Орбинавты - Марк Далет

Судьба Гранадского эмирата, зажатого между горными перевалами и морем, была предрешена. Правда, эмир Мухаммед Абу-Абдалла платил католическим монархам ежегодную дань, но мало кто считал, что это заставит христиан отказаться от заманчивой возможности победно завершить многовековую Реконкисту, окончательно выбить мавров с Пиренейского полуострова, сплотить кастильцев и арагонцев вокруг христианской веры, а заодно пополнить вечно пустующую казну за счет побежденных.

Христианская Европа не решалась на возобновление Крестовых походов ради освобождения из рук мусульман Гроба Господня в Иерусалиме. В этом случае крестоносцам пришлось бы столкнуться со слишком сильным противником — египетскими мамлюками, а, возможно, и турками-османами, которые прочно утвердились на территории Византии. Христианские владыки — по крайней мере, в лице Фердинада и Изабеллы, — в отличие от своих предков, ставили перед собой только разрешимые задачи. Как, например, покорение Гранады. Как изгнание из пиренейских государств всех неверных — иудеев и мавров, — если они откажутся принять христианство. Как передача инквизиции почти неограниченных полномочий во всем, что касалось преследования еретиков и ведьм, к которым можно было причислить кого угодно из-за малейшего неосторожного высказывания или просто по доносу соседа.

Три года после того памятного вечера, когда Алонсо узнал от деда о существовании тайной рукописи, прошли в атмосфере ожидания неизбежной катастрофы. Все знакомые и соседи только об этом и говорили. Молодые люди были охвачены воинственным пылом и рвались в бой, вспоминая о великих подвигах мусульманских героев. Постоянно звучали имена Саллах ад-Дина, Аль-Мансура, Тарика ибн Зияда.

Алонсо, которому теперь было двадцать лет, чувствовал, как и его охватывает всеобщее лихорадочное возбуждение. Он не скрывал его и дома.

— Не стану напоминать тебе, что в войне очень трудно никого не убить, — откликнулся Ибрагим, когда в один из дней ранней весны 896 года Хиджры (или 1491 года по летоисчислению христиан) внук признался ему, что ходит на занятия по владению мечом и кинжалом. — Сейчас гораздо важнее то, что в войне нелегко и самому остаться в живых. Твоя задача — сохранить свиток.

— Но это же не я приглашаю сюда христианских рыцарей! — Алонсо иногда решительно отказывался понимать деда. Ему казалось, что старик из упрямства не желает уразуметь очевидных для всех истин. — Они идут сюда, чтобы убивать нас, чтобы отнять наши земли и дома, чтобы заставить нас принять их ложную веру!

— Вероучение само по себе не может быть истинным или ложным, — возразил дед. — Важно лишь то, что делают с ним люди. Одних людей оно ожесточает и толкает на насилие, а у других смягчает сердца.

Алонсо вздохнул. Ибрагим всегда беседовал с ним на равных, и, даже когда Алонсо был совсем мал, дед не говорил ему, как другие: «Поймешь, когда вырастешь». Но сейчас внуку очень хотелось, чтобы старик сказал что-нибудь в таком духе. Дескать, с опытом придет понимание того, что недоступно твоему сегодняшнему разумению, а пока не надо напрягать свои молодые мозги. Просто делай то, что велит тебе сердце: иди защищать родной город от неверных.

Ничего такого дед не сказал.

— Между людьми разной веры есть много общего, — продолжал Ибрагим. — Например, то, что чужаки представляются им неверными, а другие вероучения — ложными. Спроси своих друзей Абулафия, почему они разговаривают по-арабски, а не на своем родном еврейском языке. Уж не потому ли, что живут среди арабов? Спроси у своей матери, почему ее дед был вынужден принять в Кордове католичество. Может быть, это как-то связано с тем, что он жил среди христиан? Спроси у своих любимых книг, сладко ли пришлось христианам, когда в один прекрасный день из-за моря в их страну вторглись полчища берберов и арабов, включая предков твоего эмира… — Немного помешкав, Ибрагим добавил: — Да продлит Аллах дни этого неудачника.

Алонсо был вынужден признаться самому себе, что слова деда все-таки заставляют его думать, несмотря на сильное нежелание это делать.

— Впрочем, у людей разной веры бывает и другое общее качество, — продолжал старый книгочей. — Во всех вероучениях встречаются отдельные, весьма немногочисленные люди, которые не мыслят догмами, а ищут и находят Бога во всем, видят частицу божественного в каждом человеке, в каждой травинке. Об этом сто пятьдесят лет назад писал доминиканец из Саксонии по имени Мейстер Экхарт, чьи книги были признаны римским папой еретическими. И за то же самое многие правоверные мусульмане считают еретиком Ибн аль-Араби, которого ты любишь за стихи, а я — за свободу мысли. Если я не ошибаюсь, примерно о том же идет речь и в нашей тайной рукописи, хотя слова «Бог» я в ней не нашел. Впрочем, мы еще далеки от полной расшифровки текста. Алонсо, ты меня слышишь?! — неожиданно резким голосом спросил Ибрагим, чем вывел собеседника из оцепенения.

Внук был настолько изумлен, что не мог найти слов. Ему показалось, что он ослышался. Этим именем никто, кроме матери, его никогда не звал.

— Что? — переспросил он наконец.

Дед горестно вздохнул. Кот, сидевший у его ног, взобрался к нему на колени, видимо, желая его утешить.

— Я знал, что это мгновение когда-нибудь настанет, и готовился к нему. И все равно не готов.

— В чем дело? — Алонсо встревожило исчезновение обычной шутливой интонации лукавого старца.

— Али, пришло тебе время покинуть Гранаду, — молвил наконец Ибрагим.

Летом темнело поздно, но этот час уже наступил. Тихо вошла Сеферина и зажгла фитили двух масляных ламп. Алонсо, как всегда в такие минуты, вспомнил сказку о мальчике, который потирал волшебную лампу, вызывая послушного ему джинна.

— Это из-за того, что сюда придут кастильцы? — спросил он несчастным голосом.

— Да, из-за того, что сюда придут кастильцы и эмират падет, — невесело подтвердил Ибрагим. — Мы не знаем, как поведут себя победители. Будут ли они уничтожать жителей. Падет город после ожесточенной войны или же сдастся без боя. Так или иначе, Гранада станет христианской, и если христиане не проявят милости к побежденным, то в первую очередь опасность будет угрожать молодым мужчинам. Вроде тебя.

Алонсо молчал, перебирая рукав белой льняной туники.

— Кроме того, вполне реальная опасность нависнет над книгами нехристианского содержания. Или неизвестного содержания, — эти особенно подозрительны для инквизиции. Более всего на уничтожение будут напрашиваться книги, написанные еврейскими буквами. Вроде рукописи, которую наша семья бережет как зеницу ока много веков.

— Но почему?! — Алонсо наконец прорвало. — Почему я должен трусливо бежать, когда все мои сверстники будут защищать город?!

— Али, в безрассудных действиях есть своя красота, — грустно сказал Ибрагим. — Но солдаты-горожане не спасут Гранады. Это понимает и визирь Абдель-Малик, который, как ты знаешь, часто навещает меня ради книг и наших с ним неторопливых бесед. По всей видимости, именно он и будет заниматься составлением списков людей, способных носить оружие. «Они бахвалятся, когда враг далеко; но, когда война гремит у ворот, в ужасе прячутся по углам» — таковы его собственные слова. Сражаясь, ты безмерно увеличишь риск своей гибели и потери бесценных знаний. Что же касается безопасности Гранады, то она от этого не возрастет даже на размер маслины.

Алонсо лихорадочно искал аргументы против этих доводов. И тут он вспомнил обстоятельство, показавшееся ему спасительным. Очевидно, дед просто забыл, что он не может бежать в страны полумесяца, ибо туда придется добираться морем.

Алонсо воздел палец и веско изрек, полагая, что кладет конец спору:

— Я не могу никуда бежать! Ведь я не переношу морской качки!

— Тебе и не надо никуда плыть, — возразил дед. — Даже бежать тебе никуда не надо, тем более «трусливо». Ты ведь можешь просто отправиться пожить у своего дяди Юсефа. Разумеется, не забыв прихватить с собой некий свиток.

— Что?! Ты предлагаешь мне перебраться в Кордову? — Алонсо показалось, что он ослышался.

— А что в этом странного? Мать твоя давно не видела брата — правда, Сеферина? — И, не дожидаясь ответа от невестки, Ибрагим продолжал: — Неужели ты не проводишь ее туда? Дороги сейчас небезопасны. Вряд ли ты захочешь, чтобы твоя мать путешествовала без тебя, пусть даже и в обществе венецианских торговцев.

— То есть я убегу от кастильцев в Кастилию? — Алонсо хотел уточнения, и оно последовало:

— Разве в Кордову не проще добраться, чем в Каир или в Фес? Семья твоей матери исповедует христианство. Кто-то делает это искренне, кто-то — для вида. Ты человек образованный, кастильскую литературу знаешь лучше многих католиков. Ты не смугл, поскольку происходишь не от берберов или арабов. Внешность у тебя вполне кастильская, ведь мы ведем свой род от муваллад. Может быть, для кого-то на севере Европы слово «мавр» означает этакого чернокожего малого с пухлыми губами и курчавыми волосами, но мы-то с тобой вообще ничем не отличаемся от кастильцев. Разве что верой, культурой, привычкой мыть руки перед едой, немного более заунывной музыкой и еще несколькими мелочами. Там ты будешь привлекать куда меньше внимания к себе, чем в только что захваченной столице мавров. Последней столице мавров, — добавил Ибрагим с неожиданной горечью.