Жёсткая рекогносцировка - Лев Пучков

— О! — обрадовались приятели. — Работает! Поехали...

Подтащили свой драгоценный груз вдоль стены здания к самому крыльцу (пока перемещались, груз успел обрубиться до полной отключки), кое-как привели в чувство, утвердили на нижней ступеньке и принялись наперебой дуть в уши про маму, которая смотрит.

— Надо дойти до двери, открыть и зайти внутрь, — горячо шептал Петя. — И всё! Тогда мама тебя не увидит!

— Нне уффидит...

— Да, да, не увидит! Только иди ровно, не спотыкайся. А то поймёт, что ты под кайфом. Ты мо-, жешь идти ровно?

— Пффф... Я могу... Ровно...

— Ну вот и молодец. Дойдёшь до двери, откроешь, войдёшь внутрь — и всё! Мама не увидит!

— Да... Всё, пошшла...

Оксана сделала два неверных шага, титаническим усилием воли выровняла чугунно-тяжёлую голову, норовившую свалиться на грудь, и тихо потопала по ступенькам к дверям.

Ближе... Ближе... Вот они, двери! Ручка... На себя... Уфф, ну и тяжёлые же, блин... Оп! Всё, мы на месте...

— Есть!!! — Петя от радости так треснул приятеля промеж лопаток, что у того перехватило дыхание. — А теперь — ходу!

И две длинные тени шарахнулись от крыльца в темноту...

Оксана шагнула в вестибюль, с облегчением прошептала:

— Всё. Не видно...

И несколько секунд стояла, покачиваясь и тупо глядя на огромный плакат прямо напротив, на стене:

«РЕМОНТ. ВХОД СО СТОРОНЫ АМБУЛАТОРНОГО ПРОЕЗДА».

Краска на стене была ободрана, рядком стояли заляпанные белилами козлы, какие-то вёдра, бачки... Справа от плаката располагались двустворчатые стеклянные двери, загороженные козлами и занавешенные с другой стороны больничными простынями...

— Не видно...

Оксана, опершись спиной о стену, сползла на пол. Счастливо улыбнувшись, свернулась калачиком и с огромным облегчением сомкнула веки.

Как хорошо... Тихо... Никто не бьёт по щекам и не орёт тебе в ухо... Здравствуй, бархатная тьма, возьми меня — я твоя...

Да, ребята, вот такая получилась фигня.

Столица устраивалась отдыхать после бурного празднования дня весны, многие респектабельные граждане уже видели третий сон, кто-то на прощание целовал возлюбленную, кто-то лихорадочно искал недостающий утренний букет...

А в небелёном вестибюле сто двадцать четвёртой городской больницы умирала дочь одного из самых могущественных людей Российской империи. Умница-красавица, непьющая и некурящая, светлая и чистая...

Умирала, как последняя подзаборная шлюха, от вульгарного героинового передоза.

А-у, империя, ты где? Жуткая темень вокруг, и как-то странно воняет...

Глава 1

Сергей Кочергин

Всем привет. Представляюсь по случаю попадания в зону вашего внимания. В рифму? Совершенно случайно, без злого умысла, жизнерадостный идиот тут ни при чём. Просто молодость в жилах звенит, бьёт копытом, как жеребец стоялый.

Зовут меня Сергей Кочергин, 23 года, старший лейтенант ГРУ, временно прикомандирован к ЭАБ при НИИ СПР ССНГ под патронажем СПП РФ по ЦФО. Так, наверное, надо расшифровать: Экспертно-аналитическое бюро при Научно-исследовательском институте стратегических проблем развития стран СНГ, где ректором является спецпредставитель президента России по Центральному федеральному округу.

Неплохо звучит, правда? Рассказывать, что есть на самом деле вся эта байда и каков наш генеральный план, сейчас недосуг. Возможно, как-нибудь позже мы к этому вернёмся. Если вы уже знакомы с Командой № 9, прошу любить и жаловать, это опять мы, только в несколько иной ипостаси. Как говорит наш суровый френд Петрушин, «те же яйца, только в профиль!»

Да, ещё: если вы знакомы с К-9, вы, наверное, будете сейчас смеяться. Или плеваться — это уже зависит исключительно от вашего индивидуального мировосприятия.

Итак, 2005 год, первое августа, 8.50 по московскому времени, Москва, Юго-Западный административный округ, мы сидим в засаде. Хе-хе...

Если ещё не смешно, слушайте дальше. Мы тут не все сидим: я, Петрушин и Ростовский уже не первый час кряду лежим, и не брюхом кверху, на солнышке, а в скрадках. Сие простое приспособление делается так: аккуратно снимается дёрн — по возможности без порывов, одним пластом, — затем точно по контуру вынимается полкуба землицы. В получившийся окоп укладывается подкладка, на неё — человечек, сверху, в качестве распорок, — крепкие ветки, на ветки — дёрн. Земля тщательно рассеивается по округе — это обычно, а в нашем случае просто сваливается на плотный целлофан и оттаскивается как можно дальше от укрытия. Потом привлекается лучший в мире разведчик, отдельно взятый Вася Крюков с инфракрасным ночным зрением (шутка!.. Или не шутка? Чёрт его знает, короче, этот вредный мелкий тип ночью видит!), поправляет сверху всё это дело, придирчиво оценивает со стороны и определяет, как оно будет смотреться в светлое время суток. Да, скрадки мы делали ночью, думаю, это понятно.

Легли мы в четыре утра, сейчас... так... сейчас уже 8.52. Если кто на себе не испытывал, поверьте на слово: даже для специально подготовленного и обученного человека подобное времяпровождение — серьёзное испытание на прочность. Жарко, как в бане, плаваешь в собственном поту, воздуха не хватает, в кроссовках ползает какой-то шершавый букаш, а ликвидировать его нельзя — рука не дотягивается, конфигурация окопа не позволяет привстать или изогнуться!

Так... Если ещё не смеялись, самое время. Все эти мытарства — исключительно ради пятиминутной видеозарисовки о таджико-азербайджанской дружбе. «Мочить», ловить и крутить никого не собираемся, задача: заснять в нескольких ракурсах встречу и записать беседу посредством узконаправленного микрофона. Вот и всё.

Ну и напоследок: у нас нет оружия. Хе-хе... Мы уже четвёртый месяц занимаемся сугубо исследовательской деятельностью, которая предполагает отсутствие вооружённого вмешательства в изучаемый процесс. Не надо нам оружия, вот что. Поэтому и не выдают. Разве что у Петрушина с Васей их боевые ножи (хлопцы до сих пор не понимают, как нормальный человек может обходиться совсем без оружия, для них это нонсенс). Но, сами понимаете, в серьёзной схватке на дистанции свыше трёх метров ножи — это не оружие...

— Второй — шестому, — едва слышно прошелестел в гарнитуре Лизин голос (громкость на минимуме, как положено).

— Слушаю, — отозвался Петрушин.

— Вижу объект. Свернул к вам.

— Понял, спасибо. Внимание — всем! Режим радиомолчания. Связь только в экстренном случае...

Ну вот, слава богу, ситуация стронулась с места. Десять-пятнадцать минут — и поедем домой принимать холодный душ и дуть ледяное пиво. Вообще, надо вам сказать, эта научно-исследовательская работа — до того нудное и неинтересное дело, что порой душа наполняется самой чёрной меланхолией, а стосковавшиеся по оружейному металлу руки так и тянутся к пулемёту на монохромной литографии «Тачанка»...

Чтобы понятно было, где мы и как, рассказываю диспозицию.

Залегли в засаду мы чуток восточнее Ясенево. Справа-сзади, в трёхстах метрах, грохочет МКАД, прямо в тридцати пяти метрах — плотоядно вгрызшийся в лесопарк строительный участок, обнесённый сплошным забором из рифлёной нержавейки. Ну, не совсем сплошным: один пролёт, аккурат напротив нас, слегка сдвинут в сторону и осквернён наскальной живописью — небольшим жёлтым скорпионом в неровном круге.

Через образовавшийся проём, судя по тропинке, иногда путешествуют люди. Люди-таджики, которые строят дом под руководством турецких мастеров для условно-русских обеспеченных товарищей. Будет кому-то элитное жильё в Битцевском лесопарке — вон, два этажа уже готовы. В общем, таджики строят дом и живут, как водится, тут же, в нескольких дрянных вагончиках, ободранные крыши которых возвышаются над металлическим забором.

Вдоль забора — чисто символическая полоса отчуждения, метров пять-шесть, густо поросшая репейником и лопухами, сразу за полосой, по всему периметру, — редкий молодой ельник, тянущийся сплошным массивом до МКАД. От секретного проёма в заборе, как я уже говорил, по полосе отчуждения протоптана тропинка: люди путешествуют не праздно, а по делу, в магазин, что в километре отсюда, на МКАД.

В общем, неплохо. Дом построят, по полосе проложат аллею с фонариками, будут гулять по ней упитанные жильцы с питбулями, любоваться ёлочками, и никто из них даже не заподозрит, что тут рядышком закопаны трупики...

Так, к трупикам позже (если они вообще образуются). Гхм...

Располагаемся мы следующим образом: я и Петрушин с разносом в две сажени, в тридцати метрах от проёма, под углом пятьдесят два градуса к забору. Такая дистанция для комфортной видеосъёмки не совсем безопасна, но других вариантов нет: это единственное место, где директриса наименее забита деревьями и кустами. Проще говоря, в кадр попадают не только ветки и листва, но и небольшой пятачок у проёма.