Демобилизация - Владимир Корнилов

«Посижу малость и смоюсь, — решил Борис. — Красивого расставания не получается. Ну и ладно. Жалко только инженершу. Нет, и Вальку тоже жалко. Вальку-инженершу», — улыбнулся он.

— Чего улыбишься? — огрызнулась Сонька, которая, как маленького, обнимала сменившегося с наряда огневика.

— Ничего. Проститься пришел. Завтра утром — тю-тю, — повторил и поднялся с койки. Никто его не удерживал.

«Вот и не вышло, — вздохнул, выскакивая на мороз и жалея, что не накинул шинели. Не хватало новой ангины. — Теперь спать, спать и спать. А завтра — айда и аля-улю! — старался не расстраиваться от того, что отъезд проходит так буднично. — Ну, ну, нечего было притворяться. Тоже мне защитник угнетенных», — усмехнулся и вошел в свой дом.

У пехотных света не было. В большой комнате печка прогорела и заслонка была прикрыта. Морев, по-видимому, уже спал, а Федька и летчик еще не вернулись.

4

Утром он не поднялся со всеми, хотя проснулся и слышал, как кряхтел Секачёв, чертыхался Морев и жаловался на паскуду-головную боль Володька Залетаев. Федька Павлов, временно сунутый Ращупкиным взводным в батарею (на вакантное место, обещанное было Курчеву), несмотря на то, что приехал с военторговской машиной за полночь, ушел ни свет ни заря.

— Вот и всё, — вздохнул Борис, дождавшись, пока опустеет домик. Он встал, связал ремнями постель и вытащил из-под голой койки большой желтый, купленный еще в Питере на первое офицерское жалованье чемодан с томами Теккерея и Толстого.

— Очень смахивает на дезертирство, — сказал громко. — Но как бы обратно тащить всего не пришлось. Нет, повешусь лучше!..

Солнце уже поднялось над штабом и било прямо в глаза, отчего лейтенанту казалось, что из всех финских домиков глядят, как он плетется со своим незатейливым барахлишком. Чемодан был еще куда ни шло, но казенный матрас выглядел по-крохоборски.

«Чхать, — решил, но тут же увидел у крыльца штаба светло-серую «Победу» и затылок Ращупкина. Командир был срезан по шею крышей автомобиля. — Чёрт, нарочно в Москву собрался. А мне что? Я в отпуску», — и Курчев, свернув к КПП, прошел в ворота, которые уже распахивал Черенков.

— В отпуск, товарищ лейтенант?

— Ага.

Впереди, как всегда в этот час, видны были серые растянувшиеся медленной цепочкой фигурки офицеров, понуро бредущих к «овощехранилищу». Курчев сбежал в балку, надеясь, что Ращупкин проедет поверху. Идти по вытоптанной петлястой тропке с узлом и чемоданом было неловко. Иглы елок впивались в ватный матрас. Курчев то и дело останавливался, менял руки, но, когда выбрался на бетонку, офицеры уже зашли за проволоку, а серая автомашина, все равно как сторожевая собака, ждала в трех метрах впереди на обочине.

— Садитесь, Курчев, — сказал, наклонясь к шоферу, Ращупкин. — Глядеть на вас стыдно.

— Ничего. Дойду.

— Садитесь.

Водитель Ишков, перегнувшись на сиденье, распахнул лейтенанту заднюю дверку. Курчев, по-прежнему стыдясь казенного в полоску матраса, пихнул его в ноги, а желтый чемодан поставил на покрытое суровым полотном сиденье.

— Значит всё, лейтенант? — не оборачиваясь, спросил подполковник. Затирухин сказал, бумаги ваши ушли. Я еще сегодня узнаю. Позвоните завтра в полк.

— Слушаюсь!

— Да уж чего. Слушаться теперь поздно. Думаю, отпуска на оформление хватит. Приедете, получите выходное — и вольная птица. Как у вас с аспирантурой?

— Ну, это еще рано, — Борису не хотелось врать.

— Устроится. У вас все устроится. Повезло вам, что на меня напали.

— Повезло, — согласился лейтенант.

— Вообще стоило бы сочинить вам характеристику, и тогда не то что аспирантуры, двух окладов и года за звание не увидели бы. Ну, да ладно.

— У автобуса высади, — сказал Курчев водителю.

— Ничего. До дому довезем. Как, Ишков, довезем?

— Довезем, Константин Романович. Квартиру посмотрим, — осклабился в зеркале шофер.

— Чего там смотреть? Хибара.

— Поглядим, — усмехнулся Ращупкин. «Вот еще гостей на мою голову», подумал Курчев, но ничего не сказал.

— Значит, это я вам организовал жилье? — снова спросил подполковник.

— Да. Только благодарить мне вас не положено.

— Ничего. В Москве — положено. Гебен мир айн шлюссель?

— О, я, я, натюрлих, — засмеялся Курчев. — Вот он, — полез во внутренний карман кителя.

— Хорошо. Потом покажете. Может быть, я еще шучу. Но в общем, вы везучий, Борис Кузьмич. Жилье в Москве — это священная мечта каждого гражданина СССР.

«А он — ничего», — подумал лейтенант и вслух сказал: — Нет, у меня вам не понравится. Мебель еще отцовская, какую в войну сжечь забыли.

— Мне не поселяться, — улыбнулся подполковник. — Новосельнов пишет?

— Да. В Москву перебирается.

— Бойтесь его, лейтенант, — посерьезнел подполковник. — По нему решетка плачет. Не помри Иосиф Виссарионович, за милую душу сидел бы. Про дизели слышали?

— Нет.

— Ну и хорошо. Он тоже вроде вас — везучий. «Да и ты не из несчастных», — подумал Курчев.

— А все-таки вы, лейтенант, маху дали. Надо было в партию подавать, а то когда еще в аспирантуре вступите. Теперь, кажется, в учебных заведениях ограничен прием или вовсе закрыт. Вот через три года локти кусать начнете, когда подойдет распределение!

— Ваша правда.

— Или вообще не думаете в партию?..

— Нет, почему…

— Теперь до двадцати восьми в комсомоле можно, — подал голос Сережка Ишков.

«Они твою биографию насквозь и поперек… — подумал Курчев, вспомнив, что почти месяц назад, в Гришкин отъезд, то же самое сказал дневальный Черенков. — Да они тут со скуки всем кости перемывают».

— Мне двадцать шесть через месяц. Продлюсь, — ответил, чтобы покончить с этой темой.

Москва катилась навстречу окраинами, притормаживая на перекрестках, серая и будничная, вовсе не похожая на ту, субботнюю, которую лейтенант наблюдал из окна автобуса… Впрочем, теперь она была своя, может быть, даже по гроб, а свое, как известно, всегда, если не хуже, то во всяком случае обычней. Солнце где-то затерялось. В городе было суетливо и пасмурно.

— Показывайте, куда? — сказал Ращупкин.

«Лучше было бы самому добираться», — подумал Курчев. Присутствие командира полка придавало возвращению оттенок принудительности, вносило субординационность, хотя подполковник сейчас не налегал на дисциплину и даже шоферу позволял себя называть Константином Романовичем.

«Интересно, что у него за баба? Хотя какой там интерес? А мне куда деться? Разве что в баню сбегать…»

«Победа» развернулась на перекрестке и ловко въехала в подворотню, куда, сколько помнил Курчев, до войны не рисковали въезжать автомашины.

— Возьми у лейтенанта вещи, — сказал Ращупкин Ишкову и пошел вслед за Курчевым по неровному, похожему на воронку мощеному двору. Квартира была в правом, если смотреть со стороны двора, крыле дома. Входная дверь не была закрыта. Курчев не был больше года, но в сенях ничего не переменилось.

— Здравствуйте, — встретила его единственная соседка Степанида, то ли вахтерша, то ли уборщица при Елизаветиной конторе. — Офицерья-то сколько!

— Третий — солдат, — засмеялся Курчев и полез в китель за ключом. Замок почти амбарный, весом что-нибудь в килограмм, был смазан и открылся сразу.

— Ничего, — сказал Ращупкин, оглядывая комнату. — Троллейбус только ни к чему.

Как раз к остановке подошел троллейбус и закрыл собой все левое окно и полрамы правого…

— Похлопотать надо. Может, перенесут, — усмехнулся Борис.

Елизавета, как обещала, оставила всю отцовскую мебель и застелила клеенкой обеденный стол, на который взгромоздила три тарелки, две кастрюли, сковородку, чугунный утюг, черную покоробившуюся тарелку громкоговорителя и старый, еще купленный матерью, облезлый патефон с кучей таких же старых пластинок. Но Бориса больше всего обрадовала большая с выщербленными краями и зеленым на боку трактором фаянсовая чашка, из которой он в детстве хлебал молоко.

На кроватном матрасе лежали стопкой газеты и рядом с десяток рулонов обоев: длинные и толстые — для стен и два тонких и коротких — потолочных.

— Кнопки есть? — спросил Ращупкин, глядя с неодобрением на маленькие голые окна.

— Были, кажется, — кивнул Курчев и полез в полевую сумку. — Только обои не надо.

Он подошел к кровати, поднял несколько рулонов и переложил в шкаф.

— Распорядитесь. Я сейчас вернусь, — сказал Ращупкин и, пригнувшись, вышел из комнаты.

— Звонить пошел, — присвистнул Ишков, ожидая, что лейтенант откликнется, но Курчев, занятый оборудованием маскировки, молчал.

— Да, фатерка так себе, — сказал Ишков.

— А ты что — в машине пока загораешь? — спросил, не оборачиваясь.

— Я не мерзлый, — буркнул шофер и замолчал.