Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

Мампе разливает водку по бутылкам, полный воз бутылок, прозрачные, аппетитные бутылки, а в них — белый огонь. И вдруг чья-то тень закрывает эту ослепительную перспективу.

— Эй ты, пьянь несчастная, где мой мотоцикл?

Мампе не может так, сразу, вернуться в мир трезвый и требовательный.

— Мотоцикл? Какой мотоцикл, голубчик ты мой?

Что за чудеса! Стало быть, это председательская машина, а Мампе-то думал, что она принадлежит одному пижону в черной кожаной куртке. Кряхтя, он поднимается с земли и ведет разгневанного Оле в кусты. Там лежит мотоцикл — руль согнут, зеркальце разбито, номер помят, бензобак покорежен. Оле заходится от гнева.

— Ты мне возместишь убытки!

Мампе стоит, вытаращив глаза, пока председатель и его машина не скрываются за поворотом дороги. Опять судьба начинает ему пакостить. Он-то надеялся сорвать вознаграждение за находку, а тут изволь платить. Хоть вешайся! Покинув отдыхающее стадо, Мампе идет в деревню: слышите, люди, как судьба на меня ополчилась? Мампе разукрашивает свое приключение не хуже, чем телегу на троицу:

— На жнивье посреди ночи вдруг откуда ни возьмись мотоцикл. Подле самого возка для кур. Ай да птичница, думаю я. Неужто мы живем при феодальном целибате? А молодчика я изловлю, будьте покойны! Уж я его выставлю на бутылочку.

Свинарка Хульда Трампель плотоядно облизывает губы. Хульда Трампель лезет в аптечку. Сверкает бутылка. Мампе ослеплен.

— Кто это был?

Хульда отнюдь не из закадычных друзей Мампе, но бутылка остается бутылкой…

Он отпивает глоток-другой. Вроде бы полегчало. И шепчет что-то на ухо Хульде. Та похотливо изгибается.

— Ах он, старый козел! — Только ее и видели. Белые отвороты резиновых сапожек, хихикая, заигрывают на бегу с подолом юбки. Хульда по дешевке купила тайну.

Слух ползет по деревне, заползает в распахнутые уши мужчин и женщин, делает небольшую передышку и, расцвеченный грязным воображением, ползет дальше: Оле Бинкоп и новая птичница. Ночью! В поле! Ночью! Этой ночью! Как же она не закричала? Как же она не плюнула? Ай-яй-яй! Согрешить прямо в поле! И ночью, этой ночью! Ну и боров! Ну и скотина! Она же кричала!

Двери настежь, окна настежь! Ползет гадюка, заползает, выползает снова. Хорошо бы скотина откармливалась с такой скоростью: два часа — и хоть на бойню.

Тео Тимпе иронически поводит носом. Он ведь еще когда говорил: «Бык — этот ваш Оле, дубиной его надо промеж рогов!»

А слух ползет дальше. Чем грязнее ухо, чем тупей голова, тем охотнее он туда заползает. Жена Серно, тощая, как шорная дратва, состроив постную мину, закатывает глаза к небу:

— Коммунисты бесчестят младенцев!

Фриду Симсон этот слух застает за составлением очередной сводки по лущевке. Ах, вот как, Оле и птичница! Симсон подпирает голову рукой. Приступ мимолетной, красивой печали. Голова у Фриды блещет новизной. Она «обновила» волосы перекисью. «Блондинки выглядят моложе», — сообщает по этому поводу районный календарь друзей природы.

И насколько моложе! Судя по всему, Фрида опять соблазнительна для мужчин, как в молодости.

Человек может строить планы. Это возносит его над обезьяной. Но если планы ошибочны, он отнюдь не превращается в обезьяну. И вот Фрида планирует: Оле — птичница — лущевка. Теперь ей уже не усидеть в кабинете. Ибо сказано: «Встаньте из-за письменных столов!» Но Фрида и на ходу строит планы; Вуншгетрей изничтожил Оле, пригнул его к земле. А она не помнит зла. И, несмотря ни на что, протянет руку помощи своему прежнему противнику. Ты только взгляни на мою голову — вот до чего молодят светлые волосы.

Симсон выходит в поле. На ней сандалики, легкое платьице и в уголке рта сигарета. Женщины из «Цветущего поля» навивают на воз солому. Эмма Дюрр протягивает Фриде вилы. Фрида внимательно глядит на вилы, потом на Эмму.

— Шуточки шутим, а? — Да будет всем известно, что Фрида явилась на поле не для собственного удовольствия. Государственный аппарат в ее лице занят вопросами лущевки. И Фрида переходит к мужчинам.

Вильм Хольтен обращается в бегство. Герман Вейхельт трижды сплевывает, словно при виде нечистой силы. Он готов даже пасть на колени, как это делали библейские волхвы. И только Франц Буммель кричит с воза:

— Ах ты, Фрида, Фридочка, ты моя блондиночка!

А Оле, вытянувшись во весь рост, лежит под своим мотоциклом. Целый месяц Мампе Горемыка не получит ни капли спиртного! Надо приклеить объявление на пожарном сарае! И пусть об этом растрезвонит рассыльный при муниципалитете.

Черт ее принес, эту Симсон, белокурую и обесцвеченную до самых чулок.

— Чего тебе?

Фрида вся лучится нежностью (ибо Оле в полном смысле этого слова повержен на землю!). Фрида вздыхает, и кажется, что она засасывает воздух дырками своих сандалий.

— Ах, Оле, Оле, сколько мы с тобой уже знакомы! Сколько зим, сколько лет! А детство или школьные годы — это ведь тоже не фунт изюма! — Оле всегда был для Фриды тем мужчиной, на которого хочется смотреть и смотреть (пусть даже смотреть приходилось порой из-за занавески). Но девушка взрослеет, парень мужает! И Оле повел к алтарю некую Аннгрет Анкен. Благослови бог новобрачных! А Фрида будет тоскливо и безрадостно влачить свое девичество. Каждому свое. Одного мужчину нельзя разделить на двоих, но Фрида все-таки питала слабую надежду, и в этом нет ничего дурного.

Надежду? На что?

На мирное сосуществование двух товарищей по партии, в равной мере облеченных ответственностью.

Губы у Симсон подрагивают. Она улыбается и выглядит довольно привлекательно, и вообще ее можно пожалеть. Фрида хлопает себя по кармашкам с оборочкой. Как на грех, ни одной сигареты. Она вынимает у Оле изо рта обкусанную носогрейку.

— Давай выкурим трубку мира!

Фрида курит глубокими затяжками, потом вынимает трубку изо рта и разглядывает чубук. Чубук обмотан изоляционной лентой.

— Ах, как опускается мужчина без женской заботы!

— Смотри, чтоб Эмма тебя не услышала!

— Подумаешь, кто такая Эмма?.. — Маленькая, невзрачненькая, бараний вес и возраст, возраст… А Оле нужны соки и сила, и вообще женщина, которая не даст ему опуститься.

Оле начинает терять терпение.

— Тебе чего от меня надо?

— Ты срываешь выполнение государственных планов!

— Это как?

— А вот так! Валяешься со своей вертихвосткой прямо среди поля, а лущевка пусть идет прахом!

— Ну и дряни накопилось в твоих заплесневелых мозгах!

— Вся деревня кричит об этом: растление малолетних! Разврат!

Оле вырывает у Фриды трубку. Колени у него дрожат, в глазах рябит — ничего не видать!

— Отойди, не засти мне свет, — говорит он.

Маленькая птичница, видно, в сорочке родилась. Грязный слух ее не достигает. И она спокойно тащит уткам сбереженный на курах корм.

Уткам полтора месяца. Они возятся на Коровьем озере — плавают, ныряют; они здоровехоньки от клюва до гузки, цедят через клювы озерную воду, заглатывают личинок и рачков и нежатся на плавучих островках элодеи. Недалек день, когда Мертке сможет сказать членам кооператива: «Итак, мы выудили из воды столько-то тысяч марок чистой прибыли». Возможно, и Оле Председатель встанет перед собранием и скажет: «Убытки от диких уток покрыты и перекрыты. Спасибо тебе, дорогой коллега Мертке Маттуш!» А Эмма Дюрр, возможно, спросит: «Ты как обращаешься к нашей птичнице? Какой она тебе коллега? Она — товарищ Маттуш. Мы готовы дать ей рекомендацию!»

О вы, мечты, прекрасные и стройные, как деревья на берегу! А про Краусхара-то вы забыли, товарищи?

После стычки с Оле Краусхар посылал сюда Шульца Голубятника.

— Немедленно забери у полоумного Оле три тысячи сверхпланового утиного молодняка для районной фермы.

— И не подумаю! Мне и своих-то пять тысяч кормить нечем, — отвечал тот.

Шульц состоит в Крестьянской партии, его не припугнешь партийной дисциплиной. Пришлось Краусхару выбивать корма по телефону. Он выдирал клочья из плановых запасов, в одном месте убавлял, в другое подбрасывал, словом, занимался бюрократическим колдовством.

На седьмой неделе жизни утки начали прихварывать. В первый день заболело двадцать уток, во второй — сорок. Они вяло сидели перед своими корытцами, почти не ели, и ноги у них подгибались. Спустя три-четыре дня утки начали дохнуть. К шестому дню поголовье уменьшилось на восемьдесят штук. Уж нет ли тут вражеских происков?

Шульц Голубятник решил перестраховаться. Подать сюда ветеринара! Пришел ветеринар. Уткам не хватает витамина E, питание слишком однообразно, отсюда перерождение мышц.

Шульц Голубятник робко спросил:

— Может, им вода нужна?

— Ну, ну, давай без реакционных штучек.

Шульцу лучше схватить чахотку, чем прослыть реакционером.

— Я хочу сказать, что, может, им нужны водоросли, это же утиная похлебка.