Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры, вот самовластец и недоволен? Скорее всего, именно так.

Малую паузу нарушил сам же Иван Васильевич:

— Поезжай, князь, как задумал. Не забивай голову суетными мыслями. Дела славные тебя ждут.

Оно, конечно, верно, только как от грешных мыслей отмахнешься? Что Фролу сказать на его вопросительный взгляд?

Решил не объясняться со стремянными, будто ничего не произошло, хотя и чувствовал по отношению к нему себя гадко.

«Ничего, все равно добьюсь у Ивана Васильевича ему чина. Добьюсь! Тогда и расскажу все…»

К удовлетворению князя, Фрол Фролов повел себя так, словно и в самом деле ничего необычного не случилось. Прежде, бывало, как ни старался, не мог он скрыть обиды, когда его обходили вниманием, теперь же не выказывал ни малейшего недовольства. Вроде бы даже обрадовался, когда услышал, что остается при княжеском Стремени и что через день выедут они в Почеп.

— Загодя все сготовлю к выезду, — заверил он князя и лишь спросил: — Сколько брать охраны?

— Не больше дюжины дружинников.

— Верно. Спорей путь, когда малое число свиты. Не обузно.

Михаил Воротынский ждал, что в пути, на привалах либо на ночевках полюбопытствует Фрол, отчего обойден, но дни шли за днями, а он даже не пытался заговорить о боярстве, словно оно его вовсе не волнует, и был, как всегда, жизнерадостен и услужлив.

Более месяца они в пути. Распределил князь Михаил Воротынский места для сторож и для самой засечной полосы уже в Стародубе, Брянске, Серпейске. Осталась самая малость до Калуги, когда вдруг прискакал к нему вестовой от князя Ивана Вельского, главного воеводы Окской рати, и сообщил, что Девлет-Гирей переправился уже через Оку между полками Правой и Левой руки, и те остались не у дел. Велено теперь им, обогнав крымцев, спешить к Москве для ее обороны. Туда же идет Большой полк. Князь Иван Вельский велит и ему, князю Воротынскому, быть без промедления в Царственном граде.

Поспешишь — людей насмешишь. Что он там с дюжиной своих дружинников сделает? Хорошо бы тверскую дружину себе навстречу позвать, куда как ладно было бы, но кто он такой, чтобы подобные распоряжения давать. Только на порубежье он воевода главный, лишь там его приказы — не самовольство.

Впрочем, как не самовольство, если он по своему разумению опустопорожнит украинные города от рати.

«Семь бед — один ответ!»

Когда же стал отсылать гонцов в Почеп, Стародуб, Брянск, Серпейск, Воротынск, Одоев, то передумал совсем оголять города, а повелел срочно слать лишь половину воинов. Пусть даже полка полного не наберется, но все равно — не дюжина дружинников. Послал князь Воротынский гонцов и в Калугу, в обгон себе, чтобы и там половина рати готовилась идти на помощь Москве.

То, о чем рассказал князю Воротынскому гонец главного воеводы Окской рати, не позволяло представить полностью обстановку, какая теперь сложилась между Окой и Москвой, и он пытался осмыслить все сам, чтобы действовать разумно и с пользой для ратного успеха. Воротынский, к тому же, недоумевал, как могло случиться, что, готовя войско лишь к большой охоТе, хан вдруг повел его на Россию. Без огнестрельного стенобитного снаряда? Без обоза? Или все сготовлено заранее, но хан так строго в секрете держал свои дела, что даже самые близкие его слуги ничего о них не знали? Только вряд ли такое могло быть. Значит, резко изменились намерения хана, и случилось то, о чем предупреждал он, князь, царя Ивана Васильевича.

Да, произошло худшее. Охота, задуманная ханом как смотр своих сил, шла по расписанному порядку. Тумены окольцевали (все уложились в срок) огромный участок степи в низовьях Дона и ждали урочного часа, чтобы начать сближение-загон. И в это самое время стали поступать донесения, что казаки ведут себя странно, не разбежались, как бывало раньше во время охот, за Дон и к Волге, а лишь позапирались в своих крепостицах. И еще добавляли посланцы темников, что среди казаков появились стрельцы московские, а со стен многих крепостиц глядят пищали.

Девлет-Гирей хотя и удивился, но предпринимать ничего не намеревался. Так рассудил: охота кончится, тогда можно будет разобраться. Но тут под рукой оказался Дивей-мурза, своими умными советами завоевавший большой авторитет у правителя и мечтавший стать такой же главной фигурой при Девлет-Гирее, каким был Субудай-богатур при Батые.

Так вот этот самый Дивей-мурза предложил хану свою услугу:

— Аллах да благословит ваши, светлый хан, деяния, если вы повелите мне захватить у казаков языка. Вам, да продлит Аллах годы вашего царствования, известно, что ничего просто так не бывает.

— Ты прав, верный мой слуга. Посылай за языком. Еще не были согнаны дикие звери в плотный круг — скорее на бойню, а не для охоты на них, — а джигиты Дивей-мурзы уже доставили языка. Не из казаков, а поважнее: наткнулись на растянувшийся по степи обоз, который вез в одну из казачьих ватаг пищали, зелье огненное и дроб, без лишнего шума захватили последнюю, изрядно отставшую повозку и доставили ее своему хозяину в целости и сохранности. Вместе с двумя стрельцами. Израненными (они яростно сопротивлялись), но живыми.

Дивей-мурза не поспешил, однако, с докладом к Девлет-Гирею. Переждал, пока окончится охота, и хан пригласит всех на пир. Из стрельцов до того времени выжал все, что можно выжать.

Собственно, сдюжили стрельцы пытки либо нет — все это не имело значения: зелье огненное, рушницы и самострелы, которыми была нагружена повозка, говорили сами за себя, подтверждая полученные ханом сообщения темников.

Девлет-Гирей лично повел лучников на последний этап охоты. Газели, сайгаки, каракуйруки, дикие лошади, волки и шакалы — все сбилось в плотную массу, оцепленную плотным обручем конных ратников, ожидавших появления хана с лучшими стрелками. И вот Девлет-Гирей появился на белом в яблоках иноходце, натянул лук, и вмиг тучи смертоносных стрел посыпались на несчастных животных.

До захода солнца не прекращалось избиение. Кончался запас стрел у одних, их сменяли другие, обруч сжимался, и даже привыкшие к крови татарские кони храпели и дрожали, чавкая копытами по лужам крови, преодолевая завалы еще трепыхавшейся в предсмертной агонии добычи.

Еще последняя смена воинов добивала остатки животных, а уже запылали костры под большущими казанами, на вертела насаживали еще дышавшие теплом туши сайгаков и жеребчиков, освежеванных быстро и умело; появились полные бурдюки с кумысом и крепкой хмели бузой,[215] приготовленной из пшена, — пир начинался при свете факелов.

И вот ближе в полуночи, когда у ханского дастархана придворные его начали не только возносить до неба меткость стрел ханских на охоте, но и предрекать ему славу чингисхановскую, славу завоевателя Вселенной, Дивей-мурза поднял пиалу с бузой.

— Верно говорят, мой хан, ваши славные советники, ваши нойоны. Повелите, о могущественный хан, и многие земли лягут под копыта вашего иноходца. Первой такой землей должна стать земля гяуров, извечных данников Золотой Орды, единственным продолжателем славных дел которой являетесь вы, славный хан, да продлит Аллах годы вашего царствования. Вам, мой повелитель, донесли о коварных замыслах раба вашего князя Ивана, вы захотели иметь подтверждение и повелели мне, слуге вашему верному, доставить их. Я исполнил вашу волю.

Дивей-мурза махнул рукой, и тут же в полусотне шагов от девлетгиреевского дастархана вспыхнуло десятка два факелов, осветив повозку с впряженными в нее стрельцами. Камчи со свистом хлестнули по спинам несчастных, и тяжелая, груженая повозка надрывно тронулась и медленно стала приближаться к пирующим вельможам.

Даже в неярком свете факелов было видно, как вспыхнули завистью взоры многих сановников. Да, впечатление это произвело потрясающее.

Дивей-мурза, гордый собой, ждал, когда повозка приблизится, затем, взмахом руки остановив ее, продолжил свою речь:

— Вы сами, мой повелитель, сможете убедиться, что посылает раб ваш, князь Иван, казакам.

Девлет-Гирей, отхлебнув бузы и закусив куском сайгачины, с трудом поднялся и, покачиваясь, пошагал к повозке. Нукеры поспешно откинули холстину, и глаза хана налились кровью.

— О! коварный! Хотевший называться братом! Мы заставим тебя, князь Иван, слизывать пыль с наших сапог.

— Повелите, светлый хан, своим туменам, как окончится пир, направить морды коней на Москву, — вкрадчиво вплел Дивей-мурза свой совет в гневный всплеск ханский. — Успех обеспечен. Вы, мой повелитель, переправитесь через Оку раньше, чем подойдут к ней на летнее стояние русские полки. Мы налетим внезапно и сделаем то, что сделали в свое время Мухаммед-Гирей и брат его Сагиб-Гирей, надолго подрубив крылья князьям московским. Аллах благословит нас на священный поход против гяуров, и мы, вашей крепкой рукой, разрушим Москву, обретем большое богатство, много пленных. Князь Иван признает себя вашим, мой повелитель, рабом…