Обширней и медлительней империй (сборник) - Урсула Ле Гуин

Ее головка, полностью выбритая, была припудрена тальком, содержавшим, видимо, крошечные блестки слюды, которые чуть поблескивали, подчеркивая изящную форму черепа. На плечи она накинула легкую прозрачную шаль или накидку, под которой ее округлые плечи и нежная кожа рук выглядели еще более соблазнительными, чем когда были полностью обнажены. Груди у нее на этот раз были прикрыты: на улице здешние женщины не появлялись с обнаженной грудью, приберегая свою наготу для своих хозяев: мужей, любовников, «друзей». На запястьях позвякивали золотые браслеты, а в ямке под горлом сверкал, выделяясь на нежной коже, один-единственный крупный синий камень.

– Как он там удерживается? – вырвалось у Шевека.

– Кто? – Поскольку Веа не могла видеть камень сама, то, притворившись, что не понимает, буквально заставила его коснуться рукой ее груди.

Шевек улыбнулся:

– Он что, приклеен?

– Ах вот вы о чем! Нет, у меня там малюсенький магнит, а на камне с обратной стороны крошечная металлическая пластинка. А может, наоборот… но это не важно. Так или иначе, мы с ним прилипаем друг к другу.

– У вас магнит под кожей? – ужаснулся Шевек.

Веа улыбнулась, сняла сапфир, и он убедился, что на коже действительно виден крошечный серебристый шрамик – точнее, намек на него.

– Видимо, в целом я у вас вызываю потрясающую неприязнь! – засмеялась Веа. – Ничего, это даже освежает! Я чувствую себя совершенно свободной, ведь ни одно мое слово или поступок уже не сможет повлиять на то, как низко я пала в ваших глазах, доктор Шевек. Я практически достигла дна!

– Ничего подобного! – запротестовал он, понимая, что она с ним играет, что это простое кокетство, но очень плохо разбираясь в правилах подобной игры.

– Нет-нет, я сразу способна заметить особое отношение к себе. Тем более когда это отвращение – вот как у вас. – И она скорчила потешную гримаску. Оба рассмеялись. – Я что же, действительно так сильно отличаюсь от женщин-анаррести?

– О да!

– Они, наверное, все силачки? Высокие, с отлично развитой мускулатурой? И ходят в ботинках, а ноги у них крупные, ступни плоские… А одеваются они что, только в «удобную» одежду? А сколько раз в месяц они бреют голову? Один?

– Они ее совсем не бреют.

– Никогда? И тело тоже? Нигде? Господи! Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.

– О вас, например. – Он низко наклонился к ней, и аромат ее духов и тела окутал его сладострастной пеленой. – Мне очень хочется знать, удовлетворяет ли женщину-уррасти вечное положение существа низшего порядка?

– По отношению к кому?

– К мужчинам.

– Ах вот как вы считаете!.. А что заставляет вас так думать?

– Мне кажется, что все интересное в вашем обществе делается мужчинами. Промышленность, искусство, управление государством, принятие жизненно важных решений – все это в руках мужчин. И потом… всю жизнь вы, женщины, носите имя своего хозяина – сперва отца, а потом мужа. Мужчины учатся в школе, затем в институте, но я не видел ни одной женщины-студентки. Преподаватели, судьи, полицейские, члены правительства – все это исключительно мужчины, не правда ли? Почему же вы не пытаетесь делать то, что нравится вам?

– Но ведь мы делаем именно то, что нам нравится! Женщинам совсем необязательно пачкать себе руки, или носить медные шлемы, или орать друг на друга на заседаниях Совета директоров.

– Но тогда чем же, чем вы занимаетесь?

– Как? Управляем мужчинами, разумеется! И знаете, об этом можно говорить в их обществе совершенно спокойно, потому что они никогда вам не поверят. Они скажут: ну-ну, глупышки они, эти женщины! Выдумщицы! Погладят по головке свою жену или любовницу и двинутся дальше, позвякивая медалями, абсолютно довольные собой.

– А вы довольны собой?

– Да, безусловно.

– Я этому не верю!

– Потому что это не соответствует вашим принципам? У мужчин всегда имеются свои принципы и теории, и все вокруг, разумеется, должно им соответствовать.

– Нет, дело вовсе не в этом! Просто мне показалось, что вы… постоянно беспокойны, словно чем-то не удовлетворены, а потому – опасны!

– Ну уж и опасна! – Веа радостно засмеялась. – Какой странный, удивительный комплимент! Почему же я опасна, Шевек?

– Но это же просто! Вы ведь отлично понимаете, сколь ценную вещь представляете собой в глазах мужчин. Но все-таки вещь, которой можно владеть, которую можно покупать и продавать… И вы только и думаете: как бы провести этих нахалов, стремящихся владеть мною, как бы им отомстить…

Веа решительно прикрыла ему рот своей маленькой ладошкой.

– Довольно, – сказала она. – Я знаю, что вы вовсе не хотели быть вульгарным, и потому лишь вас прощаю. Однако достаточно.

Он нахмурился – ему было неприятно лицемерие Веа, кроме того, он боялся, что действительно мог больно задеть ее. Он все еще ощущал легкое прикосновение ее душистой ладони к своим губам…

– Простите! – искренне сказал он.

– Нет-нет, ничего страшного. Я не обиделась. Разве вы могли что-нибудь понять в нашей жизни, свалившись с луны? И в конце концов, вы всего лишь мужчина… – Она рассмеялась. – Ладно, я вам вот что посоветую: возьмите любую из ваших «сестер» у себя на луне, дайте ей возможность снять свои ужасные башмаки, принять ванну, умастить свое тело благовониями, удалить на нем всю лишнюю растительность, а потом надеть пару хорошеньких туфелек, украсить пупок красивым камнем и всласть подушиться, и вы сами увидите, как ей это понравится! И вам тоже! Я уверена! Но только ведь вы так не сделаете, вы, бедняжки, все играете в свои теории, в братьев и сестер, не позволяя себе никаких развлечений!

– О, как вы правы! – подыграл ей Шевек. – Никогда и никаких развлечений! Никогда! Целыми днями мы роемся в шахтах, добывая свинец и золото, а ближе к ночи, пообедав наконец тремя корешками, сваренными в двух ложках отвратительной опресненной воды, немузыкально повторяем хором высказывания великой Одо, пока не придет время ложиться спать. И спим мы, разумеется, по отдельности, не снимая тех самых ужасных грубых башмаков, которые носим все без исключения.

Он не настолько бегло говорил на йотик, чтобы суметь выразить этот «полет мысли»; это была одна из его внезапных «поэтических» язвительных фантазий, которые только Таквер и Садик слышали достаточно часто; но, хотя его йотик и был далек от совершенства, эта пылкая речь все же поразила Веа. Ее громкий смех разлетелся по всему парку.

– Господи, да ведь вы отлично умеете шутить! А есть что-нибудь на свете, чего вы не умеете?

– Я не умею торговать, – честно ответил он.

Она, все еще улыбаясь, внимательно посмотрела на него. В ее позе было что-то профессиональное, актерское. Люди обычно не глядят так долго и так пристально друг другу в глаза. Если только это не мать и дитя или же врач и его пациент. А еще так смотрят друг на друга любовники.