ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ - Кодзима-хоси

Подожди же немного —

Путешествуя

В горах Сидэнояма

По одной с тобою дороге,

О зыбком мире тебе расскажу.

Все проливали прочувствованные слёзы, говоря о том, к чему он был склонен издавна, о чём не забывал и в свой последний час, рассказывали о горе в душе, о том, что оставил после себя в Поднебесной восхищение собой, говорили о его изысканном мужестве.

10

О САМОУБИЙСТВЕ ОТЦА И СЫНА СИОДА

Здесь случилось удивительное. Тосиюки, помощник начальника Народного ведомства, сын Сиода Дою, Вступившего на Путь из Муцу, когда его родитель призвал совершить самоубийство, вспорол себе живот и упал перед его глазами.

При виде этого, перед скорым расставанием с бренным миром у Дою потемнело в глазах, зашлось сердце, и он не мог остановить потоки слёз. Он молился о конечном просветлении опередившего его сына. Видимо, Дою подумал и о том, чтобы помолиться и о собственном потустороннем блаженстве. Обратившись в сторону мёртвого тела сына, он развязал шнуры на сутре, которую издавна постоянно носил при себе, умиротворил душу тем, что громким голосом прочёл из неё важные места.

Свыше двухсот человек оставшихся в живых его вассалов, решив совершить самоубийство вместе со своим господином, выстроились в ряд, но господин послал их на три стороны и приказал:

— Поразите меня оборонительными стрелами за то время, пока я читаю эту сутру!

Среди них только Кано-но Горо Сигэмицу издавна пользовался ею милостями, поэтому Дою подозвал его к себе поближе и сказал:

— После того, как я разрежу себе живот, подожги этот дом, не дай врагам взять мою голову! — и остался один.

Но когда он уже собирался закончить чтение пятого свитка «Сутры Лотоса» «Дэвадатта»[803], Кано-но Горо выбежал перед воротами дома, посмотрел вокруг себя во все стороны и поторопил господина:

— Люди с оборонительными стрелами скоро начнут стрелять, враги приближаются. Скорее совершайте харакири!

Тогда Вступивший на Путь, сказав: «Ну, тогда…», взял сутру в левую руку, правой рукой обнажил меч, резанул себя по животу крест-накрест и лёг на одну подушку с сыном.

От тогдашнего завещания о многолетнем слркении Сигэмицу, о том, что он пользовался особой милостью Сиода Дою, никуда не денешься, поэтому он лишь подумал, что господин его тут же разрезал себе живот, сам так не поступил, но снял с двух своих господ, отца и сына, Доспехи, а также большие и малые мечи, младшим слугам разрешил взять себе домашние драгоценности, а сам спрятался в жилой комнате хранителя сокровищ храма Энгакудзи. Он подумал, что самого ценного из этих сокровищ человеку должно хватить на целую жизнь, и тем, наверное, навлёк на себя кару Неба. Услышав его, Вступивший на Путь Фунэда приблизился к Сигэмицу и, худого слова не говоря, в конце концов отрубил ему голову и выставил её на всеобщее обозрение на взморье Юи. «Так и должно быть» — решил он, и никто его не осудил.

11

О САМОУБИЙСТВЕ ВСТУПИВШЕГО НА ПУТЬ СИАКУ

Вступивший на Путь Сиаку Синсакон Сёэн позвал своего старшего сына Сабуро Саэмон Тадаёри и произнёс сквозь слёзы:

— Говорят, что нас лишили возможностей для нападения, что почти все наши сородичи изволили разрезать себе животы. Вступивший на Путь Дою тоже опередил в этом господина губернатора[804] и этим, как я думаю, дал знать о своей преданности. Однако ты ещё находишься на моём иждивении, поэтому и не испытываешь милостей властей. Пусть сейчас ты вместе со мной и не отрешишься от жизни, люди не посчитают тебя человеком, не ведающем обострённого чувства долга. Поэтому на некоторое время спрячься где-нибудь или стань монахом, бежавшим от мира, молись о моей потусторонней жизни и благополучно проживи сам.

У Сабуро Саэмона Тадаёри тоже полились слёзы из обоих глаз. Некоторое время он ничего не мог выговорить, а потом произнёс:

— Не верю, что это говорит мой отец. Хотя Тадаёри сам и не был окружён милостями властей, зато нельзя не сказать, что сородичи его все жили, благодаря милостям воинов. Кроме того, коли Тадаёри с младенчества достигнет ворот Будды, он тогда отринет милости родителя и будет следовать по пути недеяния. Коль скоро я был рождён в доме с луками и стрелами, моё имя принадлежит этому роду, и для меня должно быть стыдом, сильнее которого нет, если в Поднебесной люди будут указывать на меня пальцем, считая, будто я увидел, что судьба воинов дала крен и укрылся от мирской пыли, чтобы спастись от невзгод нашего времени. Если вы изволите разрезать себе живот, я стану вашим проводником по дорогам мира тьмы.

Не закончив говорить, он вынул из рукава кинжал, незаметно воткнул его себе в живот и умертвил себя. Его младший брат, Сиаку Сиро, увидев это, тоже хотел разрезать себе живот, но отец, Вступивший на Путь, отговорил его, сказав:

— Подожди немного, пропусти меня вперёд. Только соблюдя правила сыновней почтительности, ты можешь покончить с собой!

После этого Сиаку Сиро, послушавшись своего отца, Вступившего на Путь, вложил обратно обнажённый кинжал. Увидев это, Вступивший на Путь по-доброму улыбнулся, спокойно велел установить перед собой гнутое сиденье из средних ворот[805], скрестив ноги сел на него, придвинул к себе тушечницу, обмакнул в неё кисть и написал предсмертную гатху:

Держу свой меч в руках.

Разрежу пустоту[806].

В пламени большого огня

Чистого ветра порыв.

Так он написал, закрыл руками грудь[807], поднял голову и велел своему сыну Сиро:

— Руби!

Сиро обнажил отцу кожу вокруг шеи, отрубил ему голову, потом повернул его меч и по самую рукоять вонзил его себе в живот, опустил голову и упал. Трое слуг, увидев это, подбежали и пронзили их одним мечом. Головы их легли в ряд, словно рыбы, нанизанные на вертел.

12

О САМОУБИЙСТВЕ ВСТУПИВШЕГО НА ПУТЬ АНДО И О ХАНЬСКОМ ВАН ЛИНЕ

Тот, кого звали Вступивший на Путь Андо Саэмон Сёсю, приходился дядей госпоже из Северных покоев[808] Нитта Ёсисада, поэтому его супруга на письме Ёсисада изволила приписать своё послание и потихоньку отправило его к Сёсю, Андо сначала направился с тремя с лишним тысячами всадников к реке Инасэ, но войско Сэра-да Таро помимо того что повернуло от мыса Инамура назад, нарушило этим свои позиции и отошло, было окружено войском Юра и Нагахама и разбито, так что от него осталось только сто с лишним всадников. Сам он получил множество лёгких ран и вернулся в свою усадьбу и в то же утро в час Змеи[809] его жилище сгорело, так что от него и следа не осталось. Жена, дети и родственники куда-то бежали — никто не знал, куда именно, а спросить было не у кого.

И не только это. Сгорела также и усадьба господина Камакура. Некоторые говорили, что господин Вступивший на Путь[810] изволил удалиться в Тосёдзи, храм Победы Востока, поэтому на вопрос: «Значит, на пепелище этой усадьбы умерли многие его сторонники, разрезавшие себе животы?», следовал ответ: «Не видели ни одного».

Услышав это, Андо произнёс:

— Как жаль! Место, где издавна изволил пребывать хозяин японской державы, господин Камакура, попрано копытами вражеских коней. Стыдно, что потомки будут насмехаться над тем, что там не погибло и одной-двух тысяч человек. Когда время приходит, люди так или иначе умирают, а со спокойным сердцем покончить с собой на пепелище дома своего господина — значит, стремиться смыть позор с господина Камакура! — и в сопровождении оставшихся в живых своих подданных, ста с лишним всадников, направился к дороге Коматигути.

Словно явился на службу в прежние времена, он спешился на перекрёстке возле пагоды и обвёл взглядом пустое пепелище: до сего дня окружённое большим забором высокое здание вмиг стало пеплом. Остался только дым всеобщей изменчивости.

Многие из родственников и друзей, которые до вчерашнего дня развлекались и шутили, погибли на поле боя. Оставлены трупы некогда процветавших, которые гибнут непременно.

Скорбь среди скорби. Ошеломлённый Андо вытер слёзы, и тут появился человек, назвавшийся посыльным от госпожи из Северных покоев господина Нитта, и вручил письмо, написанное на листе тонкой бумаги. «Что это?» — подумал Андо, открыл письмо и прочёл: «Мне сейчас передали о положении Камакура. Во что бы то ни стало, выезжайте туда. Обстоятельства в последнее время изменились, можно сказать, смягчились».

Прочтя это, Андо потерял цвет лица и сказал:

— Говорят, что у человека, который входит в лес, полный ароматов, одежда сама благоухает. Та, что доводится воину супругой, сердце имеет отважное, наследует и прославляет его дом и имена детей. Поэтому в старину, когда сражались ханьский Гао Цзу и чуский Сян Юй, человек по имени Ван Лин построил замок и заперся в нём, а когда чуское войско этот замок атаковало, он не пал. Тогда чуские воины обсудили всё между собой и решили: «Сыновняя преданность Ван Лина по отношению к матери не мелкая. Если мы, захватив мать Ван Лина, оказавшегося в трудном положении, привяжем её к щиту и атакуем замок, Ван Лин не сможет стрелять в нас и должен будет сдаться», и с этими словами исподтишка захватили его мать. Мать Ван Лина считала в душе, что её сын в своём служении ей превосходит сыновнюю почтительность Да Цзяня и Цзэн Цаня[811]. Если меня привяжут к щиту и двинутся на замок, то Ван Лин будет не в силах выносить страдания, и замок может пасть. Она решила ради потомка отказаться от остатка своей жизни, умерла на собственном мече и тем в конце концов восславила имя Ван Лина.