Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

— Разве я не забрал?

Посол от лангобардов не поверил тому, что услышал, но, все же, решился:

— Однако не всех и далеко не всех.

Кагана раздражали эти резоны.

— А если их некуда брать? Слышали ведь, я вернул пленных гепидов к своим семьям, велел им обрабатывать землю, а за опеку и защиту от чужеземцев давать нам половину того, что будут иметь с земли. Так и передайте королю: до какого времени будет так, как есть.

— Между нами составлен договор. Каган обещал уйти сразу после победы.

— Тогда обещал, сегодня не обещаю. Сказал уже: будет так, как есть. Кто знает, как повернется еще с гепидами и их землей, может статься, что император заставит нас уйти.

«Вот оно как! — отвернул прибитые грустью глаза лангобардский посол. — Что сказать после всего королю? Что заставить аваров забрать роды свои из Паннонии — бесполезное дело? Что же должны сделать, чтобы авары ушли оттуда? Как и каким образом?»

Не ведал и король Альбоин, что ему делать с союзными аварами и их каганом. Не ведал и злился, а зло никому еще не придавало мудрости.

— Ни в чем не уступать аварам, — повелел. — Слышали, ничем и ни в чем! Создать им такую жизнь среди нас, чтобы сами утвердились в мысли: здесь им не усидеть, и пошли прочь.

Чего еще надо тем, у кого руки рвутся к мести-возмездию? И ловлю устраивали на татей-аваров, и не щадили аваров, поймав на татьбе. «Это мое! — кричали. — Как смеешь посягать, вонючая рожа, на то, что взращено моими руками, добыто потом?»

И били нещадно, нередко — до смерти, пока не дошло до настоящего похода на аваров. Немало их побили, объединившись, немало и своих потеряли, но все-таки выперли асийских бродяг с одного, второго и третьего поселения. Вероятно, и дальше гнали бы их из Паннонии, но вышли и встали на перепутье высланные каганом турмы. А с турмами не тот уже был пир, и пиво-мед не пилось так вкусно. Пришлось выходить из повинною и извиняться, кивая на произвол обиженных.

Авары приняли повинную и на мир между племенами согласились, однако роды свои вновь поселили в освобожденных от них поселениях. И на татьбу не стеснялись ходить. А когда приходилось так, что брали из заграждения или подворья втихаря, то брали и остальное.

Лангобарды жаловались королю, просили у него защиты. Но что мог сделать король, когда видел и понимал, его сила не может взять верх над аварами. Единственное оставалось — жалеть, что заимел такого союзника и связал себя такими узами.

Покаяние — не лучший путь поисков, но, все же, и оно заставляет шевелить мозгами. Когда это произошло: перед сном или после сна уже, на свежую голову, сразу после жалобы родичей или где-то позже, король не признавался подданным, а подданные не интересовались. Для них другое значило: Альбоина осенила какая-то мысль, иначе, чем объяснить, что вышел ободренный и повелел звать к нему советников?

О чем советовался с ними, никто не обмолвился. Единственное, что услышали, и то не из первых уст: «Король с нами, и боги за нас, ждите».

Они и ждали, а ожидая, знай, надеялись. И лето, и другое. Где-то на третье авары разбудили своего кагана ни свет, ни заря и завопили наперебой:

— О, великий и мудрый, помилуй и пощади. Не посмели бы мы тревожить сон твой, да пришлось: лангобарды снялись всем родами, прихватили пожитки и пошли, минуя нас, на северо-запад.

— Куда и зачем?

— Говорят, будто покидают Паннонию, двинулись всеми своими родами на поиски другой земли.

— Кто поговаривает? Сами лангобарды?

— И лангобарды также.

Сбросил с себя покрывало, надевает одежку и не может попасть в рукав.

— Так это и есть то лучшее, — рассуждает вслух, — чего можно ожидать от щедрот Неба? Узнать точно, — повелел уже — куда идут, с какими намерениями, все ли оставляют Паннонию. И не трогать. Следить, пока не исчезнут за рубежами своей земли, все же не трогать.

XX

Те, кто уверял, что отныне Паннония принадлежит аварам и только аварам, были, оказывается, далеки от истины. Из Паннонии ушли только лангобарды и те из германских племен, что прилегали к лангобардам или, так сказать, были заодно с лангобардами. Паннонские славяне, как сидели на этой земле, так и остались сидеть.

— Они платили лангобардам дань? — поинтересовался Баян у кендер-хакана.

— Да. На лангобардов шла треть урожая, как и промысла и приплода.

— И как много есть их, славян Паннонских?

— О том не знаем. Одно является бесспорным: когда лангобарды шли вместе с нами на гепидов, словенов среди них насчитывалось восемь тысяч.

— Это еще ничего не говорит. Предводитель есть у них?

— Да есть. Князем величают, хотя князь этот и рыбачит вместе с поселянами, и за сохой ходить.

Баян внимательно, даже не в меру строго посмотрел на кендер-хакана.

— Все равно. Какой есть, такого и зовите.

Авары не церемонились с ихним князем. Пришли и сказали:

— Иди, каган племени нашего хочет говорить с тобой.

Словенский предводитель не удивился. И перечить не стал. Возможно, потому, что молодой был, а может, понимал: куда денется? — улыбнулся и сказал по-молодецки весело, даже насмешливо:

— Повелевает придти или просит, чтобы пришел?

Аварам не понравилось это, но, все же, не посмели показать гнев свой словенину. Во-первых, вон какой великан он, а во-вторых, каган велел же звать.

— Повелевают подданным, — сказали. — Ты еще не являешься таким.

— Ну, если так, то приду. Только не сегодня и не завтра, где-то на третий день.

— Почему так?

— Сам принимаю гостей.

Пришлось возвращаться в стольное стойбище без князя словенина и страдать: не обуяет ли кагана гнев? Но на этот раз Баян не проявил почему-то его. Смирно слушал послов своих, смирным был и тогда, когда пришел на третий день князь словенов и встал перед ним во весь свой достойный удивления рост.

— Сказали, ты хотел видеть меня, князя словенов, — признался необычным образом. — Это я и есть, князь Вирагаст.

Баян теперь аж оживился.

— Хотел видеть тебя, княже. Удивляюсь тому, что друзья твои лангобарды, снялись и ушли из Паннонии, а ты с родами остался. Почему так?

Словенин, видно, надеялся услышать то, что слышал, — был себе на уме.

— Почему мы должны идти вслед за лангобардами? Мы на своей, праотчей земле сидим. Где найдем другую и почему должны искать, когда есть такая? Учти и то, достойный предводитель аваров: лангобарды никогда не были нам друзьями, тем более большими. Когда-то пришли на нашу землю, уселись на ней, теперь ушли. Мы, же, как сидели, так и сидим.

«Такой действительно неученый жизнью или чувствует за собой большую силу?» — гадал, между тем, каган, и чем дальше, тем пристальней всматривался в словенина.

— Паннония отныне принадлежит нам, а потому и весь народ, оставшийся в Паннонии. Это не пугает тебя, роды твои?

Теперь предводитель славян долго и, молча, смотрел на Баяна.

— А если не захотим?

— Если не захотите, можете идти за лангобардами или еще куда-то.

— Какую же повинность будем иметь, если останемся под аварами?

— А такую… — хотел сказать: «как и при лангобардах», — но удержался: словенин, именовал себя князем Вирагастом, чем был по нраву ему. — Лангобардам вы платили дань.

— Да.

— Мне не будете платить, если согласитесь ходить на моих супостатов походом ратным, вместе со мной, конечно, и выставлять каждый раз восемь-десять тысяч воинов.

Вирагаст посмотрел на него вопросительно, а еще более спокойно, и спросил:

— Как часто должны ходить?

— Не чаще, чем подрастут способные на ратное дело отроки в ваших и в наших родах.

Было о чем подумать, и все же Вирагаст недолго раздумывал.

— Я согласен на это, достойный. Однако с одним условием.

— Каким?

— Ходить с тобой на всех, кроме своих сородичей.

— Это кто же такие?

— Славяне.

— Только склавины или анты?

— И те, и другие.

Баяна начала разбирать злость.

— Так не будет, князь. Повинность есть повинность, ее не делят на «хочу» и «не хочу».

— Мы делим, каган, на «можем» и «не можем».

— Это все равно.

— Тогда бери дань и освобождай нас от походов. С земли своей мы не пойдем даже тогда, когда всем придется лечь за нее в сече.

Каган отмалчивался некоторое время. Смотрел на молодого предводителя словенов пристальным взглядом глаз своих и отмалчивался. Наконец надумал и сказал:

— Хорошо, я подумаю.

У него было время подумать: словены под его рукой, что захочет, то и сделает с ними, может даже подвесить за ноги. А, однако, чем дольше думал, тем вернее утверждался в мысли: не следует. Во-первых, ему не тесно теперь с племенем, а во-вторых, научен был: славяне очень хорошие воины. И всадники из них не хуже обров, и щитоносцы бесподобные. А еще умеют быть тайными послухами в лагере супостата, незаменимыми проводниками в лесах, на речных поймах, как и строителями лодий, мостов через водоемы. Его турмы не умеют делать это. Единственное, что умеют, — переть вслепую, принимать чужаков на меч и копье. А славяне вон, какие выгодные будут на переправах, в тайных делах. Ради этого уравняет их во всем с аварами, и приглянусь, как будут вести себя. Если покажут надлежащую верность и достоинство — так и будет, если нет — возьмет у них все, что можно взять, и сделает конюхами.