Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

— Что провести?

Фрау Штамм хочет пригласить поэта из города. Это вполне в духе времени.

Эмма неласково:

— А Оле тут при чем?

— Надеюсь, он будет так любезен и подпишет приглашение как председатель кооператива.

— Но сколько может стоить поэт? В долги мы залезать не станем.

— Pas de quoi, не о чем и говорить, — отвечает фрау Штамм, — извините, это я по-французски. Поэт — существо идеальное. Вы можете себе представить: двадцать стихотворений по четыре марки за штуку? Поэзия бесценна.

Оле вспоминает бесплатные брошюрки. Что дешево, то гнило.

Фрау Штамм поясняет: поэзия — это специфическая отрасль культуры, с агитброшюрами она ничего общего не имеет. Область поэзии так обширна! Она, фрау Штамм, готова часами о ней говорить.

— Ах, а кровать-то у меня по сю пору не застлана, — говорит Эмма.

Фрау Штамм понимает намек.

— Извините. — И уходит.

На другой вечер к Оле является Герта Буллерт. Худенькая Герта с нежными глазами, батрачка у родного отца, чуть кривобокая. Сегодня она принарядилась — надела новый фартук и белый воротничок.

Эмма настроена подозрительно:

— А тебе чего понадобилось?

— Дядя Оле, ты не можешь сходить к отцу? Очень спешно.

— А он что, хочет вступать в кооператив?

— Как будто.

— Только не до ужина.

Пожалуйста. У Герты есть время, она может и подождать. Все равно идти одной назад темно и страшно.

Курочка Эмма чует ястреба.

— А сюда идти было светло?

— Нет, но теперь стало еще темнее. — Герта беззаботно болтает о скотине, о молоке, о масле, о перлоновом белье, о модах.

— А ты, тетя Эмма, тоже рассталась, как я вижу, со своей косичкой.

Застигнутая врасплох Эмма хватается за круглую, под мальчика остриженную голову.

— Пришлось. Волосы повылезли. Словно ветром разнесло.

— Ага, — говорит Оле. — Ветер последней осени.

— Заткнись, лысый дурак!

У Буллертов не устраивают больше музыкальных вечеров. Нет музыки, зато есть достаток в хозяйстве. Криста, жена Буллерта, не показывается.

— Она что, заболела?

— Нет, ушла по делам. — Не беда, Герта и без нее сумеет позаботиться о госте.

Герта приносит земляничное вино собственного изготовления. Мужчины пьют, как пивали раньше. Она приносит закуски: свиную ногу и кислую капусту.

У папаши Яна сверкают глаза:

— Какова моя Герта? И стряпуха хоть куда, и хозяйка.

Оле кивает.

Тоненькая, скромненькая.

Папаша Ян торопливо жует. Должно быть, в голове у него зреют важные решения. Вдруг он выскакивает из-за стола, бежит во двор и долго не возвращается. Не иначе — пересчитывает коров и свиней.

Оле и Герта остаются вдвоем. Пигалица жует свиное ушко и вздыхает.

Все гонятся теперь за модой. А поспеть за ней невозможно. Многие девушки, к примеру, выходят за вдовцов с детьми. На это бы Герта ни за что не согласилась. Вот вдовец без детей — это дело другое.

Оле жует и безмятежно слушает. Ну к чему молодой девушке какая-то старая развалина вместо мужа? Разве учитель Зигель не холостяк, разве не считает он без толку звезды в небе и цыплят в яйцах? Разве такой конопатый мужчина с лошадиными зубами, как Вильм Хольтен, не должен был бы на коленях благодарить небо, если бы оно послало ему девушку вроде Герты?

Герта краснеет. Так-то оно так, но она предпочитает людей более основательных.

Возвращается папаша Ян.

— Ну как, поворковали?

Старые друзья пьют, как прежде, чокаются, снова пьют и хохочут, как прежде. Но чего ради Оле до сих пор возится со свиной ножкой, как какой-нибудь заезжий прощелыга? Не хочет ли он посмотреть, какие новшества в хозяйстве у Буллерта? Например, приданое для Герты.

Оле — немолодой человек. Обремененный многочисленными обязанностями. Устал он, неохота ему лазить по лестницам. Не лучше ли выпить еще по рюмочке и перейти к делу? Чего ради Буллерт посылал за ним?

— Так, так, кто много спрашивает, тот дурак.

— Вступать, значит, надумал?

— А как же иначе, если ты женишься на Герте.

Оле поперхнулся, а потом все кашляет и кашляет. Буллерт озабоченно хлопает его по спине. Но кашель не утихает. Оле постепенно прокашливается лишь по дороге к дому.

Приходит сентябрь — синие рассветы, золотые полдни. Под вечер косо падают солнечные лучи, и молодые ветры расправляют крылья. Но они не носятся теперь над сжатыми полосами, как поется в песне. Ибо сжатые полосы, согласно новейшим требованиям, подвергнуты лущевке и обращены в перегной.

Долговязый Георг Шабер не может по целым дням сидеть у себя в парикмахерской, поджидая клиентов, не может по целым дням писать таблички с ценами на туалетную воду, зубную пасту и бигуди. У себя во дворе он создал микроусадьбу: завел двух коз, свинью и полсотни морских свинок. Перуанских зверюшек деревенский брадобрей выращивает по старой привычке, как бывший военный санитар, для нужд медицинской науки, чем выражает свое глубокое перед ней преклонение. В ящике электрозвонка над дверью парикмахерской угнездился паук. По будням у паука предостаточно времени от одного клиента до другого, чтобы связать своими нитями обмотки и язычок электрозвонка. В результате — короткое замыкание. Колебания язычка воспринимаются теперь лишь на глаз, а не на слух, и высосанные мухи дрожат в паутине, словно пытаясь еще раз вернуться к жизни.

Зато субботними вечерами и по воскресеньям паук ничего не успевает. Язычок звонка то и дело разрывает его паутину. В кассу Шабера текут деньги, а бедный паук изволь голодать.

Приближается праздник урожая. По этому поводу Георг Шабер вывешивает на дверях следующее объявление: «В предвидении большого наплыва посетителей рекомендую вниманию глубокоувожаемых субботних клиентов также четверг и пятницу».

Клиентуру Шабера составляют все деревенские жители, за исключением тех, кто случайно подстригся или побрился в городе. Шабер делит свою клиентуру на группы, строго соблюдает это деление и помнит о нем, беседуя с клиентами.

К первой группе относятся Карл Крюгер, Оле Бинкоп, Вильм Хольтен, Эмма Дюрр и все те, для кого праздник урожая — это демонстрация; смотрите, чего мы добились, невзирая на недоброжелательство и вредные разговорчики. Мы, кооператив! Шабер не за Оле и не за его кооперативных дружков. Потому что они упраздняют межи. А на межах растет корм для морских свинок.

Во вторую группу Шабер зачисляет таких людей, как фрау Штамм, Иозеф Барташ, Герта Буллерт, Франц Буммель, Карле-с-гусиным-крылом, Герман Вейхельт, и многих других. При них не надо взвешивать каждое слово. Они люди покладистые и не стремятся бежать впереди своего времени. Как есть, так и ладно. Вращается Земля, и слава богу.

И, наконец, в последнюю группу входят те, кому, собственно говоря, больше пристало сидеть спиной к зеркалу: толстый Серно, рыбак Анкен, Тутен-Шульце и другие хозяева из бывших. Они тоскуют по тем временам, когда их слово имело вес. На расцвеченный красными флагами праздник урожая они смотрят фыркая, как бык, рвущийся с цепи на весеннем выгоне.

Между этими группами затесались отдельные человечки и порхают туда-сюда, как воробьи в поисках свежего навоза. Тут и бухгалтер Бойхлер, тут и Мампе Горемыка, и трактирщик Мишер. Шабер и сам той же породы, но не сознает этого. Он убежден, что принадлежит к числу людей, которые вообще не поддаются классификации, — таких, например, как Ян Буллерт, фрейлейн Данке из кооперативной лавки и Фрида Симсон.

Фрида Симсон для Шабера — это особая статья и вообще особа, потому что она выкрасила волосы в городе, то есть у конкурирующей организации. Что за высокомерие? Да Шабер, пожалуй, и сам выкрасил бы ее не хуже других. Не он ли освоил стрижку бритвой для парней, не он ли установил на радость дамам аппарат для шестимесячной завивки?

Предпраздничный наплыв в шаберовскую цирюльню уже начался. Фрау Шабер, женщина с глубоко запавшими щеками, выметает из зала мужские волосы всех мастей, опоражнивает старомодную вазу, в которую ее супруг сбрасывает мыльную пену с выбритых крестьянских щек, и следит на пару с ненадежным будильником за деятельностью аппарата для шестимесячной. Дамские волосы по требованию клиенток парятся в алюминиевых трубочках, накручиваются и укладываются.

Под металлическим шлемом сушилки сидит Герта Буллерт. Просто чудо, что ей удалось вырваться из дому в пятницу.

А вот и не чудо! Ее послал сам папаша Ян. Во время праздника она будет играть на аккордеоне; соло и без аккомпанемента — так пожелал учитель Зигель. И Герта желает обзавестись для своего выступления закрученными в штопор локонами до плеч.

Карле Цейц хочет, чтобы Шабер и его стриг бритвой. Прежде у него всегда падала на лоб прядь волос. Она-то и обеспечила ему прозвище Карле-с-гусиным-крылом.