Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

— Открывай! Сообщение хану: идет войско гяуров!

Пока стражники отворяли ворота, их начальник поспешил к Дивей-мурзе. Нукеры уже прекрасно понимали, что хан делает только то, что советует ему этот мурза, хотя он и не является предводителем похода.

Дивей-мурза повелел немедленно привести прискакавшего, и тот рассказал, как сотня, ворвавшись было в село, оказалась окруженной гяурами.

— Их было очень много! Сотник приказал нашей десятке вырваться из боя и дать знать о русских. Мы выполнили его приказ. Пробились, хотя и не все.

Никакого приказа сотника не было, но кривил душой воин, чтобы не быть обвиненным в трусости и за это не оказаться с переломанной спиной. Он смело ссылался на сотника, ибо видел сам, как тому шестопером размозжило голову.

Дивей-мурза едва сдерживал радость, слушая воина.

«Его послал сам Аллах!»

Дивей-мурзу не интересовало, много ли, мало ли идет русских к Москве; он скажет хану о множестве конных полков, чтобы тот немедленно направил бы копыта своего коня за Перекоп. Мурза весь вчерашний день думал, как заставить хана это сделать, ибо то, чего можно было ожидать от спешного похода, достигнуто. Вышло даже лучше, чем он предполагал, и теперь самое время уйти обратно, сохранив тумены. Не так уж и важно, что добыча невелика, ее принесет будущий год, когда, как и готовился хан, рать станет еще многочисленнее и сильнее, вооружится добрым огнестрельным снарядом. Придумать, однако, Дивей-мурза ничего не смог, а без всякого довода подступать к хану опасался, видя, как самодовольно тот держится, взирая на уничтоженную Москву. Дивей-мурза молил Аллаха, чтобы он удержал хана от опрометчивого приказа взять Кремль.

Вчера не отдал ДевлетТирей такого приказа, но что взбредет в его самолюбивую голову сегодня? И вот сам Аллах, направляющий на верный путь, прислал вестника-спасителя. Недолго раздумывая, Дивей-мурза решился на очень смелый поступок: разбудить начальника ханских нукеров, ибо только он мог повелеть своим подчиненным пропустить кого-либо в ханские покои в неурочное время.

Сообщение об опасности подействовало. Нойон сам вызвался сопровождать Дивей-мурзу.

Разбуженный хан вначале разгневался:

— Как вы осмелились потревожить наш покой?!

— Страшная весть принудила меня, мой светлый хан, совершить столь дерзкий поступок. Выслушай меня, прежде чем казнить…

— Говори! — все еще гневаясь, смилостивился тем неменее Девлет-Гирей.

— Полки гяуров в одном переходе отсюда. Большая рать. Очень большая.

— Кто известил?

— Воин порубленной русскими сотни. Он, исполняя приказ сотника, прискакал к тебе, мой повелитель.

— Он — отважный воин. Беру к себе его нукером. Десятником нукеров.

Это никак не устраивало Дивей-мурзу. Принесшего весть нужно отправить подальше от глаз хана, иначе может открыться его, Дивея-мурзы, преувеличение о якобы грозной опасности. Не мог так быстро царь Иван направить полки к Москве, это понятно каждому, кто хоть чуть-чуть сведущ в ратном деле, но Дивей-мурза рассчитывал на то, что у страха глаза велики и хан не станет придирчиво оценивать его сообщение, не созовет совета нойонов.

— Позвольте, мой повелитель, стать ему сотником в том тумене, сотня которого погибла?

— Ты прав. Пусть там и будет. А теперь говори, что ты нам предлагаешь. Ты не осмелился бы будить нас, не имея совета. Мы хорошо знаем тебя.

— Да благословит Аллах вашу, мой повелитель, мудрость. Я, низкий раб ваш, действительно хочу предложить с рассветом увести тумены за Оку, а оттуда, без всяких задержек, — домой. Избегая всяких стычек с гяурами.

— Москва у наших ног. Мы станем ждать послов от князя Ивана. Мы принудим его стать нашим данником! Разобьем его полки! Пойдем в Тверь! В Ярославль!

— Не стоит, мой повелитель, спешить. Ваши, светлый хан, тумены без тяжелых пушек вряд ли смогут одолеть стены Ярославля, стены Твери. Не нужно вам, о мудрый из мудрых, и данничество князя Ивана. Вы готовили поход на следующий год и не откладывайте его. Сегодня, мой повелитель, вы показали свою силу: сгорело в огне большое войско московское, пополнить его быстро князь Иван не сможет, по России прошел великий мор, поэтому вы, мой повелитель, легко на следующий год возьмете Кремль и Тверь с Ярославлем, и Владимир с Нижним Новгородом, уничтожите всех князей и бояр, все их роды до единого человека, во всех городах посадите своих нойонов и мурз, а столицей Великой Орды сделаете Москву.

Для Девлет-Гирея мысль новая. Он, чингисид, знал только то, что замышляли и что воплощали в жизнь чингисиды, оставалось для него тайной за семью печатями стремление выскочки Мамая, который шел на Москву походом именно с этой целью: оставить грызущимся ханам их Орду, а самому ворваться в Москву, стать полным и безраздельным властелином России. Ее царем. Вот эту мамаевскую идею подсунул Дивей-мурза хану, выдавая ее за свою, и она так легла на душу ДевлетТирею, что он без лишних раздумий воскликнул:

— Великий Хан Великой Орды! Нам покорятся все земли на север и на запад! Да будет так!

— Теперь же, о великий из великих, посылайте гонцов в тумены, чтобы немедля повернули они коней к Оке.

— Мы сделаем это, чтобы вернуться на следующий год! Ты, Дивей-мурза, — лашкаркаши того похода. Сегодня уводить тумены тоже тебе.

Знай бы князь Михаил Воротынский об этом разговоре в Воробьевском дворце, повел бы свою дружину наперерез отступавшим, поклевал бы изрядно крымцев, отбил бы не одну тысячу пленных, но чем ближе подходил к Москве, тем более расчетливо он вел рать. Князь предвидел бой и готовился именно к нему, стараясь спешить и в то же время подступить к царственному граду не на измученных конях, поэтому делал привалы хотя и короткие, но частые. Так еще в детские годы учил его делать Никифор Двужил.

Передовому отряду князь повелел, тоже ради сохранения резвости коней, чаще менять дозоры. Определил и запасной отряд, готовый, не мешкая, помочь передовому отряду, если тот скрестит сабли с крымцами.

Однако, вопреки расчетам князя Воротынского, полагавшего, что чем ближе к Москве он подойдет, тем чаще станут стычки с разбойными татарскими сотнями, крымцы вовсе не встречались, да и села попадались совершенно не тронутые врагом. Только верстах в пятнадцати от Москвы грабители успели побывать почти во всех деревнях, селах и погостах, но отчего-то даже не пожгли их, ограбив и захватив полон.

Почему?

Видимо, очень спешили. Что-то заставило их отказаться от обычного своего варварства. В некоторые погосты, обнесенные крепким тыном, они даже не пытались врываться, проносясь мимо них. Да и дома в селениях не все подчистую грабились. Если ворота да изгородь крепкие, татары их даже не ломали. Так, во всяком случае, рассказывали те, кто считал, что чудом остался жив и невредим. Вот тут Воротынский стал понимать, что крымцы побежали домой, оттого решил на свой страх и риск, вопреки приказу главного воеводы, не идти к Воробьевым горам, а повернуть на Серпуховскую дорогу.

Действие это, весьма запоздалое, мало что дало конникам князя Воротынского. Они лишь посекли сотни две крымцев, гнавших по Калужской дороге около десятка сотен пленников, схлестнулись дважды в удачных сечах с замыкающими отрядами, прорвались даже к одной из переправ, наведя там панику, но короткую, ибо вынуждены были спешно отступить, чтобы не оказаться в окружении в прочном мешке. Воротынский еще немного подождал в надежде, что вот-вот подойдут из Москвы полки Окские, которые туда были стянуты, но миновал день, миновал второй, крымские тумены беспрепятственно переправились через Оку, а о русской рати — ни слуху, ни духу. Оставалось одно: выполняя приказ главного воеводы, идти к Москве.

И тут один из дозоров привел целую свиту знатных крымцев в парадных доспехах. Десятник, возглавлявший дозор, доложил:

— Талдычут они: послы мы, дескать. Вот этот за главного себя выдает.

Надменный татарин в новгородской кольчуге, на груди украшенной позолоченной чешуей, глядел на князя Воротынского вызывающе, но в том надменно-нахальном взгляде улавливался тщательно скрываемый страх. И не без основания: сейчас потребует русский воевода от посла ханское письмо (он, нойон, сам так и поступил бы), прочитает его и тут же прикажет все посольство изрубить.

Если раскинуть умом, так и следовало поступить князю Воротынскому: порубить спесивцев, объявив их лазутчиками, за послов себя выдавших, письмо же ханское царю Ивану Васильевичу сжечь без свидетелей, вроде и не было его вовсе. Увы, поостерегся потребовать князь от посла ответа, какая цель посольства. Раз к государю направляются, пусть он и решает, принимать их или нет. Ведал бы князь, где споткнется, а где упадет, подстелил бы без скаредности соломки. Только не дано это знать смертному.

Тут к князю обратился Фрол со своей готовностью помочь: он хорошо понял, какое лихо тот на свою голову кличет. Фролу бы радоваться, что сообщит Малюте Скуратову и Богдану Вельскому весьма важное для них известие, и это ускорит получение из их рук царевой жалованной грамоты, но на сей раз взяло верх людское сострадание, тем более что князь, особенно в последнее время, держит Фрола безотлучно при своей правой руке, ни разу не обидел, даже трапезует с ним за одним столом, как равный с равным.