Печать мастера (СИ) - Ри Тайга

Коста пожал плечами.

– Не хочешь говорить – не надо, – оскорбленно нахохлился рыжий. Подобрал ракушку, вставил лезвие в отверстие и повернул – створки раскрылись с негромких хрустом. – Есть надо то, что внутри… – протянул он глядящему на это с сомнением Косте. – Ты ведь и этого не знаешь, да? – уточнил рыжий насмешливо. – Есть. Еда. Еду – едят. Но сначала кладут в рот и потом жуют. Зубами.

– Это не выглядит съедобно, – буркнул Коста разглядывая внутренности ракушки.

– Жри, что дают. Это обед, ужин и твой завтрак. Не нравится? Помолись Великому, чтобы послал что-то посъедобнее, – мстительно уточнил Рыжий, расщелкнул ножом свою раковину и присосался, причмокивая.

Закат они встречали, сидя на песке, плечом к плечу.

Живот был почти полон, но такой странной еды Коста не ел много зим. И очень надеялся, что он не скончается к утру.

Заплатка на днище почти высохла – последний слой плотно заложили толстыми ветками вряд – рыжий все таки оказался прав на этот раз – гончар из него никудышный. Плошки развалились в костре и не стали твердыми. Он что-то сделал не так.

Рыжий сох, подставляя то один бок, то другой теплому ветру, сняв верхнюю рубаху – босой и в одних штанах. Он нырял еще несколько раз, за странными маленькими ракушками, которые складывал в ряды у лодки.

Есть которые было нельзя – это пройдоха уточнил для Косты специально.

На вопрос – почему он не останется здесь постоянно – мало еды. Съедобных ракушек было немного, если бы не ушла рыба, можно было бы прожить, а так – все равно приходится возвращаться в город.

Ночью зарядил дождь. Барабанил сверху по днищу, и Коста долго прислушивался и трогал пальцами доски – не потекло ли где, но пока было сухо.

Сухой травы оказалось мало, и они сделали одну лежанку на двоих, поделив старое покрывало. Мелкие ракушки, которые рыжий нагреб за день под лодку, он вытащил наружу, как только пошел дождь. Вытаскивал в горсти, мочил и, ныряя в лаз обратно, брызгая мокрыми волосами, и раскладывал влажными вдоль бортов.

– Подожди, – прошептал он Косте. – И увидишь…

Чего он должен увидеть в этой темноте Коста не понял, зато он он отлично чувствовал, как тянуло сыростью от Лиса – и как начала мокнуть подстилка, и…

– Во-о-о-т… – тихо прошептал рыжий пройдоха, когда Коста привстал на локте, увидев синий свет.

Нежный, едва заметный, мерцающий, который становился все ярче… Ракушки – светились…

Коста был готов поклясться, что они пели – но звуков не было… Свет, голубовато синий, с зелеными отливами, как морская вода, ярко светился голубым в темноте, освещая лицо Лиса, руки Косты, лодку над головой.

– Красиво, правда? – довольно шмыгнул носом рыжий. – Я был уверен, что ты не видел, и как увидишь, как глаза вытаращишь…

Коста хотел фыркнуть, но не стал.

Хотелось молчать, смотреть и – слушать. Ему казалось, ракушки пульсируют в такт биению волн, набегающих на берег… и свет чуть подрагивает, меняясь…

– Сухие – они не светятся, – деловито пояснил рыжий. – И за ними нырять надо, и залежи не везде, но где есть – м-м-м… рыбаки часто вместо светляков используют, когда в море выходят… Эй… эй… ты чего…

Коста отмахнулся и снова провел рукой над светом – едва заметно шевеля пальцами, как будто рисовал… и тени, послушно менялись, создавая рисунок по бортам… голубовато-синие линии меняли лицо Лиса, делая его почти красивым… блики преломлялись, очерчивая пальцы тенями и как-будто танцевали… туда-сюда… туда-сюда…

– Эй, я не для того их принес, чтобы ты завис… ты и так молчун, каких поискать… я поговорить хотел… а это… делает атмосферу доверительной, – довольно улыбнулся рыжий, упав рядом на лежанку и закинул руки за спину. – Мы слишком похожи, я знал, что тебе понравится. Я уверен, мы должны стать братьями…

Коста фыркнул, убрав руку – волшебство разбилось.

– Уверен, – настойчиво произнес Лис. – Где ещё ты найдешь такого, как я? Цени! Но, чтобы стать братьями, нужно узнать друг о друге всё-всё-всё… Я расскажу тебе про приют, а ты про то, почему за твою стриженную голову дают небывалую цену – целых три феникса…

Коста зевал. С большим трудом удерживая глаза открытыми. Ракушки побледнели – свет стал тише, и ему казалось, что близок рассвет, но рыжий всё говорил, говорил и говорил. Коста засыпал, просыпался, и снова – засыпал, а пройдоха всё говорил, говорил и говорил, не затыкаясь ни на мгновение. Если считать разговоры – разновидностью медленной пытки, то он уже готов был просить пощады.

– Я уверен мы рождены братьями, мы точно должны стать братьями! Ты отдал мне кусок лепешки – это священно, мы разделили хлеб, значит – теперь братья, осталось разделить кровь, и… – Лис ухмыльнулся, – потом ты пожалеешь, если мы расстанемся, а мы так и не станем братьями… Когда я стану знаменитым, ты придешь на представление – я увижу тебя и скажу – вот, десять зим назад меня отвергли, – рыжий патетически приложил ладонь ко лбу, – я предлагал ему свое сердце, свою душу, всего себя, – прижал он руки к груди, – и даже пол булочки!

– Пол булочки? Когда?

– Не важно! Главное не слова, а эмоции!!! – зашипел мальчишка. – Я расстроен, убит, светляки на сцене сияют, публика рыдает от того, какая история…меня – отвергли!!!

– Ты пока ещё не знаменит.

– Буду, – хитрая мордочка вытянулась, и он похлопал длиннющими ресницами – хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.

Коста закатил глаза вверх. Полночи – полночи он слушал про то, как Рыжий станет знаменитым. Великими и сияющим. Звездой театральных подмосток – драгоценностью труппы Ашке, самым почитаемым из всех менестрелей всех времен и народов.

Рыжий грезил театром. Грезил с тех пор, как одна из небольших провинциальных трупп не сделала крюк, разогнав сиянием своего величайшего творчества глухую тьму невежества на побережье.

– А ты будешь каллиграфом…Учти, я общаюсь только со знаменитыми, так что тебе придется соответствовать моему уровню! А я стану самым великим!

– Ага..

…

– Ага…

…

– Ага…

…

– Ты заткнешься или нет? Спи уже!

Утром они вышли в город затемно – заря только-только позолотила небо. Скалы были мокрыми после дождя, Коста – сонным и не выспавшимся, тропа – узкой.

Вниз, на острые скалы он сорвался, качнувшись вбок – потерял равновесие, а нога соскользнула.

– Дерррррррржиссссссссссььь, – хрипел Рыжий, прикусив губу. Лицо пройдохи стало алым от напряжения – вены на руках и на лбу вздулись. – Держись, мать твою за ногу…

Коста держался, но – ладонь выскальзывала. Лис распорол руку о камень, когда ловил его, и кровь – вязкая, стекала вниз… пальцы скользнули…

– Держись я сказал!!! Арррррр… – зарычал Рыжий, перегнулся вниз, и каким-то неуловимым движением, схватил его второй рукой за халат, дернул вверх на себя так, что они оба оказались сверху – на самом краю.

Дыша – тяжело и влажно, они лежали мгновений пять, глядя в бескрайнее небо.

– Придурок, – выдал рыжий первым. – Сказал же – мокро. Сказал же – скользко. Сказал же – глаза протри и смотри под ноги.

Коста вяло замычал в ответ – сил возражать не было, как и возразить, что кто-то не давал ему спать всю ночь, а, если бы он выспался, то был бы куда более внимательным…

– Руку распорол… глубоко, кровит то как, – жалобно стонал Рыжий. Развернулся к нему и со всей дури припечатал его по плечу.

– Ашшшшх… – Коста зашипел от боли. Кожу, вместе с тканью рубахи он продрал, когда падал – края намокли от крови.

– Всё, теперь мы браться, – довольно хмыкнул Рыжий. – Не отвертишься… Хлеб делили? Делили! Кровь смешали? Смешали… Ты теперь мне жизнь должен, когда-нибудь отдашь должок…

Коста промолчал, осматривая плечо.

– …и раз мы теперь кровные братья, может ты наконец скажешь, как тебя зовут? Не могу же я тебя так и звать молчуном и стриженым, а?