Путь Проклятого - Ян Валетов

Он помолчал.

Ну, почему же не радует победа? Почему? В груди закипала злость. Настоящая, черная, с липкой пузырящейся пеной поверху.

– Пошли кого-нибудь к поварам, – сказал Флавий Сильва, не давая эмоциям проявиться на лице. – Пусть соберут свиных костей на могильнике. Я хочу, чтобы тела зачинщиков зарыли с этими костями. Здесь.

– Будет сделано, прокуратор.

Может быть, Сильве показалось, а, может быть, и нет – на губах примипила на миг возникло что-то напоминающее усмешку.

– Проверить каждый закоулок. Каждую норку. Направь людей в цистерны – там есть где спрятаться. Пусть с ними пойдут инженеры, они лучше разберутся, где искать. Все эти желоба, трубы… Эта гора напоминает червивое яблоко. Мне нужны червяки.

– Брать живыми?

Прокуратор подвигал губами, от чего щеки запрыгали вверх-вниз, как у жующего пса.

– Да. Живыми. Я хочу узнать в подробностях, что здесь произошло. И кто-то должен опознать тела тех, кто всем эти руководил. Ты понял меня? Каждую нору! Проверишь лично, если понадобится!

– Я понял тебя, прокуратор.

– Что еще?

– Склады они не подожгли. Продукты в целости.

– Что ж…. Пригодятся нашему гарнизону. Что с водой?

– Весенние дожди были обильны, прокуратор. Цистерны полны. Думаю, что хватит на легион до самого конца осени, если даже не сильно экономить.

– Проверьте, чтобы в воду не попала дохлятина.

– Уже проверяем, прокуратор. Приказ легата. Он запретил солдатам набирать воду из цистерн до проверки.

– Вот и отлично, Публий, – буркнул Сильва, и потер рукой вспотевшее лицо. На ладони появились грязные пепельные разводы. – Иди, исполняй. Я осмотрюсь.

Примипил кивнул головой и побежал прочь, топая подбитыми калигами по камням двора.

Осматриваться, собственно говоря, было негде. Солнце вязло в густом дыму, и дым этот пах жареным мясом. Сильва снова поднес к носу платок и с наслаждением вдохнул отбивающий все запахи уксусный холодок. Война всегда плохо пахнет, но привыкнуть к этому нельзя. Можно притвориться, что привык. Наедине с собой прокуратор мог позволить себе не притворяться. Его действительно тошнило от вони горящей человеческой плоти и крови, которая начала разлагаться под солнцем.

Тут все было пропитано кровью. Даже пыль на немощеных дорожках каталась плотными шариками. Не наступая на шелушащиеся бурые пятна, Флавий Сильва пошел налево, к постройкам Северного дворца, стараясь держаться в тени.

В сам дворец хода не было. Пылала крыша галереи, прикрывавшей широкие лестничные марши, горело караульное помещение и все три башни дворца.

Сквозь завесу дыма и яркого даже в свете дня пламени прокуратор заметил какое-то движение на самом нижнем ярусе, но, присмотревшись, увидел, что это ветер треплет зацепившуюся за балюстраду ткань, скорее всего – женскую накидку. Рассмотреть подробнее с такого расстояния было практически невозможно, и Сильва не стал вглядываться.

Если там и есть кто-то живой, его найдут, когда утихнет пожар. Найдут и приведут. Проклятое солнце! Проклятые евреи! По крайней мере, они сами сделали всю грязную работу и можно только порадоваться, что он не потерял ни одного человека при штурме. Но почему же внутри пульсирует такая ярость? Ведь победа осталась за нами! В любом случае – победа осталась за нами!

Он нашел себе место в тени, на ветру, там, где вонючий дым относило ветром в сторону Асфальтового озера, и сидел в окружении личной охраны почти три часа, попивая охлажденное разбавленное вино, вывешенное с наветренной стороны в мокром мехе. Вокруг шла обычная суета – команда зачистки, трофейная и похоронная команды разбирали завалы тел, каждая со своей целью, но никто особо друг другу не мешал. Часть трупов свалили в миквы, подтаскивая крючьями на длинных ручках.

Одетых богато выкладывали отдельно, выполняя распоряжение командиров, но тоже, не церемонясь, бросали тела друг на друга. Трофейная команда собирала ценности. Ценностей было немного, а работы – навалом, и солдаты злились, отрезая перстни вместе с пальцами, вырывая из ушей серьги.

Когда жар солнца стал нестерпим и раскаленный диск поднялся к зениту, прокуратор увидел, как солдаты волокут что-то по направлению к его навесу. Радом с ними шел мокрый сотник и такой же мокрый примипил – оба голые, с прилипшими к черепу волосами. На загорелых телах блестели капли воды, которая не успела испариться – это было так здорово, что Сильва им немного позавидовал. Как приятно было бы принять холодную ванну, даже со льдом. Прокуратору подумалось, что если бы его бросили в ледяную воду, то он бы зашипел, подобно раскаленному клинку, опущенному в масло! Но до ледяной ванны было далеко. А вот набрать пару ведер воды и обмыться просто, по-солдатски…. Надо будет приказать, пусть принесут.

Примипил вернулся с добычей.

Две женщины – одна сравнительно молодая, другая гораздо старше (ей за сорок, определил Сильва, глядя на пленницу сквозь пальцы) и трое детей – девочки. Все разного возраста – старшей лет одиннадцать, младшей – пять. Средней – лет восемь, а то и меньше. Все мокрые, дрожащие, в глазах даже не страх – ужас, прикрикни на них – и они тут же умрут. Похожи на котят, которых передумали топить. Для допроса – самое то. Ни бить, ни упрашивать не надо – сами расскажут все.

Женщин швырнули к его ногам.

– Прятались в трубах, – пояснил сотник. – Едва выцарапали сучек.

И показал прокушенную руку.

Прокуратор поднял глаза на пленниц, и они, казалось, перестали дышать.

– Я не обещаю вам жизнь, – сказал Флавий Сильва на арамейском. – Но если ваш рассказ мне понравится, у вас будет шанс. У вас.

Он кивнул в сторону детей.

– И у них. Вы меня поняли?

– Да, поняли, господин! – ответила та, что постарше.

– Расскажите, что здесь произошло этой ночью.

Старшая женщина заплакала, а младшая посмотрела прокуратору в глаза злым, пересохшим от ненависти взглядом. Страх из него куда-то испарился.

Ну, что ж…. Тем лучше.

Во всяком случае, она не притворяется. На этой земле не будет мира, пока жив хотя бы один еврей. Значит, надо не оставить ни одного. К женщинам это тоже относится.

– Так что произошло этой ночью, – сказал Сильва, добавив металла в голос. – Вы меня понимаете? Или я плохо говорю по-арамейски?

Глава 28

Италия. Венеция.

Сентябрь 2008.

Чезаре выглядел испуганным. Более того, он выглядел почти безумным. Немыслимая широкополая шляпа из соломки с разлохмаченными неопрятными краями, закрывавшая пол-лица не могла скрыть покрасневшие воспаленные глаза и бегающий взгляд. Казалось, профессор Каприо не может сфокусировать внимание на чем-нибудь одном, а все ищет и ищет, за что бы зацепиться размытым взором. Линзы очков были грязными, захватанными, рубашка застиранной, некогда светлые брюки из дорогой льняной ткани все в пятнах. Картина получалась неутешительная, глядеть на Чезаре такого – постаревшего, опустившегося, растерянного – было очень больно. Всегда неприятно наблюдать, как жизнь кого-то пережёвывает, а уж когда по наклонной катится совершенно безобидный, талантливый и немало натерпевшийся человек… Что тут говорить!