Памятные записки (сборник) - Давид Самойлов

У нас же в части служила и жена командира, Валентина Дмитриевна, медицинский работник, женщина умная и с характером.

Меня он оставил при прежнем деловодстве, даже перевел в штат. С тех пор я стал жить вместе со старшиной роты Федором Гончаровым, с которым быстро подружился.

Федор чем-то напоминал Косова, тоже был мужчина большущей силы, говорил басом и родом происходил из Алтайского края.

С ним, а также с хитроумным кладовщиком Иваном Бакулиным нам удавалось иногда изобретать какой-нибудь повод уехать на виллисе из скучной Конколевницы – на фуражировку в окрестные хутора. Там за канистру бензина, за сахар или за мыло мы раздобывали самогон и пили с угрюмоватыми мужиками и с коварными деревенскими паненками.

Раза три меня посылали в командировку во второй эшелон фронтового штаба, располагавшийся в Бялой-Подляске. В этом городке я квартировал вместе с экспедитором у старой пани Адамовичевой, чьи дочь и сын описаны в одном из моих стихотворений.

Правда, я переселил брата и сестру в соседний город Мендзыжец, а матушку их вовсе забыл на старом месте в наказание за то, что она неизменно присутствовала при чтении Сырокомли и мешала мне поговорить с чахоточной панной Марылей.

В говоре панны Марыли я впервые ощутил сладость польской речи и полюбил польский язык навсегда.

Не могу сказать, впрочем, что Польша сильно понравилась нам. В ее жителях не встречалось мне ничего шляхетского и рыцарского. Напротив, все было мещанским, хуторянским – и понятия, и интересы. Да и на нас в Восточной Польше смотрели настороженно и полувраждебно, стараясь содрать с освободителей что только возможно. Впрочем, женщины были утешительно красивы и кокетливы, они пленяли нас обхождением, воркующей речью, где все вдруг становилось понятно, и сами пленялись порой грубоватой мужской силой или солдатским мундиром. И бледные отощавшие их поклонники из поляков, скрипя зубами, до времени уходили в тень.

Наступала прохладная осень, мы получили приказ передислоцироваться в город Седльце, поближе к штабу фронта.

А было так…

В конце лета до нас начали доходить слухи о Варшавском восстании. В разведотделе, где хорошо знали о ходе восстания, о нем говорили мало и неохотно отвечали на расспросы. Безыменский помалкивал.

Армия же, стоя почти на пороге погибающего города, вовсе не была осведомлена о происходящих событиях.

В середине сентября, отправляясь на машине из Седльца в Бялу-Подляску, я получил приказание прихватить на обратном пути нескольких людей из таинственного «хозяйства Романовского».

Стояла чернейшая ночь. Когда я вышел из дома, эти ребята уже сидели в кузове «доджа».

– Осторожней, парашюты помнешь! – прикрикнул на меня один из них.

В темноте нельзя было разглядеть их лица. Погрузив вещи, они молча стояли около машины.

– Пора, ребята, – произнес наконец кто-то. – Грудь в крестах или голова в кустах.

– Грудь в крестах – это вряд ли, а голова в кустах – это наверняка. – Гезагт – гетан[19], – по-немецки сказал первый. – Помните, что вы большевики.

– Грудь в крестах – это вряд ли. Прощай, капитан.

Остальные молча попрощались с тем, кого называли капитаном.

– Матке сообщи, – уже из машины крикнул совсем молодой голос. – В случае чего корову ей купи.

– Гезагт – гетан.

И мы тронулись.

При свете зажигалок можно было разглядеть моих спутников. Они были одеты в пальто с большим бортом и береты, так, как в наших довоенных фильмах одевали шпионов.

Переговаривались редко, но я начал различать их по голосам, покуда ехали до полевого аэродрома недалеко от Седльца. Один из них, судя по акценту, был поляк.

– Два часа, – сказал парень, которого называли Сашко. – Сегодня не полетим.

– У меня еще коньяк остался, – отозвался самый молодой.

Машина застопорила на повороте, шофер громко матюкнулся.

– Живые ругаются, – сказал младший.

Свет фар высветил колонну пехоты, шедшую к фронту и расступившуюся к обочинам перед машиной.

– Сколько их, куда их гонят! – сказал Сашко. – Идут, повинуясь одной воле.

– Много бы отдал, чтобы быть сейчас с ними, – отозвался младший.

– Нам лучше, – сказал поляк.

– Если б мы сейчас домой ехали, тогда было бы лучше, – сказал младший.

Я подождал на аэродроме, пока не вылетел «кукурузник» с тремя этими ребятами. Они летели в Варшаву.

Им удалось приземлиться и радировать о том, что поляк повредил ногу.

Большая часть парашютистов, посланных Романовским в Варшаву, погибла.

После разгрома восстания в разведотделе показывали капитана Ивана Колоса, малого с открытым русским лицом, с новеньким орденом боевого Красного Знамени на груди. Говорили, будто он вывел на нашу сторону Вислы большую группу повстанцев из Армии Людовой. Его я встретил в ЦДЛ через тридцать лет.

В октябре толки о Варшаве прекратились.

Было ощущение, что скоро откроется большая кампания – наступление на Берлин.

10 декабря. К нам прибыло пополнение – два десятка партизан из отрядов, выполнявших задания по агентурной разведке. Два десятка широкоплечих красавцев в офицерских ушанках, сдвинутых набок, в суконных гимнастерках, заправленных в брюки, перепоясанные широким ремнем, в бушлатах и в гражданских поддевках. С ними – мальчик лет пятнадцати, Ванька Радзевский. Он участвовал в десятке боев с немцами и бульбовцами и во взрыве четырех эшелонов. Он спит на моей койке, по-щенячьи свернувшись калачиком и сбивая с себя шинель.

Ванька Радзевский был паренек, казавшийся забавным, типичное дитя войны, партизанский Гаврош. Немало таких мальчуганов приставало к частям. Они славно воевали, ибо были в том возрасте, когда и отвагу, и страх можно одинаково воспитать в человеке.

Отец Ваньки, районный партийный работник в Западной Украине, был схвачен гестапо и расстрелян со всей семьей. Уцелел один Ванька, принявший на себя страшную долю мстителя.

Вообще же он нуждался в ласке и, отданный мне на попечение, вскоре привязался ко мне. Был он сметлив, опытен не по годам в делах, которые рано знать детям. И весьма ленив по части учения. Я никак не мог заставить его прочитать растрепанную книжку повестей Гоголя, единственное подходящее чтиво, которое отыскал.

Зато Ванька был величайший дока по части раздобывания еды и самогона. Его инициативу постоянно приходилось пресекать.

Чтобы парень не болтался по части, я брал его с собой в командировки. Однажды, проезжая Мендзыжец, Ванька попросил:

– Подъедем здесь недалеко к одному пану. Хочу повидать кобылу, которую у него оставил.

Крюк был небольшой. Решили заехать.

Пожилой польский мужик, хуторянин, встретил нас букой, а узнав Ваньку, совсем расстроился.

– Где моя кобыла? – после кратких приветствий спросил Ванька.

– Кобыла у меня, пан Ваня, – хмуро ответил хуторянин. – Совсем большой стал, пан Ваня, настоящий жолнеж.

– Я приехал за кобылой, – сказал Ванька.

– Зачем пану кобыла? Когда у Червоной Армии есть самоходы, – ответил хозяин.

– Нужна мне кобыла, – сказал Ванька и смело отправился на конюшню. Он отворил ворота и вывел кобылу. Лошадь добродушно поглядывала то на него, то на хуторянина.

– Зачем пану Ване кобыла? – вскричал хозяин, хватаясь за уздечку.

– Нужна мне моя кобыла, – упорствовал Ванька.

– Продай мне лошадь, – крикнул мужик. – Хорошо заплачу: каравай хлеба и жбан бимбера дам.

– За такую кобылу! – возмутился Ванька. – Хорошие люди дают три бидона бимбера, три окорока и пять хлебов…

Тут начался долгий и замысловатый торг, когда каждый тянул повод к себе, клялся и божился, так что я уже начал терять терпение. Наконец мужик увел кобылу, а нам вынес каравай хлеба, шмат сала, окорок и небольшой бидон самогона.

– Куркуль чертов, – удовлетворенно сказал Ванька, на ходу машины отрезая финкой куски ветчины и ломти домашнего хлеба.

28 декабря. 1-го января мы должны выехать на задание. Чувство приятного возбуждения.

Однако на задание мы выехали только 12 января 1945 года. И с военной точки зрения были плохо подготовлены к ведению разведки, ибо противника не наблюдали, местности, где нам придется действовать, не знали. Только быстрое продвижение наших войск способствовало тому, что мы не попали в какую-нибудь скверную переделку. Пользы же от наших действий во время Вислинской операции было мало, потому что обстановка менялась со стремительной быстротой, а разведотдел фронта получал наши ежедневные донесения по радио только ночью, один раз в сутки, и когда наши данные доходили до войск – все уже было иначе, совсем не так, как накануне.

13 января 1945 года. Вчера выехали на задание в одну из левофланговых армий фронта. Шоссе забито колоннами грузовиков, следующих к передовой. Ночевали в Куруве. От Пулав, сильно разрушенного городка, давшего название нашему плацдарму на левом берегу Вислы, дорога пролегает вдоль реки по холмистой местности. Местами холмы засажены фруктовыми деревьями и всюду изрыты траншеями. Миновали местечко Казимеж. В мирное время, вероятно, красивое, с замком или монастырем над Вислой, разрушенным временем и артиллерией. Окрестности в других обстоятельствах казались бы прекрасными, но бесснежная зима и особое чувство близости передовых позиций делают их безрадостными.