Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

— Над чем ломаете голову, — говорили. — Кого выберут из совета, тот и будет править. Гляди, какие стали, без предводителя шагу не могут ступить.

Говорили, когда собирались в кучу по окрестностям, не умолкали и тогда, как сошлись на вечевой площади в городе Волыни. Ибо хотя на вече и зовут только мужей и старейшин уважаемых родов, другого народу тоже было много. Зрелищ в землях славянских никогда не хватало, а таких, как это событие и подавно. Было их, незваных, и с Волыни и с окрестностей, было и из дальних от Волыни селений и земель. Кто прибыл со старейшиной, который имел преклонный возраст и требовал опеки, а при необходимости и защиты, кто как отрок при ратном муже или слуга при думающем муже. Было бы желание, повод всегда найдется, тем более, что и мужи и старейшины не возражают, чтобы на вече были и молодые. Надежнее чувствуют себя, когда каждый имеет свою защиту. А обычай всякому позволяет придти на вече и присутствием поддержать тех, на чьей стороне правда, а то и поднять голос против неправедных. Поэтому и шумят между собой и ждут, когда же выйдут на возвышение советники от племен и скажут: «Внимание и повиновение!»

А они тянули почему-то. Этим пользовались гусляры и зарабатывали на жизнь игрой и пением или разгоняли скуку человеческую и рассказывали скучающему народу байки в сопровождении тех же гуслей. Светозарко имел и свои за плечами, однако не вынимал их из мешка — разве гоже ему, малолетке, соревноваться с седыми, а то и белыми, как лунь, старцами, знающими все, что знает народ и являются мудростью народа? Стоял около одного и, молча, слушал, стоял около другого — и тоже слушал. И потешался, слушая, и мотал, что пели или рассказывали, на ус.

Там над Бугом, над рекойТуман стелился под горой,Гей, гей,

Между долею людскою.Славься с ночи, славься раноИ назови судьбу туманом,Гей, гей,

Не сестрой, а лишь обманом.Счастье-обольщение идет долом,Когда ночь берет всех измором,Гей, гей,

Когда ночь берет всех измором.Колыхал тогда вволюТу счастливую людскую долю,Гей, гей,

Ту счастливую людскую долю.А как денек только засиял,Туман-доля где-то пропадал,Гей, гей,

Когда играя, ее не имел.Там упадет чудо-росой,Там всплывет жалостью-слезой,Гей, гей,

Не сладкой — горькой.

Княжич Светозарко был, пожалуй, слишком внимателен к пению старого, а может, и был заметно вдохновлен тем, что слышал из его уст, — гусляр положил на него глаз раз, положил второй и положил руку на струны.

— Откуда будешь, молодец? — спросил благосклонно.

— С Тиверии, достойный. Из города Черна, что на Тиверии.

— О! Так издалека прибыл. Сам или с отцом?

— С братом.

— Играешь? — кивнул на мех за плечами.

— Учусь только.

— И кто твой учитель?

— Мир, вокруг. И птицы поднебесные. Старый застыл удивленно.

— Ну, сыграй нам что-нибудь, Давай, послушаем.

— Ой, что вы, — смутился отрок. — У меня так не получится, как у вас. Только в стыд вгоню себя своей игрой.

— Играй, как получится. Не на гонках — ведь мы. И юный еще, никто тебя не осудит.

— Я еще на сопели играл себе, — оправдывался, а тем временем снимал мех с плеч, доставал гусли. — На гуслях немного приходилось, так, как вы, не могу.

Не только гусляр, все, кто был вокруг, не ехидничали, сидели или стояли сосредоточенно и с интересом ждали. То ободрило отрока. «Что же им спеть? — думал, а тем временем перебирал струны. — Разве то, что не давало спать, пока не вылилось мелодией и не стало песней? Страшно почему-то, однако лучшей у меня, пожалуй, и нет».

Поиграл сначала, проверяя, как воспримет окруживший народ его песню на мелодии, а потом подал и голос:

Земля, наша земля,Буйным цветом одетая.Почему ты нам, земля,Как сердечная рана?Кликом кровных зовешь,Как безлетье грянет,Солнцем в небе сияешь,Как на добро станешь.Как на добро станешь,Воздашь медом,Земля, наша земля,Благодатная мама!Ты одна на свете,Ты одна, как доля.Счастье милое сердцу,Еще милее воля!Земля, наша земля,Не лелей злую погибель,Хорошими деламиСлавься между людей.Весели всех зеленьюДа утешай привольем,Будь щедра, земля,Засевайся хлебом.Хлебом — не печальюИ не костьми в поле.Счастье милое сердцу,Еще милее воля!Приумножай нам родыМужественными сынами,Земля, наша земля,Благодатная мама!Ты одна на свете,Ты одна, как доля.Счастье милое сердцу,Еще милее воля!

Старый гусляр слушал пение Светозара с закрытыми глазами. Отрок тогда только заметил это, как прервал пение, а с пением и игру на гуслях. Заметил и смутился, однако ненадолго. Ибо гусляр улыбнулся и тотчас сказал:

— Вон ты какой! Чья же это песня? Среди поселенцев услышал или от кого-то из калик перехожих?

— Как вам сказать? Сама сложилась.

— Сама? Тебе, то есть принадлежит? Из твоих уст пошла?

Не стал ждать объяснений — без них, наверное, понял, что и как, поднялся, кряхтя, на ноги, взял Светозара за руку.

— Пойдемте. Пойдем, молодец, покажу тебя учителю нашему старейшине гусляров Будимиру. Пусть услышит тебя и побеседует с тобой.

Светозар не сопротивлялся, попросил лишь разрешения положить гусли в мех и пошел вслед за предводителем своим. Как же он был удивлен, когда увидел — старейшина гусляров слепой. Играл, когда приблизились, на гуслях, пел больным голосом, однако слепой был. Поднял непривычно высоко голову и смотрел в никуда невидящими глазами.

Гусляр-предводитель не остановил. Встал неподалеку и Светозару повелел встать и ждать удобного случая. А Будимир пел и пел, не так голосом очаровывал всех, кто был вокруг, как мелодией, добываемой из струн. Казалось, до сердца достают, словами говорят они у него.

— Старейшина, — нашел возможность и склонился к нему предводитель Светозара. — Я к тебе с челобитной.

— Какой, Чугайстро?

— Отрока-гусляра привел. Послушай, какие песни баюкают его мысли, и какая мелодия в его песнях.

Старейшина повел в ту сторону, где стоял Светозар, невидящими глазами, похоже, будто и, правда видел и старался разглядеть.

— Подойди, отрок, — сказал спустя. — Подойди и склонись ко мне, дай я посмотрю на тебя и узнаю, какой ты есть.

Светозар подошел и застыл перед ним на коленях. Будимир протянул сухие свои пальцы, ощупал лицо его, голову и потом отыскал запястья рук, долго и пристально искал линии на ладонях.

— Откуда будешь, молодец? Светозар сказал.

— А чей будешь?

— Сын княжеский Светозар.

— Мать Миловидой зовут?

— Да.

— Бывал я у вас… Садись, княжич, сын доброй матери и славного среди людей отца. Садись и спой нам то, что родил дух твой молодецкий.

Вокруг них собирался и собирался народ. Все это смущало Светозара, и он дольше, чем пристало, усаживался и пробовал струны. Когда решился, наконец, и хотел подать голос, оттуда, где стояло возвышение и откуда должны говорить с вечем, раздался клич:

— Внимание и повиновение!

— Погоди, отрок, — протянул старейшина высушенную годами руку, остановил его. — Зовут к послушанию, сейчас начнется вече. Будь здесь. После послушаю тебя.

— На вече мне надо быть около брата, старейшина.

— Вот проблема. Ну, а мне, как старейшине, тоже следует быть у возвышения. Договоримся так. Разыщи меня, как закончится все. Не медли только, только завершится вече, сразу и приходи. Мы с Чугайстро вблизи возвышения будем.

То, что говорили с вечевого возвышения, говорили известное уже: потребность земли и людей братских земель созвала всех в стольный город Волынь для важного дела. Суть его: на одного из князей земли Трояновой должны возложить сегодня обязанность быть ответственным за покой на рубежах, а затем за мир и согласие с соседями.

— Кто из ныне живущих князей достоин, быть таким? — спросил глашатай и обратился к старейшинам, которые сидели с правой стороны первыми. — Говорите вы, русичи.

Обычай повелел: старейшины родов должны выражать мнение большинства, выражать же его следует старшему. Поэтому на возвышение поднялся не князь — высокий многолетний старец.

— Поляне, росичи и втикачи, — сказал он, — признают целесообразным возложить эту обязанность на князя Тиверии Волота.

И дальше стал высказывать причины. Во-первых, князь Волот старший среди всех князей, во-вторых, по воле богов и обстоятельств ему и его племени пришлось сидеть на земле, которая испокон веков является проторенным путем для всех — тех, кто отправляется с мечом и копьем с запада на восток, и тех, что стремятся с востока на запад или с южных краев в северные. Вот и получается так, что ему больше, чем кому-либо, приходится стоять на страже покоя в земле Трояновой, именуемой иностранцами землей Антов. Следует принять на вид и то, что он вон, сколько лет достойно представлял себя в этом чуть ли не в самом трудном для князей деле. А если так, то почему бы именно ему не быть за это в ответе?