Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А оркестр уже играет «Амурские волны» и «Марш энтузиастов».
И только баб-Маня почему-то говорит:
«И в свой дом, здоров и невредим, он зашел»…
VIII
Спали они плохо.
Поезд сильно трясло.
Какие-то бесконечные остановки. Малые станции и полустанки. Разъезды и переезды.
Старый вагон вздрагивал, скрипел, его заносило то влево, то вправо, дергало то назад, то вперед.
За окном пробегали скошенные поля, леса и перелески, реки и озера, деревеньки, приютившиеся по косогорам и в ложбинах, с облезлыми, полуразрушенными церквами. Мелькали станции, полустанки и разъезды, захламленные, какие-то неприбранные, наводящие тоску. И так от самого Ленинграда. По редким асфальтовым дорогам ползли машины и тракторы, а по грунтовым — телеги и стада.
Перед Витебском их обогнал военный эшелон с танками на платформах и веселыми обветренными танкистами в теплушках. У некоторых на груди белели медали.
«За финскую», — отметил про себя Алеша.
До Киева ехали сутки с ночью.
Потом — пересадка.
Саша командовал. Поняли главное: у него — предписание. Еще более поняли, что он старший, когда хотелось есть. Пока были свои, домашние запасы, с этой его ролью никто не считался. Когда запасы пошли на убыль, оказалось, что Невзоров — маг и волшебник.
После Киева пересадки стали чаще. Ждали очередного поезда. Часы, а иногда и больше.
Пейзаж пошел повеселее. Больше зелени. Много белых хат и аккуратных домиков. На прудах, озерах и вдоль рек — птицы.
Стада бродили по полям тучные, не то что в России. И машины чаще на дорогах, и люди по-праздничному одетые в национальные костюмы. Промелькнуло несколько свадебных шествий с гармошками, баянами, а одно даже с духовым оркестром.
Саша был на высоте:
— Ребята, жратва обеспечена! Секунду — внимание! Вот!..
И появлялись сало, и хлеб, и сахар, и соленые огурцы, и чуть ржавая селедка — вкусная, на редкость вкусная в дороге.
За кипятком Саша направлял Пролю. Пролетарскую революцию Кривицкого. Отчества его, правда, никто пока не знал. Проля исправно выполнял все по части кипятка. И горячего, как говорили, ибо иногда кипяток становился единственным горячим блюдом.
Острили на тему — гидравлик.
Пролино превосходство было в имени, связанном с революцией, и в родителях его, давших ему такое имя.
В долгом пути с трясками и бесконечными пересадками перезнакомились. Каждому и дело нашлось. О биографиях не говорили. Какие там биографии, когда они — мамины, папины, бабушкины, дедушкины!
Говорили о прежних занятиях. О том, как и где работал и что зарабатывал.
Тут выяснилось, что скромный кандидат каких-то наук Ваня со странной фамилией Дурнусов — самый материально обеспеченный член команды. Он защитил диссертацию, а это, оказывается, что-то дает, и он… В общем, страдает от обеспеченности. Ему стыдно… Ему двадцать восемь…
— Ребята, я старше вас, но…
Оказывается, именно он, этот гениальный человек, принес в вагон две бутылки портвейна. Бутылки давно распили, а инициатива кандидата наук Дурнусова осталась в доброй памяти.
Где-то при очередной пересадке Женька Болотин спросил:
— А на чем вы, простите, погорели?
— Я никогда в жизни не горел, — непонимающе и удивленно признался Дурнусов.
Это было странно. Мы недоучки, пусть и мнящие о себе, а тут новобранец — кандидат наук!
Мы и он!
Он оказался отличным парнем.
Кандидат наук!
По рыбному хозяйству…
И опять поезд и пересадки.
Инженер Слава Холопов оказался с Кировского.
Конечно, он не знал и не может знать его, но ведь Алеша на Кировском работал…
Самой странной личностью оказался историк — Костя Петров.
Шиллер когда-то волновал Алешу, но, когда в поезде он спросил Костю, учившегося в «Петерпаульшуле», о стихах, тот застеснялся и ничего не мог сказать.
Костя Петров оказался простым парнем. Значит, и среди историков есть свои ребята.
А команда у них — неплохая.
Отличная команда.
И значки «ГТО», «ГСО», а у Женьки Болотина и детский «БГТО» плюс ко взрослым.
У Алеши есть и «Ворошиловский стрелок». У других нет, а у него есть.
Едет команда в составе восьми человек куда-то к месту службы.
Куда?
Никто не знает.
Маму он обнял на вокзале как-то неловко, за спину.
Веру даже не поцеловал как следует.
Не решился.
Военный из военкомата крепко пожал ему руку.
IX
96-я горнострелковая дивизия.
141-й артиллерийский полк.
Алеша даже не слышал такого прежде и не думал, что такое может быть.
«Горнострелковая дивизия»!
Проезжая Львов, они смотрели на этот город как на диковинный.
На перроне мальчишка лет десяти торговал папиросами «Норд».
Саша пытался устыдить его:
— Ты что, мальчик? Учиться надо, а ты…
За мальчишку сразу же вступилась какая-то потертая дама:
— А вы побеспокойтесь, — как вас, товарищ? — чтобы папиросы были в магазине!
— Между прочим, мадам, — выкрутился Сашка, — папиросы «Норд» — советские. Не знаю, чем у вас раньше торговали…
Проехали и город Станислав.
Ощущение заграницы, пусть бывшей, польской, вчерашней, — никуда от него не деться!
Горсков почему-то неотвязно думал о красках. О тех, которых боялся в Академии, да и раньше, наверно… О тех, которые так просто ложились, когда он с ребятами рисовал рекламы.
Но все это — зыбкие воспоминания.
Вчера, позавчера, а точнее — сто лет назад.
А сейчас — 96-я горнострелковая дивизия, 141-й артполк.
В картах они, все восемь из команды, плохо разбирались. Их познания были на школьном уровне — контурные карты, хотя и они когда-то доставались с огромным трудом. Глобусы — не карты, но и их не было.
А тут городок Долина. Видимо, недалеко от Станислава.
Тут — дивизия и полк.
— Можно было приехать и позже, товарищи инженеры, доктора и академики, — бросил им какой-то военный, который потом оказался начальником клуба.
Их ждали и не ждали. Так можно было понять.
— Вас, академиков, трое? Прошу в клуб! Остальные по особому распоряжению… Возможно, в учебную батарею, раз вы — необученные… Или повыше — в полковую школу. При самом штабе! Всем — обмундироваться! А в клуб к нам заходите!
Долина — маленький, зеленый, уютный и какой-то очень домашний городок. Белые мазанки, немощеные улицы, куры, гуси, небольшой костел или просто часовенка рядом с пустырем. Окна заросли сиренью, акацией. На палисадниках, сделанных из прутьев, сохнут кувшины и кринки. В середине городка — площадь с огромным раскидистым дубом.
Тут же несколько больших кленов с крупными пятипалыми листьями, чуть-чуть уже задетыми приближающейся осенью, а точней, уходящим летом. Под дубом розовый поросенок смешно выискивает желуди.
Их военный городок рядом с Долиной. Зелень здесь вытоптана. И все по-военному. И
