Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

гениальным и порой способно потрясти мир. Его разум не отличался конструктивностью, он ни в коей мере не был «интеллектуалом», зрел, но лишь сердцем, не в состоянии воплотить то, что видел. Планировать строительство новой Утопии было для него столь же непосильно, как и полностью передать словами то великолепие, свидетелем которого он был. Прежде чем возвести хотя бы подобие фундамента, он бы сломился под грузом кирпичей и прочих материалов.

Поначалу, в дни ожидания парохода в Батуме, он держался до странного молчаливо и даже мысленно храня тишину. Теренс не находил в себе сил выразить то, что ему открылось. Бумага также не принимала повествование. Всё это время невдалеке парило величественное и вместе с тем простое, как солнечный луч или струи дождя, крылатое создание, и душа находила облегчение, гордо выражая себя на ином, божественном уровне, но передать смысл пережитого полностью в речи или на бумаге вряд ли когда окажется возможным, и он знал это, хотя, запинаясь, и пытался – сначала в записных книжках, в устном рассказе передо мной и, отчасти, доктором Шталем. Но поначалу всё не находило себе никакого выражения вовне и пребывало в глубоком молчании.

Днем он бродил по улицам города, глядя на мир новыми глазами. На русском пароходе он доплыл до Поти и там, с рюкзаком, вверх по ущелью Чурох за Бурчку, не обращая никакого внимания на турецких цыган и стоянки диких племен по берегам. Никакого чувства опасности для себя он не испытывал, да и не мог испытывать: весь мир был для него родней. И это ощущение оберегало его. Пистолет с патронами остались в позабытой в гостинице сумке.

В его душе боль мешалась с восторгом. Боль была ему привычна, но бесконечный, сияющий восторг прежде был неведом. Теперь кошмар современной дешевой жизни нашел объяснение – как он и чувствовал, так быть не должно: суетная, лихорадочная, внешняя деятельность лишь проявление глубокого недуга, странного непонимания и разлада с Землей. Человечество отчего-то поссорилось с нею, востребовав независимости, которая не может долго продолжаться. Ведь для нее века отчуждения – лишь миг, возможно, два в той неспешной жизни, что укладывает миллионы лет неширокими меловыми руслами. Настанет день, и блудные дети вернутся. Ведь она никогда не прерывала свой зов. Возможно, уже кто-то в сновидениях двинулся ей навстречу. Даже он сам слыхал о некоторых движениях, робких попытках пойти навстречу Земле. Значит, эти немногие уловили немолчный ласковый шепот, облетающий мир.

Ибо ее голос – последний, но самый мощный оплот; очарование ее зова никогда не иссякало до конца, люди лишь на время покидали защиту мощных ее боков, вкушали от древа познания, плоды которого приносили им обманчивые, безумные образы самоопьянения, отпадали и погружались в боль одиночества и смерти. Это породило потерю направления и общего контроля, вавилонское смешение неуклюже слепленных языков, отчего все обратились друг против друга. Лишенные взаимосвязи и подчинения, искусственные центры захватили управление, и с катастрофическими последствиями. Каждый сражался сам за себя против соседей. Даже религии жаждали крови и бились друг с другом. Часть поклоняющихся могла проклясть всё прочее человечество, ни на секунду не прекращая славить Рай для себя.

И всё это время Она с любовью и терпением улыбалась, позволяя им постичь урок; Она смотрела и ждала, пока люди, как глупые дети, тратили уйму напрасных усилий, стремясь завладеть преходящими вещами, которые не способны принести им ни грана настоящего удовлетворения. Разрешала людям наживать миллионы на своих самых светлых мыслях, добывать золото и серебро из своих жил, даже не препятствуя переработке в орудия разрушения, поскольку знала: каждая «потерянная жизнь» возвращается к ней в объятия, оплакивая собственную глупость, но с усвоенным уроком; за слезами и возней своих чад Она наблюдала из дверей детской, прекрасно зная, что дети проголодаются и вернутся, когда им потребуется пища; ожидая, Она слышала обращенные к Ней молитвы и отвечала на них любовью и прощением, а тем же немногим, кто осознавал свою глупость и несносность по эту сторону «смерти», она даровала мир, радость и красоту в полной мере.

Им не удавалось нанести себе непоправимый вред, поскольку зло не задерживалось возле Нее, питаемое невежеством тех, кто дальше других забрел в темный лабиринт мелкого эго. Их запутал именно тот самый «интеллект», которым они так гордились.

Порой же, то в одном, то в другом веке, она посылала весть об избавлении столь громогласно, что отрицать этот зов было невозможно. Устами поэта, священника или ребенка она звала своих чад домой. И призыв звучал, омывая волшебными звуками пустоши безнадежной разобщенности. Кто-то слышал его, кто-то возвращался, кто-то поражался и проникался воодушевлением; часть людей полагали весть слишком простой, чтобы быть правдой, и начинали искать более сложных путей, удивляясь при этом силе порождаемого стремления, от которого слезы наворачивались на глаза, но большинство, не желая признаться, что в сердце своем ощущают тайное блаженство, стремились убедить себя в пристрастии к бесконечной борьбе и лихорадочной спешке.

Порой же Она выбирала совершенно иные способы, посылая поразительную весть в цветке, порыве вечернего ветерка, ракушке на прибрежном песке, но чаще всего вплетала ее в мелодию, оттенок морской волны или растительного ковра, покрывающего холмы, шелест ветвей в сумерках, закатный или рассветный шорох. Это Теренс и сам мог припомнить…

Но никогда призыв не достигал Ее детей через разум, ибо именно он и увел их прочь. Ему внимает лишь сердце.

Простая жизнь! Вспомнив обо всехсмелыхутопиях, придуманных людьми, он улыбнулся, ибо был свидетелем столь ослепительной истины, что не оставила ни единого темного уголка. Воистину, далек тот день, когда лев ляжет рядом с ягненком, а люди заживут мирно, заботясь друг о друге; когда внутренняя жизнь будет признана за реальность, которой она является, где неведомы раздоры, завоевания и потери, поскольку нет обладания материальными вещами; где мелочное «я» сольется с жизнью больших масштабов, – далек, но, вне всякого сомнения, не является недостижимым. Теренс видел Лик Природы, слышал ее Зов, вкусил радости и покоя, значит, и прочие люди в уставшем от борьбы мире могли бы достичь того же. Стоило лишь показать туда путь. Блистающая Истина, которую он видел, совершенно ясно состояла в том, что любой услышавший Зов знал: он обращен к нему, облеченный в сияние любви, весь мир превращающей в родню, а Землю – в поистине священную Мать. И каждая душа способна явить собой тот канал, которым призыв вернуться домой полетит дальше по миру. Жить в согласии с Природой, деля с ней сознание высшего порядка, стремясь подняться