Чужак с острова Барра - Фред Бодсворт

Она улыбалась от смущения и неловкости и быстро выскочила за дверь.

— Знаете, кто это затеял? — спросил один из приятелей Большого Сэмми. — Полиция и лавочники. И попраздновать-то не дадут. Хотят собрать всех в кучу — это чтоб мы не шлялись, не били стекол в ихних лавках да дочек ихних не портили.

— За стекла свои трясутся, — сказал кок. — Стекло в дребезги, и на-ка — вставляй новое!

Для Большого Сэмми все это были слишком высокие материи. Он знал только, что его пригласили, и возгордился; после обеда подстригся, купил новую рубашку. Вернулся на борт и с нетерпением дожидался вечера.

В этот вечер Большой Сэмми Макдональд и встретил Мэри Кэмпбелл — девушку, которая стала его женой.

В тот день в одном из солидных старых серых каменных домов в северном районе Глазго Мэри Кэмпбелл в одиночестве и волнении тоже ждала вечера и страшилась его. Для танцев на матросской вечеринке она выбрала самое простое и невзрачное из всех своих платьев, бесформенный мешок из темно-синей саржи, как нельзя лучше подходившее к ее настроению и прескверно сидевшее на ее округлой фигуре. Надев его, она посмотрелась в зеркало, стоявшее в спальне. В свои Двадцать пять лет невысокая круглолицая Мэри была склонна к полноте. Несколько лет назад она спокойно примирилась с тем, что некрасива и лишена обаяния и так оно останется навсегда. Но теперь она увидела под глазами темные круги — от огорчений и забот двух последних месяцев лицо осунулось и стало еще некрасивей, чем прежде.

Она сошла вниз.  Это был скромный,  но приличный дом, вполне современный по понятиям той эпохи, с электрическим освещением и с каминами в гостиной и спальне. Мэри вошла в маленькую комнатушку под лестницей. Прежде в этой комнате жила мать, но пять лет назад она умерла, и Мэри с отцом устроили там библиотеку. Задняя стена была уставлена книжными полками,  и  среди них на видном месте висел вставленный в рамку диплом, свидетельствующий, что Мэри Нэнси Кэмпбелл закончила курс в университете Глазго и удостоена степени бакалавра искусств. Диплом был выдан в 1921 году, Мэри было тогда восемнадцать, и она принадлежала к числу самых юных выпускников университета за всю его историю. Она быстро прошла к стене, сняла диплом и сунула его в ящик письменного стола, стоявшего посреди комнаты. Вот уже несколько недель ей хотелось смять его. Это отец, гордившийся ее успехами, настоял, чтобы выставить диплом, а теперь, оставшись одна, она решила, что пора его убрать — хватит мозолить глаза.

Она взяла с полки томик Суинберна, уселась в кресло у окна и попыталась читать. Но в мрачном затишье старого дома чувство одиночества еще сильнее терзало ее,  а мысль о предстоящем концерте внушала отвращение; слезы выступили у нее на глазах, она захлопнула книгу и опустила голову на грудь. В прихожей с неотвязным упорством тикали большие старинные часы, и Мэри показалось, что только это тиканье и осталось от былого беззаботного существования.

Она была единственной дочерью страхового агента, который с годами вел свои дела все успешней: верфи Клайда с вереницами сходивших с них судов были золотым дном для страховых агентов Глазго. Поэтому Мэри получила хорошее образование и по окончании университета осталась там читать лекции по английской литературе.

В Глазго, однако, она была больше известна как самая одаренная в городе скрипачка, и ее постоянно приглашали выступать на концертах и разных общественных торжествах.

Мэри знала, что внешность ее далека от совершенства, но та же холодная, трезвая самооценка подсказывала ей, что интеллектуальный ее уровень выше среднего. Этот дебет и кредит ее личной жизни не вызывал у нее Ни гордости, ни огорчения, пока вдруг осенью 1928 года ее не постигли, один сразу же за другим, два жестоких удара, и Мэри Кэмпбелл была вынуждена с болью признать, что ум и талант не заменят молодой женщине красоту.

В середине октября скоропостижно скончался от сердечного приступа отец. Внешне Мэри сохраняла самообладание, но внутренне еще больше застыла от горя, чем после смерти матери пятью годами раньше, — за это время они с отцом очень сблизились. И хотя у нее не осталось родни, она не чувствовала себя одинокой. И силы, и внешнюю сдержанность она черпала в своей любви к Джону Уатту.

Джон оставался рядом с ней в самые горестные минуты: во время похорон и на следующий вечер тоже. В ту пору отчаяния этот худощавый, бледный молодой человек был для Мэри оплотом и громадной поддержкой.

— Пойдемте, — сказал он после похорон, — вам нужно пройтись.

Она покорно пошла с ним, и они долго бродили по узким улицам. Уже смеркалось, когда она заметила, что они забрели в аллеи "Грина", самого большого парка в Глазго, где им часто случалось раньше гулять. Они спустились к берегу Клайда и уселись на свою обычную скамейку. Джон начал негромко читать:

Сильнее красоты твоей Моя любовь одна. Она с тобой, пока моря Не высохнут до дна.

— Это легко, — прошептала она. — Берне. Вторая строфа из "Любовь, как роза, роза красная". Одно из последних его стихотворений.

Они нередко играли в эту игру. Джон был преподавателем греческой и римской истории на кафедре классической филологии и, как и Мэри, любил поэзию. Они были знакомы два года, уже год он ухаживал за ней, и Мэри искренне верила, что любит его.

Джон Уатт умел искуснее выражать свои мысли чужими стихами, чем собственными словами, но теперь, крепко прижав Мэри к себе, он хриплым от волнения голосом начал:

— Не думай, Мэри, ты не одна. Я люблю тебя, Мэри. Пока моря не высохнут до дна. Нет, ты не одна, дорогая, я с тобой... и если ты захочешь, то навсегда.

Мэри поняла так, что он, если отбросить эту риторику и нервозность, сделал ей предложение. Она положила голову ему на плечо, и у нее мелькнула нелепая мысль, что найдется немного мужчин достаточно низкого роста, чтобы она смогла это сделать.

В эту ночь Мэри Кемпбелл заснула в старом, пустом доме, убаюканная слезами, в которых странным образом смешались горе и счастье.

Теперь Мэри каждую неделю проводила два или три вечера с Джоном Уаттом. Они ходили на выставки и концерты, а то и просто гуляли вместе. Она очень тосковала об отце и все-таки была неизмеримо счастлива, что у нее есть Джон.

Но Джон Уатт больше не говорил о женитьбе. Мэри была счастлива и не замечала этого. Ей хватало взаимопонимания, которое установилось между ними; само собой разумеется, она считала, что они вскоре поженятся. Но со смерти отца прошло так мало времени, что ей не хотелось спешить со свадьбой.

Через месяц после кончины ее отца Джон Уатт объявил, что несколько поотстал с подготовкой лекций и теперь не может приходить на свидания так часто, как прежде. Прошло две недели. За это время он лишь дважды зашел к ней, и в конце ноября Мэри получила следующее письмо:

"Милая Мэри, пожалуй, это непростительно, но я надеюсь, что ты простишь мне холодный и безличный тон этого письма. То, что я имею тебе сообщить, настолько тяжело, что я попросту не мог решиться сказать тебе это при личной встрече. Мне стало ясно, что я неверно оценил свои чувства и что мы должны — во имя обоюдной справедливости — прекратить наши отношения. Я не представляю, как они могут продолжаться. Надеюсь, ты воспримешь это так же, как был вынужден воспринять это я, — как вмешательство судьбы, против которой бессильны все наши помыслы и чувства. И я надеюсь, что мы впредь останемся добрыми друзьями в служебных контактах.

Твой Джон Уатт".

Мэри тяжело осела в холодное кожаное кресло. Письмо дрожало в ее руке. Ослепленная любовью, Мэри не заметила ни малейшей перемены в поведении Джона Уатта, и его послание застало ее врасплох; она долго убеждала себя, что тут должен заключаться какой-то иной смысл: то, что в нем написано, не могло быть правдой.

Протянув руку, она задернула штору; в комнате стало темно, и только тогда, постепенно, истина предстала перед ней во всей своей горькой наготе. Джон Уатт, человек, придавший ее существованию новый смысл, уходил теперь из ее жизни с такой же внезапностью, с какой актер покидает подмостки.

Как и почему это случилось, она не знала. Вспоминая теперь их прошлые встречи, она находила приметы охлаждения Джона. Его предложение в день похорон отца нетрудно было объяснить: просто добрый и сентиментальный Джон Уатт принял сочувствие за любовь. Насколько легче было бы для них обоих, если бы отчуждение между ними происходило постепенно. Почему он пошел на столь внезапный разрыв, придав ему такую мелодраматическую окраску? Мэри не знала. Она знала только, что все еще любит его и что отныне ее существование пусто и бесцельно.

Дни тянулись мучительной чередой, и вскоре Мэри узнала все как есть. За три дня до рождества она прочла в университетском информационном листке, что Джон Уатт женился на девице из ректората. Мэри мельком видела девицу — отчаянно накрашенная и напудренная вертихвостка, такая же неестественная и непрочная, как кукла, и, похоже, с кукольными же мозгами. Но она отличалась красотой и обаянием, которых не могло погубить даже злоупотребление косметикой, и Мэри пришлось примириться с тем, что с хорошеньким личиком, по-видимому, за несколько недель можно добиться большего, чем она за два года.