Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всем «религиям» нашлось объяснение, как и бескомпромиссным заявлениям, заставляющим людей отворачиваться друг от друга; страху потерять жизнь, если направить усилия на поиски воссоединения с природой; почти недостижимой любви к соседу своему как к самому себе; представлению, что богатым может помешать войти в Царствие Небесное грубое нарушение чьих-то прав. И мир должен увидеть это вместе с ним, просто обязан, никуда не деться. Незатейливость малого ребенка, бескорыстие и самоотдача мистика – вот замечательные ключи к тайне.
Смерть и могила утратили силу. Ибо на стадии расширенного сознания, за пределами преходящей материальной стадии бытия, он видел воссоединение любимых, которых, подобно словам, включали во фразу, поясняющую их жизнь, ту фразу – в абзац, а его – в величественную историю свершений, которая в итоге войдет в вечную библиотеку Бога, воссоединяющего всё.
Теренс видел, как божественные эти волны, вечные и безмятежные, достигали пика, и каким-то образом понял, что на каждой из стадий личность не теряется, а скорее расширяется и укрупняется. Любовь к Земле, жизнь в близости к Природе и отрицание так называемой цивилизации есть первый шаг восхождения. В Простой Жизни, возврате к Природе, начиналась тропа к звездам и небесам.
XL
В конце недели знакомый пароходик бросил якорь в бухте, и ирландец купил билет домой. Стоя на пристани, он наблюдал за разгрузкой, когда его похлопали по плечу и он услышал голос приятеля. Сердце подпрыгнуло от удовольствия. Никаких любезностей, чтобы начать разговор, им не требовалось.
– Рад видеть вас живым и невредимым. Значит, вы не нашли своего друга, верно?
О’Мэлли всмотрелся в загорелое лицо всё с той же всклокоченной, пожелтевшей от табака бородой и заметил, как дружелюбно поблескивают карие глаза доктора. Тот снял фуражку и промокнул знакомый лысый череп.
– Напротив, я жив и невредим оттого, – ответил он, – что я его нашел.
Это удивило доктора Шталя. Он отпустил руку Теренса, которую до того крепко пожал, и двинулся вместе с ним дальше по пристани.
– Стоит убраться с этого дьявольского солнцепека, – сказал он, лавируя между грудами товаров и тюков, – иначе просто мозги закипят.
Направляясь в город, они пробирались сквозь толпу смуглых турок, грузин, персов и армян, которые, истекая потом, полуголыми трудились на солнце. В заливе стоял русский крейсер, посреди грузовых и пассажирских судов. Нефтеналивной пароход принимал груз. Всё под лучами яркого солнца. Черное море горело расплавленным металлом. Вокруг поросшие лесом отроги Кавказских гор вздымались через дымку к безоблачному небу.
– Красиво, – заметил немец, указывая на береговую линию, – но не сравнить с красотой островов Греческого архипелага, мимо которых мы проходили, верно? – Взгляд его сделался пристальным, и он на том же дыхании продолжил: – Вы возвращаетесь нашим пароходом?
– Красиво, – проговорил О’Мэлли, не заботясь ответить на вопрос, – потому что живет. Но внешние прекрасные черты припорошены пылью, собравшейся за долгие века небрежения, и я собираюсь стряхнуть эту пыль, ибо научился, как это делать. Он научил меня.
Шталь даже не глянул на него, хотя слова были довольно поразительными и бредовыми. Приятели шли рядом и молчали. Возможно, доктор отчасти понял его. Теренсу трудно было восстановить связь с миром внешних проявлений. А личность Шталя стала первым звеном, поэтому О’Мэлли выбрал из океана блаженных видений в душе первые попавшиеся фразы.
– Да, я купил билет на ваш пароход, – ответил он, вспомнив прозвучавший вопрос.
Ему не показалось странным, что приятель не отреагировал на прозвучавшие намеки. Он слишком хорошо его знал. Доктор лишь ждал, когда их накопится побольше.
Они сели за тем же столиком, выставленным на тротуар возле гостиницы, где несколько недель назад пили кахетинское и вдумчиво беседовали. Немец заказал по бутылке вина и минеральной воды, лед и сигареты. Пока они попивали охлажденный золотистый напиток, сняв шляпы и повесив пиджаки на спинки стульев, Шталь знакомил его с новостями и событиями в мире людей. Покуривая, О’Мэлли слушал вполуха. Всё представлялось далеким, нереальным, почти фантастичным – череда безобразных, безумных происшествий, сущие симптомы расстройства или даже болезни. Визг политики, рев и грохот летающих машин, финансовые крахи, неистовые восстания рабочих, слухи о приближающейся войне, смерть королей и магнатов, ужасные происшествия и непонятное брожение в огромных городах. Будто речь шла о неволе, о безрадостном заключении, ибо все происшествия связывали между собой раздоры, боль, тоска и стремление вырваться наружу. Люди подчинялись вещам, вместо того чтобы подчинять их себе. А те пустяки, на которые они возлагали надежды, лишь еще больше закрепощали, укрепляя оковы.
Пока они обедали в тени деревьев за маленьким столиком, ирландец вкратце познакомил приятеля со своими приключениями.
– Материалы для газет отправлены, теперь, может, приметесь за книгу? – спросил доктор.
– Возможно, это и выльется в книгу, но пока вырывается из меня мощными фрагментами, помимо воли.
– Значит, вы сами не желали бы?..
– Всё это слишком… огромно. Спутник показал мне столь блистающие чудеса. Рассказать я еще могу, а вот изложить на бумаге… – Он лишь пожал плечами.
Эти слова доктор Шталь уже не пропустил без комментария. Однако его реакция была непредсказуемой. Он не стал задавать вопросов, а лишь заметил:
– Друг мой, хочу сказать вам кое-что или, вернее, показать… – С этими словами он знакомым жестом положил руку на плечо Теренсу, очень пристально на него посмотрел и закончил совсем тихо: – Это может вас расстроить, даже поразить. Но если вы готовы, пойдемте…
– Поразить чем? – спросил О’Мэлли, несколько смущенный серьезностью предупреждения.
– Встречей со смертью, – был тихий ответ.
При этих словах ирландца лишь охватило радостное предчувствие и любопытство.
– Но ведь ее не существует! – Он едва не смеялся. – Это он мне в первую очередь внушил. Смерти не существует.
– Однако все мы уходим, – отозвался доктор, – земля к земле и прах к праху…
– Лишь наше тело!
– Да, верно, наше тело, – мрачно ответил старший собеседник.
– Есть лишь возвращение домой, освобождение. Больше ничего, поверьте. Стоит понять по-настоящему – и останутся лишь радость и величие.
Доктор Шталь на это ничего не ответил. Расплатившись по счету, он повел ирландца дальше по улице. Они шли по тенистой стороне и молча вслушивались в звуки города. В казармах пели солдаты, по железной дороге на Тифлис и Баку двигался поезд. Миновав купол мечети с минаретами, приятели наконец вышли на пыльную, раскаленную дорогу вдоль моря. Оттуда уже слышен был звук прибоя, на темно-серую гальку пляжа накатывали невысокие волны, оставляя полоски пены.
Достигнув укромного уголка, поросшего выгоревшей на солнце травой и засаженного тоненькими
