мужиков тех гонять. Лука уж и назад его стал звать – отступись, смертоубийство будет, Тимку же бесовская сила обуяла. И вот, когда увидел то Лука-убежал и о Боге вспомнил. Не раздумывая, собрал свои пожитки и вернулся в Макариху. Тут вериги надел, в скит ушел грехи замаливать – и вот уже три года «аки червь земной» живет, плоть свою и похоти мирские покорил и уничтожил в себе, и вся жизнь его дальнейшая только в молитвах пройдет Христу-Сладчайшему. Аминь.

Выслушал его Леонтий, перекрестил.

– Испытания тебе Господом посланы. Через все тернии провел он душу твою к свету и благости… Да ныне, Лука, не только о своей душе думать надо. Люди во грехах погрязли, словно в потемках живут братья твои и сестры. Надо их души к свету вести.

– Праведник! – закричал Лука. – Возьми общину! Возьми души наши слепые и веди к свету!

– Мне нельзя, Лука, – мягко остановил его странник. – У меня другая забота, на другие дела я благословлен свыше! Помогу вас в стадо собрать и дальше пойду по земле. А ты, – он коснулся вериги мученика, – наставником в Макарихе станешь. Возьмешь общину, укрепишь в вере людей и поведешь за собой!

– Не могу я! Не могу-у! – заорал Лука, трепетно осеняя себя крестом. – Я, как есть, грешник великий! Гореть мне в геенне огненной!

– Успокойся, брат мой, – Леонтий возложил руку на голову верижника. – Уйми страсть свою… Отныне ты – святой, и все грехи твои – заслуги перед богом, ибо ты душою их поднял и искренне раскаялся. Епитимью я снимаю, а вериги сам снимешь, перед народом.

– Сам накладывал, сам обет давал – самому и снимать, – неожиданно дерзко ответил Лука и встал. – Истинно хочу грехи свои замолить, а душою не токо грех понять, но и Бога… Голос хочу его услышать, – он воздел руки к небу, – какой раньше слыхал.

– Будет на то воля Господня – услышишь, – строго сказал странник. – Отныне меня слушайся, аки старой церкви отца святого… Быть тебе наставником в Макарихе. А когда станешь – новые скиты образуешь, тех, кто слаб духом и верой, – в пустыню отправишь. Для тех, кто в Макарихе останется, моленную откроешь. Там полы надо of ремонтировать, окна, побелить… А то стоит заколоченная…

– Леонтий, праведник, да кого же я в Макарихе-то соберу? – взмолился верижник, – Молодые от икон шарахаются, стариков по пальцам перечтешь…

– А ты по другим деревням, всех братьев обойди, потолкуй, как наставник, – сказал Леонтий. – Народ-то нажился в мирском, нахлебался безбожием по горло. Так что потянется за тобой, пойдет.

– Пойдет ли? – усомнился Лука и задумался. – Не рано ли в наставники меня?

– Пойдет! – отрезал странник. – Откроешь моленную – косяком пойдет. Всех макаринских обойди да книги собери для общины. У Марьи Белоглазовой все забери, у ней из старой моленной книги-то! Кирилла ее умер – себе прибрала… А саму в скит уговори, пускай ступает, страдалица… Вот, возьми первую, – Леонтий вынул Четъи-Минеи и подал Луке. – Смело берись, а я тебе помогу. Все в округе знают про твой обет, святым считают… И чтоб иконы в моленную принесли. Разлучил вас антихрист, растрепал по ветру, ровно песок, так с Божьей помощью я соберу вас.

– Откуда ты, странник? – Лука опустился перед Леонтием, зашептал. – Всяко говорят… Откуда, скажи! Молчать буду – могила…

– Не ведено говорить мне, откуда я, – сдержанно проронил Леонтий. – Но тебе скажу, раз ты святой… Из Иерусалима я, от Гроба Господня иду.

– Прямо оттуда?! – изумился Лука.

– Оттуда…

Лука поморгал, потер веки.

– Вот за тобой бы пошли, – сказал он мечтательно. – А за мной кто пойдет? Смеяться будут…

– Ты должен чудо свершить, – сказал Леонтий. – На глазах у братьев и сестер.

– Чудо? Какое чудо? – Лука махнул рукой. – .Чем нынешний народ удивишь? Вот если б я прозрел на второй глаз…

– Ты глаз Богу отдал, – строго сказал странник. – Другое чудо сотворишь.

– Не получится у меня! – взмолился Лука. – Не толкай меня на смех, праведник!

– Успокойся, брат мой, – проговорил Леонтий. – Святой ты, а оттого и чудеса можешь творить. Только сам того не ведаешь.

Он снова возложил руку на голову верижника. Единственный глаз того сверкнул горячо и с надеждой…

НИКИТАСГРАСТНЫЙ

Не то чтобы забыл Гудошников страшную зиму в Северьяновой обители и не то чтобы часто вспоминал ее, охваченный новыми заботами и скитаниями, просто не кончалась жизнь и день сегодняшний жег сердце чуть сильнее, чем вчерашний, прожитый.

А события тысяча девятьсот двадцать второго года откликнулись эхом неожиданным, как выстрел в спину.

Спустя четырнадцать лет Никите Евсеичу припомнилось все, даже мелочи, о которых он и не думал, и я не вспоминал никогда.

Гудошников добивался разрешения работать в монастырях Афона. Ему удалось получить аудиенцию у наркома иностранных дел, однако разговор с ним лишь разочаровал Никиту Евсеича. В Греции уже была свергнута республика, восстановлен монарх и, как сообщил нарком, сейчас готовился военно-фашистский переворот. Он вскоре и грянул…