Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

"Любопытно, отчего христианину нельзя иметь двух жен? Роскошная женщина Фемця!.."

Панна Евфемия заиграла что-то такое же красивое и грациозное, как она сама, но что именно, пан Ментлевич не знал. Стоя у первого ряда кресел, он заметил, что заседательша проливает слезы материнской радости, что у Цинадровского такой вид, точно он сейчас падет к педалям фортепьяно. Но все внимание Ментлевича было поглощено обрывками разговора, который вполголоса вели сестра пана Круковского и ясновельможный пан Чернявский.

- Да! - говорил пан Чернявский, показывая глазами на фортепьяно. - Да! Хороша! Какая фигура, глаза, грудь, бедра! А лодыжка какая тоненькая, какая узенькая пятка! Да, не удивительно, что Людвик захотел на ней жениться...

- Поздно, - ответила сестра пана Круковского и, наклонившись к соседу, шепнула ему несколько слов.

Что она шепнула, пан Ментлевич не слышал. Но он видел, как ясновельможный пан Чернявский повернулся и стал рассматривать доктора Бжеского.

- Да, - сказал он затем экс-паралитичке, - вы правы, дорогая: она прелестна! Да, не удивляюсь, что Людвик...

От сожалений пану Ментлевичу подкатило к самому горлу, и, боясь расплакаться посреди зала, он ушел в самый конец трапезной и стал позади жестких стульев, даже позади садовых скамей.

Какое ему было дело до того, что панне Евфемии без конца кричали браво, что противный Круковский два раза пропиликал что-то на своей унылой скрипке? Гораздо важнее было то, что во время антракта пан Круковский представил Мадзе ясновельможного пана Чернявского, вслед за ним ясновельможного пана Белинского, а потом уже всех достопочтенных и достославных панов Абецедовских, Бедовских и Цедовичей, старших и младших, с цветками в петлицах или с огромными биноклями в футлярах, висевших через плечо.

Ему, пану Ментлевичу, в эту минуту пришлось направиться в кухню, занятую двумя актерами, чтобы сказать им несколько ободрительных слов. Но какое ему было дело сейчас до Стеллы, или Сатаниелло? Ведь не ради них объезжал он помещичьи усадьбы и продавал билеты по три рубля; не ради них он, как кошка, карабкался по лестнице, чтобы развесить на стенах трапезной гирлянды из дубовых листьев; не ради них на собственные деньги купил десять фунтов стеариновых свечей, по четыре штуки на фунт.

Весь концерт пропал для пана Ментлевича. Он почти не слышал, что пела Стелла и что играл на виолончели Сатаниелло; он не понимал, почему им кричат браво и за что их вызывают. Во всем зале он видел только желтую розу, а рядом - пана Круковского, который, позабыв о приличиях, бросил панну Евфемию и, как репей, прицепился к Мадзе.

Только в конце концерта его вызвал из глубокой задумчивости шум голосов:

- Сатаниелло будет декламировать! Сатаниелло!

Великий артист и в самом деле стал около фортепьяно, провел рукой по длинным кудрям, которые ниспадали на ворот взятого на прокат фрака, поднял кверху бледное лицо и огненные глаза и глухим, но проникновенным голосом начал:

Я воротился из краев печальных,

Из царства мертвых, из угрюмой бездны,

Я грешников видал многострадальных

И бесконечность муки бесполезной...

И там утратил я - у врат предвечных

И память счастья, и богов беспечных.{347}

Свечи в люстрах догорали, кое-где уже гасли. В зале было так тихо, точно зрители отказались даже от права дышать.

Оставил я за страшными вратами

Любовь мою, следы моих борений,

И шел я с болью, мучимый слезами.

Ведя с собою тень по царству теней,

Я вел ее, не смея обернуться,

Боясь, что жизни наши оборвутся.

Вдруг зарыдал мужской голос, и Ментлевич увидел, что Цинадровский бросился бежать из зала. Кое-кто отвернулся, у дам забелели в руках платочки, но никто не нарушил тишины.

Длиннокудрый декламатор продолжал читать стихи, и каждое его слово все мучительней пронзало сердце Ментлевича.

Не ждите песен, ибо непреложно

Меж мной и вами вознеслися стены,

Ведь на обломках прошлого неможно

Земли цветущей славить перемены,

И, перед вашим богом пав без сил,

Исторгнуть то, чем прежде дорожил.

Говоря "вашим", Сатаниелло показал на первый ряд кресел, точнее на ясновельможного пана Белинского или ясновельможного пана Чернявского, во всяком случае, на кого-то из шляхты. По тому, как закашлял пан Абецедовский-старший, горожане догадались, что партия шляхты почувствовала отравленный заряд, пущенный в ее грудь.

Все ваше - вожделения и цели,

И чад и опьяненье вашей лести.

И ваших душ бесстыдное веселье,

Претит уму, противно чувству чести.

Я презираю ваше божество

И ложное роскошество его.

Артист охрип, поклонился и выбежал в дверь, ведущую на кухню. Тишина... Но вот ясновельможный пан Чернявский крикнул: "Браво!" - ясновельможный пан Белинский хлопнул в толстые ладоши, а за ними вся шляхетская партия и вся городская молодежь: провизоры, секретари, помощники и прочий чиновный люд все начали кричать браво и хлопать в ладоши.

Сатаниелло снова вышел на эстраду, поклонился и показал на горло. Молодежь обоих лагерей ждала сигнала, и ясновельможный пан Белинский расставил уже было руки, чтобы снова захлопать в ладоши, когда вдруг раздался чей-то голос:

- Стеарин капает!

Никто не стал хлопать, все повскакали с мест. Но тут послышался другой негодующий голос:

- За что вы ему кричите "браво"? За то, что он обругал нас? За то, что показал на нас пальцем?

Это вознегодовал аптекарь, а уж его, одобрительно покашливая, поддержал кое-кто из важных иксиновских птиц.

- Что он там болтает? - шепотом спросил ясновельможный пан Чернявский у ясновельможного пана Белинского.

- Дело говорит! - ответил ясновельможный пан Белинский ясновельможному пану Чернявскому.

- А тут еще стеарин на голову капает, - прибавил достопочтенный и достославный пан Абецедовский-старший.

После этого обмена мнений вся шляхетская партия с дамами и молодыми людьми двинулась к выходу. Замешкался только на минуту пан Цедович-младший, у которого никак не закрывался огромный бинокль. Но и он ринулся вслед за остальными.

Пан Круковский с сестрой и доктор Бжеский с Мадзей тоже вышли. Но аптекарь с супругой и многочисленные их друзья остались.

- Что это такое? - кипятился аптекарь, отодвигаясь подальше от люстр, с которых капал стеарин. - Разве вы, милостивые государи, не слышали, как этот актеришка выговаривал: вас, ваших, вам? Разве вы не заметили, как он показывал на нас пальцами? "Ваше бесстыдное, - говорил этот бродяга, веселье!" Если человек раз в день поест мяса, так это уже бесстыдство? А когда он сказал: "ваше лживое божество", то разве не посмотрел на мою жену?

- Он на меня посмотрел, - вмешалась супруга пана нотариуса.

- А разве не задел он почтенного доктора Бжозовского? - продолжал аптекарь. - Я не помню слов, но они были оскорбительны. Прибавьте к этому, что он показывал пальцем на личности...

- Ну, что он мог этим сказать? - робко вмешался заседатель.

Пан аптекарь понизил голос:

- Как, вы все еще не понимаете? Панна Бжеская устроила ему концерт, вот он, в благодарность, и опозорил доктора Бжозовского.

Заседатель хотел что-то сказать, но жена взяла его за руку.

- Не спорь, - сказала она. - Пан аптекарь прав.

Заседатель заметил, что и супруга и дочка ужасно возмущены, поэтому, даже не пытаясь узнать, чем вызван этот порыв негодования, понурил голову и вышел, делая вид, что разглядывает свои белые перчатки, которые решительно были ему велики.

Ментлевич удивился и даже встревожился, услышав в коридоре разговор в другой кучке иксиновцев.

- Кто они такие? Они муж и жена? - спрашивала какая-то дама.

- Муж и жена, да венчались без ксендза! - со смехом ответил какой-то господин.

- Откуда же у них такая дружба с панной Бжеской?

- Как откуда? Панна Стелла эмансипированная, да и панна Магдалена тоже, вот и свели дружбу. Эмансипированные друг за дружку держатся, как евреи или фармазоны.

На улице Ментлевич встретил почтового чиновника. Пан Цинадровский был в крайнем возбуждении.

- Вы сегодня видели панну Евфемию? - сказал он, схватив Ментлевича за полу. - Даю слово, я либо Круковскому, либо ей пущу пулю в лоб, если он будет играть с нею на концертах.

- Ах, дурачок! - со вздохом воскликнул Ментлевич. - Да Круковский о ней столько же думает, сколько и я...

- Вы уверены? - с радостью в голосе спросил Цинадровский.

Ментлевич пожал плечами и: не отвечая на вопрос, заговорил как будто про себя:

- И в чем перед ними провинился Сатаниелло? Чего они привязались к панне Магдалене?

- Ни в чем Сатаниелло перед ними не провинился, - прервал его Цинадровский, - и панна Магдалена тоже... Они уже несколько дней готовили этот скандал. Тут кое-кто из барышень и дам рассердился на панну Магдалену за то, что она устроила концерт без них. А аптекарь в ложке воды утопил бы доктора Бжеского. Порядочные люди, вот все на них и ополчились! Так всегда бывает, - со вздохом закончил почтовый чиновник.