Хроники Центрального Континента. Книга 3. Стражи Пылающей Ямы - Андрей Акимов

После детей Алики шел сам Лэнсон. Через две с половиной недели ему должно было исполниться восемнадцать, близилось совершеннолетие. Младше него был только Кастор Рэлс – сын Мастона Рэлса. Кастору восемнадцать должно было исполниться лишь через полгода. И если он не намеревался сесть на трон, рубя головы направо и налево, то Лэнсону опасаться было, наверное, нечего. Хотя юный Рэлс в своем возрасте уже полтора года, как обучался и проживал на территории военной академии Виндора. Он мечтал стать великим воином и, в отличие от Лэнсона, шел к своей цели, пренебрегая всеми радостями юности. Он, конечно, мог проявить свои бойцовые качества и, возможно даже в чем-то преуспел бы. Но, насколько знал его Лэнсон, Кастор не интересовался правлением, он был в чем-то похож на него самого. Только беспечности в Касторе было минимум, а мужества и упорства, на зависть юного Дэрольфа, в стократ больше.

Однако все эти прогнозы пока могли быть лишь домыслами закоренелого параноика, к коим Лэнсон себя никогда не причислял. Все претенденты, кроме Алики Дэрольф находились ныне в трапезном зале в добром, либо посредственном здравии души и тела. О чем размышляли все эти люди, Лэнсон не хотел, ни думать, ни знать. Он хотел только чтобы все это поскорее закончилось.

Когда же все-таки этот длинный день подошел к концу, и люди разбрелись по домам, оставив дворцовым слугам очередной ворох уборочных хлопот, Лэнсон тоже отправился восвояси. Его последний долг перед двоюродным дедом был выполнен сполна, во всяком случае, сам молодой Дэрольф считал именно так. В городе все еще витал аромат цветов, лепестки которых будут подметать с улиц теперь всю ночь, чтобы к утру ничего не напоминало о сегодняшнем траурном шествии. Где-то еще попадались перебравшие вина жители, причитавшие заплетающимися языками о смене эпохи, канувших счастливых временах и всем подобном.

Не раздавались характерные звуки из мастерских, в которых обычно практичные ремесленники трудились днем и ночью. Все торговцы позакрывали свои лавки еще во время поминального обеда во дворце. Не было слышно песен и стука кружек из окон и дверей трактиров, не толпились воркующие молодые парочки в уютных сквериках возле бань, не сидели на лавочках у домов вечно обсуждающие молодежь старушки, не гонялась ребятня, которую тщетно пытались загнать домой строгие мамочки. Город молчал и скорбел. Под занавес общей унылой картины помрачневшее ночное небо решило пролить слезы по ушедшему из мира живых королю.

Промокший до нитки Лэнсон добрался до дома. Уже очутившись во дворе, он увидел свет, горящий в каждом из окон. В некоторых мелькали тени силуэтов за шторами и гардинами, которыми так гордилась мать. Лэнсон был разочарован собой. Он должен был помнить о том, что в доме ночью будут посторонние люди. Моментально осознав, что там внутри он будет обречен на вконец опостылевшую за сегодня вежливость и учтивость по отношению к малознакомым и неинтересным людям, юный Дэрольф остановился в преддверии заполненного людьми особняка. Мать обязательно начнет таскать его от гостя к гостю и, наравне с рассказами о его, в общем-то, немногочисленных заслугах будет выдавать каждому всякие курьезные и неловкие случаи или факты, о которых сам Лэнсон предпочел бы не рассказывать.

Не прошло и минуты, как он развернулся и отправился обратно в дождливую ночь, подальше от этого скопления лицемеров и лизоблюдов. Он знал, что мать будет ждать его до последнего и, не дождавшись, негодовать в свойственной ей жгучей манере, но в данную секунду он твердо решил для себя, что увидит он это не сегодня. Лэнсон точно знал, где ему будут рады этой ночью, и где свет в окошке горит специально для него. Мария, как он и надеялся, ждала его, как обещала. Она без лишних слов стащила с него промокшую насквозь одежду и развесила у каминной трубы, после чего заманила его на их ложе, чтобы согреть теплом своего тела.

По окончанию жадного акта соития они оба раскинулись на мягких скомканных покрывалах в раскованных позах, и некоторое время разглядывали сводчатый потолок в тишине. Наконец Мария прижалась к нему и нарушила их блаженное молчание:

– Как все прошло?

Лэнсон поморщился и пожал плечами.

– Понятно, – улыбнулась девушка. – Маменька говорит, что теперь все будет по-другому.

Юноша ухмыльнулся и запустил руку в ее волосы.

– А что именно будет по-другому, твоя маменька не говорит?

– Ну, ты же ее знаешь! Ей лишь бы посудачить. А тут еще и такое говорят!

– Какое – такое? – не понял Лэнсон.

– Ну, про Алику Дэрольф, ты что, не слышал?

– Нет, – брови парня съехались к переносице. – Что говорят?

– Ну, как же, – Мария удивленно посмотрела на своего любовника, – маменька все слышала, как есть. И незадолго до твоего прихода рассказала мне, что все только об этом сейчас и говорят!

– О чем? – отстраняясь от девушки, нервно просипел Лэнсон.

– О том, что ее нашли мертвой в сточном рве ее собственного дома!

Глава 3

Векториус с криком проснулся и резко сел на кровати. Пот лил с него градом, постельное белье было насквозь мокрым. Что-то во сне ужаснуло его до глубины подсознания, но что именно, он никак не мог вспомнить. Рена прильнула к нему и принялась нашептывать какие-то милые глупости, чтобы успокоить. Правитель Южных Клочков ни как не мог унять мелкую дрожь в напряженном теле. Девушка же через некоторое время убаюкала его нервное возбуждение, и Дарн пришел в себя.

На ее вопросы по поводу приснившегося кошмара он не смог дать какого-либо вразумительного ответа. Рена, как обычно, несколькими милыми и незатейливыми фразами увела беседу в сторону от неприятных ощущений, так и засевших внутри Векториуса. Они пробыли в постели недолго, пора было подниматься и приниматься за дела. День обещал выдаться долгим и тяжелым. Сегодня предстояло провести несколько раз откладываемый прием просителей, съехавшихся со всей округи.

Утреннюю трапезу омрачал льющий за окном настырный дождь. Но Векториуса преследовало навязчивое тревожное чувство, что далеко не разбушевавшийся на улице ливень был причиной его внутреннего дискомфорта. Что-то в принципе шло не так. Какое-то едва заметное давление исходило, из всей окружающей Дарна атмосферы.

– Любимый, что-то ты совсем рассеян, – нахмурила брови Рена. – Вот, выпей.

Она подвинула ему фужер с рубиновым зельем. Обычно Векториус не отказывался от любимого напитка, но сейчас ему совсем не хотелось вермута. Поняв это по его равнодушному выражению лица, девушка накрыла его руку своей ладонью и, чуть склонив голову набок сказала:

– Сделай хотя бы пару глотков. Может, любимый вкус вернет твоему лицу улыбку, а состоянию – тепло.

– И то, и другое можешь сделать со мной только ты, – но та улыбка, которую он натянул во время ответа, содержала больше грустной задумчивости.

Тем не менее, Дарн отпил немного из фужера и принялся вглядываться в ажурную жидкость цвета заката.

Что же было не так? Какое невидимое обстоятельство заставляло его мышцы находиться в напряжении? На чем нужно было сосредоточить внимание, чтобы понять, что на самом деле происходит? Что так неумолимо гнетет его?

И вдруг его уныло обводящий комнату взгляд сфокусировался на мольберте. Холст, закрепленный на нем, был чист.

– Так, – поднимаясь из-за стола, протянул Векториус. – Как же это…

Он направился через покои к месту, где находилась его творческая атрибутика. Приблизившись к мольберту, он смотрел на пустоту холста недоумевающим взглядом.

– Не могу понять, здесь должно было что-то быть… – обратился он к Рене.

Но когда повернул голову к столу, не обнаружил за ним девушку. Она только что была здесь, и вдруг ее не стало. Дарн буквально раскрыл рот в немом удивлении. Он не слышал, ни звука ее шагов, ни стука двери. Куда она могла деться?

– Рена? – его голос разрезал тишину.

Тишина эта показалась ему какой-то слишком пустой, даже отчасти пугающей. Краски окружения будто поблекли, испустили дух под его пытливым мечущимся взглядом.

– Рена! – настойчиво и более громко произнес Дарн.

Эхо его голоса резануло стеклом по ненастоящей, нагнетающей жути тишине. Он в очередной раз нервно и бегло обшарил взглядом комнату и задержал его на холсте. Теперь он разглядел их – крохотные точки, оставленные на пустоте полотна самым кончиком щетины кисти. Часть их была рассредоточена в нижней части холста, а часть – в верхней. Как показалось сначала, их расположение не имело какой либо упорядоченности. Но стоило вглядеться внимательнее, и начала просматриваться некая последовательность разброса точек.

Рука инстинктивно потянулась к кисти, обмакнула щетину в краску и принялась за дело. Выводимые Векториусом линии соединяли точки одну за одной. В результате в нижней части холста получился изломанный замкнутый горизонтальный эллипс. В верхней части полотна кисть создала два небольших замкнутых контура, похожих по форме на лежащие на боку лимоны.