Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1912. выпуск 77
Николай ЕВРЕИНОВ
Слон за роялем
Музыкальная юмореска
Однажды в одном обществе,
Где — как это ни странно —
Случайно находился слон.
Шла речь о музыке.
Говорили о Чайковском,
О Шопене,
О Вагнере
И о великих виртуозах.
«А вы играете?» — спросили слона.
«Немного», — ответил он.
«Сыграйте, пожалуйста! Сыграйте, пожалуйста!» —
Раздалось со всех сторон.
Слон сел за рояль…
Но едва он взял несколько аккордов,
По его серым щекам
Из его маленьких глаз
Потекли две жемчужных слезинки…
«О чем вы плачете?» — спросили слона.
«Как же мне не плакать? — отвечал слон, —
Когда, быть может, я играю
На костях моей бедной матери!..»
«Сатирикон», 1931, № 1
Ефим ЗОЗУЛЯ
Лакей
Утро. Кафе только, что открылось.
Только что прикрепили к палкам газеты. Посетителей почти нет. Лакей, о котором я хочу написать, угрюм, морщинист и сед.
На затылке у него торчит кончик галстука. Почему-то этот кончик галстука часто торчит на шеях неудачников. как маленький черный флаг на траурном судне.
Он читал газету стоя. Что-то сильно заинтересовало его в военных сообщениях. Лицо почти влипло в газету. Рот раскрылся. Салфетка выпала из-под мышки на столик.
Вдруг к этому столику подошли два посетителя. Они о чем-то горячо беседовали.
Один из них, нелепый, грубый, весь какой-то косой и толстый, разговаривая, машинально забрал у лакея газету.
Лакей, увлеченный чтением, оторопел. У него забрали газету на самом интересном месте чтения. Он инстинктивно подался вперед и простер руку…
Но опомнился, встряхнулся, кашлянул, отошел на шаг, вскинул на разгиб руки салфетку и, не зная, что еще сделать, низко поклонился…
1916
Что-то такое
Я зарабатываю немало, но почему-то часто выходит так, что денег нет. И в этот вечер, когда я был полон беспричинной радости, у меня было всего пятьдесят копеек. Хотелось есть. Мучительно. Но есть можно было только в кафе. Все остальное было закрыто. А на сумму в пятьдесят копеек в этом кафе можно было получить только порцию жареного судака.
Кафе было переполнено. С трудом я нашел за одним из столиков свободный краешек. Уселся. Решительно заказал порцию жареного судака и стал ждать. Минут через пятнадцать лакей принес требуемое.
Я так проголодался, что почти с дрожью схватил вилку.
Но тут произошло следующее.
Мимо столика, юля бедрами и кокетливо двигая локтями, пронеслась на высоких каблуках, шурша юбками, проститутка.
Кто-то окликнул ее, она резко — как раз около моего столика — повернулась и так несчастливо толкнула боком стол, что мой жареный судак, взвившись вместе с тарелкой на дыбы, полетел и плюхнулся об измызганный темный пол.
Все это произошло так быстро, что я сначала ничего не понял и продолжал сидеть с вилкой, глупо зажатой в руках.
Девушка смутилась. Отскочила, прижала почему-то руки к груди, посмотрела на меня, потом на бедный жареный судак и хотела что-то сказать, но не могла.
Тубы ее застыли печальной и смешной трубочкой, и в глазах было что-то такое — смущенное, милое, человеческое. что я поспешил сказать:
— Ничего, ничего, пожалуйста, не беспокойтесь!
Конечно, не происходи это в кафе, не беспокоился бы и я: я просто поднял бы рыбу и съел бы ее.
Но, к сожалению, это происходило именно в кафе.
Вокруг улыбались, кто-то за отдельным столиком, полупьяный, глупо заржал, и мысль об использовании несчастного жареного судака пришлось оставить.
Я ушел голодный. Есть в этот вечер уже не пришлось. Но, право, я не сердился. Не сердился не потому, что я добр, или великодушен, или деликатен.
Нет. В лице смущенной проститутки, в этих вытянутых смущенных губах было что-то такое необычное, до того не похожее на ее обычные ужимки, улыбки и гримасы. и это что-то было такое милое и хорошее, что я охотно позволил бы ей над любым моим блюдом произвести разрушительную операцию, подобную той, какую претерпел жареный судак, лишь бы опять увидеть на ее лице тогдашнее выражение…
Мне кажется, что за два раза это выражение не успело бы еще стать профессиональным…
1916
В таком плохом кинематографе
Странное зрелище: в таком плохом кинематографе — такой известный скрипач! Неужели он играет здесь?
— Не может быть!
— Ну. конечно, он не играет. Он сидит в маленьком фойе.
— Все-таки непонятно: что ему здесь делать?
— Да. Непонятно. Мы зашли только потому, что живем близко, и потому, что дождь. А он?
— Может быть, и он живет близко?
— Не знаю. Но он ведь не смотрит картины. Он сидит в фойе. И как давно! Ты заметила, когда мы пришли — он сидел. И теперь, когда мы просмотрели программу, он тоже сидит.
— Странно. Его лицо беспокойно. Он как будто томится.
— Хочешь, подождем, посмотрим. Интересно. Сеанс ведь окончен.
— Хорошо. Подождем.
Садимся. Из зала выходит публика.
— А как он хорошо играет! Помнишь, на последнем концерте?
— Да. Великолепный скрипач! У него уже большое имя.
— Очень большое. И как он еще молод! Но что он делает все-таки в этом кинематографе?
— Какая ты любопытная! Подожди.
Публика вышла. Фойе опустело.
