Путь Проклятого - Ян Валетов

Печальный результат.

Но есть вещи, что примиряют меня с действительностью.

У меня есть мои книги. Это хорошие книги, мне незачем их стыдиться. У меня есть дом. Хороший дом в богатом римском предместье. В нем бани с бассейном, водопровод, несущий чистую, прохладную воду с гор, сад с апельсиновыми деревьями и искусно разбитый цветник. В тени – увитая виноградом беседка. Именно в ней я сейчас пишу эти строки. И еще – дом в городе. Большой и богато обставленный, с прекрасным атрием[42] и мозаичными полами – это дар Тита, того самого Цезаря Тита Флавия Веспасиана, моего друга и погубителя Ершалаима. Несмотря на долги, преследовавшие меня всю жизнь, нынче меня можно назвать состоятельным человеком. Уважаем ли я? Как мне сказали, император был бы рад получить книгу о своих деяниях, подписанную моим именем. Слов нет – нынешний император был знаменитым полководцем мужественным воином и заслуживает славы увековеченной на страницах летописей, но…

Ладонь у Каприо оказалась влажной и вялой, словно Рувим не пожал руку старому приятелю, а прикоснулся к остывшему трупу утопленника.

– Рад тебя видеть, – выдавил Кац через силу, но улыбку изобразил поубедительнее.

Еще за минуту до встречи он искренне радовался тому, что увидит Чезаре. Беседы с профессором всегда приносили приятные эмоции, но сегодня…

– Пойдем отсюда, – прошептал Каприо, склоняя голову и пряча свои юркающие глаза под широкими полями шляпы. Некогда модное изделие из итальянской соломки выглядело так, будто хозяин нашел ее на помойке. – Надо уходить, быстрее, быстрее…

Пальцы утопленника сжали кисть Каца, и итальянец поволок коллегу с небольшой площади, где была назначена встреча, в узкий переулок, зажатый облезшими коробками старых домов.

Рувим в Венеции ориентировался плохо – несколько известных туристических мест вокруг Сан-Марко, Мост Вздохов да гостиницы на Гранд-Канале, где доводилось останавливаться в прошлые приезды. Каприо же, судя по всему, Венецию знал превосходно. Он тащил Каца вглубь каких-то переулков, о существовании которых стада туристов, бродящие в двух шагах отсюда, даже и не подозревали, тащил уверенно, словно он заранее приготовил пути для отступления. Путь их несколько раз пролегал по узким, в полторы ступни, карнизам над темной и пахнущей прелым канальной водой, опять уходил в каменные проходы между замшелыми стенами домов. Дважды Каприо останавливался, замирал неподвижно, как испуганный заяц, прислушивался и снова бросался бежать, путая следы. Рувим молчал. У Чезаре было не то выражение глаз, чтобы задавать ему вопросы. Да и ответы, если честно, почему-то заранее вызывали тревогу.

Этот странный бег переулками продолжался почти четверть часа. Было жарко и очень влажно. От воды чудовищно пахло, полотняный костюм Каца стал влажен и изнутри и снаружи, футболка под пиджаком пошла пятнами, и через намокшую ткань проступили заросли на профессорской груди. За годы жизни в Израиле Кац привык к жаре и смирился с дискомфортом, во всяком случае, холод ему нравился гораздо меньше, но климат летней Венеции пришелся Рувиму не по нраву.

Когда он окончательно перестал понимать, куда они идут и где, хотя бы приблизительно, находятся, профессор Каприо втащил его в нестерпимо воняющий сыростью и кошками подъезд, взбежал, задыхаясь, по старым деревянным ступеням к массивной, в полтора человеческих роста, двери. Она была так же стара, как ступени и дом – из-под множества слоев краски кое-где проглядывало почерневшее от влаги и времени дверное полотно. Медная дверная ручка позеленела, стекла в верхней части полопались и потемнели, петли буквально рвали душу пронзительным скрипом – их никто не смазывал минимум несколько лет! Зато засов, который опустил Чезаре, когда они вошли вовнутрь, был толщиной сантиметра в три и перекрывал дверной проем поперек, ложась в массивные проушины явно выкованные вручную.

– Проходи, проходи… – пробормотал Чезаре, двигаясь внутрь полутемной квартиры. – Выпьешь что-нибудь?

– Разве что воды…

– Сейчас посмотрю…

Он слегка успокоился, хотя взгляд продолжал метаться из стороны в сторону.

Рувим был на войне и видел испуганных людей. Все боятся. Кто-то умеет скрывать свой страх – их считают героями, кто-то не умеет и бежит с поля боя – таких называют трусами. А есть люди, которых страх корежит и уродует так, что это не скроешь, но они никуда не бегут и продолжают исполнять свой долг.

Каприо был из таких. От него воняло страхом, как нечистотами от застоявшейся воды в каналах. Он дрожал, обливался потом, но… Он вызвал профессора Каца на эту встречу. Сам отыскал, позвонил, назначил время…

Оставалось выяснить, что случилось. В голове Каца крутилась мерзкая мыслишка: а что, если Чезаре все-таки свихнулся? Он всегда был чуток не от мира сего, а после смерти жены совершенно ушел в работу. Да и жизнь в монастыре на Патмосе вполне могла окончательно раздавить чувствительную личность итальянца. Мало ли что случается с людьми, которые предпочитают жить в замкнутом мирке собственных интересов и представлений об окружающем мире? А что если…

Мыслишка, хоть и была мерзкой, но вполне достоверно объясняла обстоятельства – от бегающих глаз до странной квартиры и дрожащих, как с похмелья, рук.

– Квартиру я снял, – опередил вопрос Каприо. – На неделю. Я тут долго не пробуду. Мне нельзя.

Он отыскал в глубине холодильника бутылку с минералкой и, порывшись в груде мусора на кухонном столе, извлек пыльный стакан. Судя по всему, стакан пролежал на столе несколько лет. Пыль на его стенках превратилась в каменные отложения. Профессор огорченно взглянул на Каца и поставил окаменелость в раковину полную широкогорлых банок из-под фуагра, каких-то непонятных кувшинчиков, стаканов самых разнообразных форм, окурков, пустых бутылок и тарелок с высохшими остатками пищи. Чувствовалось, что запустение в съемной квартирке системное, и было всегда – от начала времен. Одна захламленная комната, чугунная ванна в углу у окна, кухонный стол при отсутствии кухни, железный умывальник, веселенько разукрашенный пятнами ржавчины по некогда кофейной эмали. Окно – огромное, от пола до потолка, выходило на стену противоположного дома, расположенную почти вплотную – её можно было коснуться рукой, слегка перегнувшись через подоконник.

– Что стряслось, друг мой? – спросил Рувим, сбрасывая с колченогого стула стопку старых газет и журналов. – Что с тобой произошло?

– Ничего, – быстро произнес Каприо. – Со мной ничего не произошло.

Он оглянулся. Странно как-то, через плечо, нелепо выгнув шею, словно готов был увидеть в углу готового к прыжку льва. Но льва в углу не было. Там стояла сломанная метла, обросшая понизу мохнатыми клубками пыли и паутиной до совершенно антикварного вида. Итальянец медленно расправил плечи, шея стала на место и он повернулся к собеседнику.