Жажда смерти - Кирилл Шелестов

— Кто? Кто показывает? — вскрикивал Пахом Пахомыч.

— А вот этого, милый друг, я тебе сказать не могу, — мягко ответил генерал. — Тайна следствия.

Он сочувственно цокнул языком и замолчал.

— Но я ведь даже не знаю ничего! — в отчаянии крикнул Пахом Пахомыч. — Мне и рассказать-то вам нечего.

— Да понимаю я, — кивнул генерал, переходя на приятельский, почти родственный тон. — Все понимаю. — Он вздохнул. — Знаю, что ты ничего не знаешь. Вот только помочь тебе ничем не могу. Кто-то же должен идти в тюрьму. Видишь, тут такая каша заварилась! Дело-то уже до Москвы дошло. У самого Генерального прокурора на контроле. Нам отчитываться надо. От меня результатов требуют. Хочешь не хочешь, а надо кого-то сажать. По всему выходит, что тебя. Воровали вместе, а отвечать тебе. Жизнь такая.

— Но почему? — твердил Пахом Пахомыч, ломая пальцы. — Почему я?

— А кто тогда? — вопросом на вопрос ответил генерал. — Не я же!

Пахом Пахомыч закрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Лихачев смотрел на него со смешанным чувством удовольствия и брезгливости.

— Как же я могу тебе помочь? — с досадой произнес генерал, словно рассуждая вслух. — Ну, допустим, возьмусь я тебя защищать. А подельники твои будут требовать очных ставок. Доказывать, что ты главарь шайки. Организатор преступной группировки.

При этих словах Пахом Пахомыч издал глухой хлюпающий звук.

— Ты бы хоть какие-то доводы приводил! Ну, например, что выполнял чужие распоряжения. Храповицкого там, других начальников. Что они тебя запугивали! Угрожали, в конце концов! Что ты не мог им отказать. Глядишь, я бы хоть что-то мог для тебя сделать...

— Но ведь это же правда! — взмолился Пахом Пахомыч. — Вы же сами знаете, что так и было!

— Вот ты бы и говорил правду, — откликнулся генерал. — Я же тебя не врать заставляю. Мне ни к чему, чтобы ты на кого-то поклеп возводил.

— А если я так напишу, вы меня отпустите? — в глазах Пахом Пахомыча зажглась робкая надежда.

— Постараюсь, — пообещал генерал. — Хотя, конечно, трудно будет.

— Когда? — вырвалось у Пахом Пахомыча. Генерал задумчиво потер лоб. Потом покусал губы и тяжело покачал головой. Пахом Пахомыч следил за ним не отрываясь.

— Эх, была не была! — наконец лихо взмахнул рукой генерал, будто решившись на безрассудный поступок. — Сегодня отпущу. Пусть начальство ярится. Пропадай оно все пропадом!

— Сегодня? — задохнулся Пахом Пахомыч, не веря своим ушам.

— А почему нет? Подписывай и гуляй себе.

— Что?! Что нужно подписать? — нетерпеливо привстал Пахом Пахомыч, придвигаясь к столу.

— Показания, — усмехнулся генерал. — Только их сначала нужно следователю дать. Он уже ждет тебя. Да ты не бойся, — добавил он, видя, как разочарованно вытянулось лицо Пахом Пахомыча. — Ты просто повтори, что мне говорил. Что был простым исполнителем. Пешкой. Выполнял чужие приказы, опасаясь за свою жизнь... Ты понял меня?

— Понял, — замогильным голосом отозвался Пахом Пахомыч. — Я понял вас.

Ужасная внутренняя борьба раздирала Пахом Пахомыча. Он до смерти опасался вновь оказаться в камере. Он не знал, сколько ему еще предстоит там провести, но каждый лишний час был для него нестерпимой пыткой. Он боялся, что его переведут куда-то, где его начнут бить, оскорблять, может быть, даже станут насиловать. Этим его пугали сокамерники, рассказывая о том, как по утрам на зоне вынимали из петли тех, кто не сумел прижиться.

Он уже готов был поверить в искренность генерала и сделать все, что тот от него хотел. Но ему мешало тягостное удушливое предчувствие, шевелившиеся в глубине его души. Оно подсказывало, что его загоняют в западню, из которой ему, Пахом Пахомычу, уже потом никогда не выкарабкаться.

Возможно, если генерал попросил бы его подписать что-то здесь и сейчас, то Пахом Пахомыч так бы и поступил. Но едва генерал упомянул про следователя, как Пахом Пахомыч вдруг ясно осознал, что ничего сейчас не закончится. Что его будут мучить вновь и вновь, принуждая к каким-то новым поступкам, каждый из которых будет тяжелее и болезненнее предыдущих.

Пахом Пахомыч изо всех сил вцепился пальцами в сиденье стула. И, зажмурив глаза, ощущая, как по его щекам сбегают слезы жалости к себе, отчаянно надеясь, что Лихачев не замечает, как он плачет, он преодолел липкий страх. И выжал из себя фразу, которая вдруг всплыла в его памяти.

— Я отказываюсь от показаний, — пролепетал он непослушными губами. — Согласно статье Конституции. Этой... как ее номер... Статье...

Какой точно статье, он забыл. Но это уже было неважно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Судья Евгения Ивановна Безверхова была дородной решительной женщиной лет пятидесяти, с пухлыми щеками, двойным подбородком и зачесанными назад гладкими пегими волосами. Пару раз мне уже приходилось решать с ее помощью сложные вопросы, и я знал, что она бывает восприимчива к доводам разума и денежных купюр. Сейчас все козыри, включая поддержку прокуратуры, были у нас на руках, но я немного опасался ее взбалмошности, свойственной, кстати, многим судьям, привыкшим по своему усмотрению играть человеческими судьбами.

В понедельник в час дня мы с нашим адвокатом Немтышкиным сидели в ее кабинете и ждали, пока она изучит поданный нами протест на незаконный арест Пахом Пахомыча. Евгения Ивановна закончила чтение и отодвинула в сторону бумаги.

— Даже не знаю, — заключила она, снимая сидевшие на кончике носа очки и щуря живые черные глазки. — Как-то тут все запутанно.

— Помилуйте, Евгения Ивановна, — немедленно вступил Немтышкин. — Что ж тут сложного? Ясно как на ладони.

Несмотря на относительную молодость — ему еще не исполнилось сорока, — Немтышкин возглавлял крупную адвокатскую контору. Впрочем, своей прилизанной внешностью и угодливыми манерами он больше напоминал юркого официанта, чем солидного адвоката. Из уважения к нам и нашим гонорарам он всегда представлял наши интересы лично, не передоверяя их десятку своих подчиненных. Он навязался мне, уверяя, что его с Безверховой связывает крепкая дружба и полное взаимопонимание, хотя я полагал, что вполне смог бы обойтись в этом деле и без него.

— Это вам все ясно! — ощетинилась Безверхова. — Вам деньги платят за то, чтоб вы свое твердили. А здесь суд. Нужно же обоснованное решение выносить.

— У нас здесь все основания изложены, — горячился Немтышкин, тыча пальцем в бумаги. — Есть свидетели этого безобразия. Я сам присутствовал при обыске.

— Пистолет вон нашли, — ворчала она. — Отпечатки пальцев... Вот откуда у него пистолет взялся, скажите на милость? У меня лично нет пистолета. А у него есть. Зачем?

— Евгения Ивановна, — укоризненно протянул Немтышкин, — дураку же понятно, что пистолет подбросили. Ну будет ли нормальный человек таким образом хранить оружие? Если этот пистолет фигурирует в другом деле, то почему он его не выкинул?

— Дураку, может, и понятно, — отрезала Безверхова, смерив его взглядом, так что никаких сомнений в том, кого именно она считает дураком, не оставалось. — А суду — нет!

Немтышкин предпочел проглотить колкость.

— Кстати, из областного суда вам не звонили? — осторожно поинтересовался я.

— Никто мне не звонил! — вскинулась она, хотя по ее тону было понятно, что она говорит неправду. — Я сама к ним поеду консультироваться. В среду.

— Как в среду? — всполошился Немтышкин. — В среду его отпускать! Человек же в камере томится! Невинный человек! — он патетически повысил голос. — У него сердце больное. Мы вот тут приложили справки от врачей. А если с ним что-нибудь случится? Тут ведь не то что каждый день, а каждая минута — решающая. Вы только подумайте, раз — и инфаркт!

— А я вам говорю, на среду у меня это записано, — упрямо возразила она. — Не надо тут мною командовать!

Я знал, как легко раздражаются судьи, пока они не взяли денег, и уже понял, что дружба Немтышкина с Безверховой отнюдь не была столь нежной, как Немтышкин пытался мне это представить. Его присутствие не способствовало взаимопониманию. Скорее, даже мешало. Я многозначительно кашлянул.

— Евгения Ивановна, — заговорил я, перехватывая инициативу, — мне бы хотелось с вами посоветоваться...

Я выразительно посмотрел на Немтышкина.

— По личному вопросу, — добавил я, понижая голос.

Немтышкин догадался, обиделся, с достоинством одернул пиджак и вышел из кабинета, захватив свой портфель.

— В чем проблема? — ласково спросил я, глядя на нее со всей отпущенной мне природой нежностью.

Она придвинулась ко мне поближе.

— Были уже у меня по этому делу, — призналась она, понижая голос. — Просили. Только наоборот.

— Налоговая? — поразился я.

Обычно судьи не вступали в предварительные переговоры с обвиняющей стороной, поскольку та, довольствуясь государственным бюджетом, не могла принести ничего существенного на алтарь Фемиды.