Счастье потерянной жизни - http://horoshoe.info

Шел 1914 год. В народе все более усиливались слухи о войне. Непривычная семейная жизнь с ее заботами стала вновь сильно тяготить Петра. Луша все внимание и любовь перенесла на сына, а на долю мужа осталось только самое житейски необходимое. Петр вновь ударился в разгул. Как сбрасывал он после работы свою промасленную спецовку, так сбросил и семейные обязанности и еще отчаяннее, чем прежде, стал кутить. Луша казалась себе забытой и никому ненужной. Ее частые слезы лишь раздражали Петра. Но ребенок придал ей вместо обычной робости чувство решимости, и ее молодая душа, полная энергии жизни, неудержимо рвалась за пределы этой душной кошмарной жизни, за окно, на просторы. Там в ярком воспоминании были еще свежи картины совсем недавнего, счастливого прошлого: зеленеющие нивы, родные леса и овраги, звонкий девичий смех среди ромашек и васильков и... стук в окно. Петькино лицо... Венчальная фата, церковный алтарь, больничные муки и в результате - эти муки одиночества... Все это теребило сердце Луши и никак не вмещалось в больной от постоянного недосыпания голове.

Однажды летом после получки Петр торопился домой с работы, чтобы переодеться и идти на большую пирушку. По дороге он забежал в казенку и, на ходу распечатав "жулика", выпил для смелости.

Дома его встретила Луша с больным ребенком на руках.

- Чего обнялась-то! Достань одежду и расшитую косоворотку! - раздраженно крикнул Петр на жену, швырнув в угол рабочий пиджак.

Как клещами ухватила обида сердце Луши, слезы выступили из глаз. Она шагнула к двери и замерла, повернувшись лицом к Петру. Затем прерывистым от волнения голосом сказала:

- Петя! За что ты терзаешь душу мою? Чем я провинилась, что ты совсем бросил меня и швыряешь, как половую тряпку? Где твоя любовь? Раньше двадцать пять верст бежал, чтобы вечер побыть вместе, а сейчас готов за сто верст убежать от меня. Нет больше сил у меня - это не жизнь! Измоталась я, сама себя не узнаю. Ничего я тебе доставать не буду, хватит измываться надо мною, пора приходить к какому-то концу. Мы же под венцом с тобой стояли, побойся Бога, если уж людей не стыдишься!

Все эти слова нестерпимым укором хлестнули Петра по хмельной голове, лицо и глаза налились кровью, по скулам заходили желваки. Он порывисто схватил жену за плечи и не обращая внимания на плач ребенка, притянув к себе, процедил сквозь зубы:

- Так ты што, осмелела?.. - и он с такой силой оттолкнул ее, что она спиной и затылком ударилась о стенку, а сам выбежал на улицу...

Под ногами Луши что-то пошатнулось, руки медленно опустились, в глазах побежали огненные круги, а потом все исчезло...

Проходя мимо окна Владыкиных, Никита Иванович услышал неистовый детский крик. Калитка и дверь в квартиру были распахнуты настежь. Он торопливо вбегал в открытую дверь. На половике у стола, лицом вниз, надрывался от плача завернутый в одеяльце Павлушка; на полу у стены с подвернутыми под себя ногами и бледным, как полотно, лицом без сознания лежала Луша. Никита Иванович вздрогнул от испуга, и первой его мыслью было: "Убил!" Но, овладев собой, он осторожно положил ее на постель. Луша вздохнула и застонала, в полу открывшихся глазах сверкнули невысохшие слезы.

- Где я? - сквозь зубы прошептала Луша. - Что со мной? - и опять потеряла сознание.

Потом Никита Иванович так же бережно поднял Павлушку, близко прижал к своей груди, и ребенок быстро затих. "Петька! Петька! Пропащий ты человек и другую жизнь губишь с собою!" - думал про себя Никита Иванович, внимательно смотря то на Лушу, то на Павлушку.

Через некоторое время Луша очнулась и, увидев Никиту Ивановича, облегченно вздохнула:

- Ну, слава Богу! Где он? Что случилось? - Спросил Никита Иванович, головой указав на брошенный в углу пиджак.

- Я ничего не знаю, только помню, как он взял меня за плечи и ударил о стену, - тихо прошептала Луша.

Павлушка зашевелился на руках у Никиты Ивановича и легонько "заквохтал". Луша хотела подняться и взять его к себе на кровать, но руки и голова были как бы Налиты свинцом, и она в бессилии застонала, потом через минуту с большим усилием расстегнула кофту и попросила Павлушку к себе. Никита Иванович приладил подушку и уложил крестника к Лушиной груди. На улице сгущались сумерки. Никита Иванович зажег на столе лампу и еще с полчаса посидел около Луши, потом поднялся и, пообещав прислать утром жену, тихо вышел из комнаты.

Петр возвратился домой к полуночи. Тихо перешагнул порог. На столе мигала подвернутая лампа, а из угла при свете лампады глядел образ Николая Угодника. Петр остановился у порога и прислушался: в комнате была такая тишина, что по спине его пробежала дрожь. На постели лежала Луша с ребенком. Петр тихо подошел к ним. Он внимательно вгляделся в измученное лицо жены. Волосы беспорядочно разбросаны на подушке. Бледное лицо казалось безжизненным. На щеках были видны следы высохших слез. Губы плотно сжаты, и над ними Петр заметил маленький след запекшейся крови. Сердце его дрогнуло в испуге. Уткнувшись лицом к груди, спал Павлушка. Петр услышал его прерывистое дыхание, а вслед за тем увидел мерное колебание платья жены. Тихий вздох облегчения вырвался из его груди. Чувство испуга сменилось чувством стыда. Перед ним поплыли картины его детства, мрачные, без материнской ласки. Несправедливость мачехи, бегство из дома, шулерские компании, кутежи, разгул. Затем на фоне этого мрака светлый образ Луши, простая, зовущая ее любовь. Вспомнил обоих: себя и Лушу в зеркале, искаженных плевком, и тихо прошептал:

- Да, это она тогда плюнула на зеркало, и нам было смешно, теперь плюнул я на нее, живую!

Петр поднял голову, образ Николая Угодника по-прежнему строго смотрел ему в глаза, но вот свет лампадки стал казаться ему все ярче. Петр тихо вышел на двор и сел на завалинке. Как никогда ночной мрак соответствовал его душевному мраку; Петр долго вглядывался в ночную тьму. Вдруг опять привиделся ему свет от лампады и превратился в какое-то сияющее светило. Светило было далеко на горизонте, но неудержимо манило его. В подсознании Петра мелькнуло и застыло: есть где-то и мое счастье, оно далеко-далеко... Непонятным было для него это видение, и он долго просидел в молчаливом раздумье, окруженный мраком ночи.

- Петя, ты что здесь сидишь? Иди домой, - вдруг тихо прозвучал над его головой спокойный голос жены.

Петр от неожиданности вздрогнул, быстро встал, неуверенно поглядел ей в лицо и растерянно спросил:

- Это ты, Луша? Зачем ты встала? Ложись, ложись иди! - И тихо, поддерживая жену за локоть, он провел ее в комнату. На столе стояла чашка со щами и хлеб.

- Ешь! Ты ведь, как пришел с работы, не ел еще, - проговорила она и села на кровать.