Дженни Герхардт - Драйзер Теодор

Желание убежать, которое охватило Дженни при виде сенатора, объяснялось тем, что она считала свое положение унизительным. Ведь сенатор о ней хорошего мнения, какой стыд, что он застиг ее за столь низменным занятием! Она наивно воображала, что его интерес к ней вызван чем угодно, только не ею самой.

Когда она вернулась домой, дети уже рассказали матери о ее бегстве.

– Что это с тобой случилось? – спросил Джордж, когда она вошла в комнату.

– Да ничего, – ответила она, но тут же объяснила матери: – Мистер Брэндер проходил мимо и увидел нас.

– Вот как? – обрадовалась миссис Герхардт. – Стало быть, он вернулся. Но почему же ты убежала, глупенькая?

– Просто мне не хотелось, чтоб он меня видел.

– Ну, может, он тебя и не узнал, – сказала мать не без сочувствия.

– Да нет, узнал, – прошептала Дженни. – Он меня раза три окликнул.

Миссис Герхардт покачала головой.

– Что случилось? – спросил Герхардт, услышав разговор и выходя из соседней комнаты.

– Ничего, – ответила жена, которой вовсе не хотелось объяснять, какую большую роль сенатор стал играть в их жизни. – Какой-то человек напугал их, когда они несли уголь.

Позже в тот же вечер прибыли рождественские подарки и повергли все семейство в крайнее волнение. Герхардт и его жена не могли поверить своим глазам, когда фургон бакалейщика остановился у их дверей и рассыльный, здоровый малый, стал перетаскивать в дом пакеты. После безуспешных попыток убедить рассыльного, что он ошибся, Герхардты с вполне понятной радостью стали рассматривать всю эту благодать.

– Да вы не беспокойтесь, – уверенно сказал рассыльный. – Уж я знаю, что делаю. Ваша фамилия Герхардт, верно? Ну вот, это вам и есть.

Миссис Герхардт не могла усидеть на месте и, взволнованно потирая руки, повторяла:

– Ну разве не чудесно!

Сам Герхардт расчувствовался при мысли о щедрости неведомого благодетеля и склонен был приписать случившееся доброте крупного местного фабриканта, у которого он когда-то служил и который неплохо к нему относился. Мать семейства подозревала истинный источник нежданной радости и была тронута до слез, но промолчала. Дженни же сразу догадалась, чьих это рук дело.

На второй день Рождества Брэндер встретился в отеле с миссис Герхардт – Дженни осталась дома присмотреть за хозяйством.

– Как поживаете, миссис Герхардт? – приветливо воскликнул он, протягивая руку. – Как встретили праздник?

Бедная женщина робко пожала руку сенатора, глаза ее мгновенно наполнились слезами.

– Ну-ну, – сказал он, похлопывая ее по плечу. – Не надо плакать. И не забудьте взять у меня белье в стирку.

– Не забуду, сэр! – ответила она и хотела еще что-то сказать, но он уже отошел.

Теперь Герхардт постоянно слышал об удивительном сенаторе из отеля, о том, какой он любезный и как много платит за стирку. Простодушный труженик легко поверил, что мистер Брэндер – добрейший и благороднейший человек.

Дженни и сама думала так же и все больше восхищалась сенатором.

Она становилась так женственна, так хороша собой, что никто не мог равнодушно пройти мимо. Она была высокая, великолепно сложена. В длинном платье, в наряде светской женщины она была бы прекрасной парой для такого представительного мужчины, как сенатор. У нее были удивительно ясные, живые глаза, чудесный цвет лица, ровные белые зубы. И притом она была умна, чутка и очень наблюдательна. Ей недоставало только воспитания и уверенности, которой никогда не бывает у человека, сознающего свое зависимое, подчиненное положение. Необходимость заниматься стиркой, разносить белье и принимать всякую малость как благодеяние связывала ее.

Теперь она дважды в неделю приходила в отель; сенатор Брэндер держался с нею приветливо и непринужденно, и она отвечала ему тем же. Он часто делал небольшие подарки ей, ее сестрам и братьям и всегда говорил с нею так просто и искренне, что под конец ощущение разделяющей их пропасти исчезло, и она стала видеть в нем не столько важного сенатора, сколько великодушного друга. Однажды он спросил, не хочет ли она учиться, думая при этом, что образование сделало бы ее еще привлекательней. Наконец как-то вечером он подозвал ее:

– Идите-ка сюда поближе, Дженни.

Она подошла, и он вдруг взял ее за руку.

– Ну-ка, Дженни, – сказал он, весело и пытливо глядя ей в лицо, – скажите, что вы обо мне думаете?

– Не знаю, – ответила она, застенчиво отводя глаза. – А почему вы спрашиваете?

– Нет, знаете, – возразил он. – Есть же у вас какое-то мнение обо мне. Вот и скажите, какое?

– Никакого нет, – простодушно ответила она.

– Нет, есть, – повторил он; ее явная уклончивость забавляла его и вызывала любопытство. – Должны же вы что-нибудь обо мне думать. Что же?

– Вы спрашиваете, нравитесь ли вы мне, да? – бесхитростно спросила Дженни, глядя сверху на львиную гриву черных с проседью волос, благодаря которой красивое лицо сенатора казалось почти величественным.

– Да, – ответил он, немного разочарованный.

Ей не хватало умения кокетничать.

– Ну конечно, вы мне нравитесь, – с милой улыбкой сказала она.

– И вы никогда больше ничего не думали обо мне?

– Я думаю, что вы очень добрый, – ответила Дженни, робея еще больше; она только теперь заметила, что он все еще держит ее за руку.

– И это все? – спросил он.

– Разве этого мало? – сказала она, и ресницы ее дрогнули.

Сенатор смотрел на девушку, и ее ответный взгляд – веселый, дружески-прямой – глубоко волновал его. Он молча изучал ее лицо, а она отвернулась и поежилась, чувствуя, хотя едва ли понимая все значение этого испытующего взгляда.

– Ну а я думаю, – сказал он наконец, – что вы замечательная девушка. А вам не кажется, что я очень милый человек?

– Кажется, – без запинки ответила Дженни.

Сенатор откинулся в кресле и рассмеялся – так забавно это у нее получилось. Она с любопытством посмотрела на него и улыбнулась.

– Чему вы смеетесь? – спросила она.

– Вашему ответу. Хотя мне не следовало бы смеяться. Вы меня ни капельки не цените. Наверно, я вам совсем не нравлюсь.

– Нет, нравитесь, – серьезно ответила она. – Вы такой хороший.

По ее глазам было ясно, что она говорит от души.

– Так, – сказал он, мягко притянул девушку к себе и поцеловал в щеку.

Дженни ахнула и выпрямилась, изумленная и испуганная.

Это было нечто новое в их отношениях. Расстояние между Дженни и государственным деятелем мгновенно исчезло. Она увидела в нем то, чего прежде не замечала. Он сразу показался ей моложе. Он относится к ней как к женщине, он в нее влюблен. Она не знала, что делать, как себя держать.

– Я испугал вас? – спросил он.

Она посмотрела на этого человека, которого привыкла глубоко уважать, и с улыбкой ответила только:

– Да, испугали.

– Это потому, что вы мне очень нравитесь.

Подумав минуту, Дженни сказала:

– Мне надо идти.

– Ну вот, – жалобно сказал Брэндер, – неужели вы из-за этого убегаете?

– Нет, – ответила она, почему-то чувствуя себя неблагодарной, – но мне пора. Дома будут беспокоиться.

– А вы не сердитесь на меня?

– Нет, – сказала она чуть кокетливо, чего прежде никогда не бывало.

Она почувствовала свою власть над ним, и это было так ново, так удивительно, что оба они почему-то смутились.

– Как бы то ни было, вы теперь моя, – сказал сенатор, вставая. – Отныне я буду заботиться о вас.

Дженни приятно было это слышать. «Ему впору творить чудеса, – подумала она, – он настоящий волшебник». Она оглянулась, и при мысли, что перед нею открывается такая новая, удивительная жизнь, у нее закружилась голова от радости. Не то чтобы она вполне поняла, что он хотел сказать. Наверно, он будет добр и великодушен, будет дарить ей прекрасные вещи. Понятно, она была счастлива. Она взяла сверток с бельем, за которым пришла, не замечая и не чувствуя несообразности своего положения, а для Брэндера это было горьким упреком.