Кукольник - Генри Олди

Если бы не татуировка…

Раньше она позволяла увидеть реальность ходового отсека сквозь пелену радостного, рабского моря. Сейчас сквозь цирк не проступало ничего. Трибуны, арена, бойцы. Подарок слепого карлика-антиса всего лишь помогал думать, трезво и здраво, вырываясь из дурмана возбуждения, как пловец рывками вырывается из воды.

Этого хватало.

Тайный голос подсказывал, что сегодня дело не только в татуировке. Но понять, на что намекает загадочный советчик, Лючано не сумел.

Перестав изучать дуэлянтов, он еще раз оглядел цирк. Бесноватую массу зрителей. Толпу рабов. Больше не оставалось сомнений в том, что на трибунах сидят исключительно рабы хозяина Гая и хозяина Тита, где бы они в данный момент ни находились телесно — хоть на противоположном конце Галактики. Смущало иное: апатичные, заторможенные роботы выказывали эмоции, свойственные скорее неврастенику.

Тоже ложь?

С другой стороны, если во время дуэли «на клеймах» два помпилианца дерутся в цирке на потеху рабам-зрителям, то почему бы и рабам не проявлять чувства самым бурным образом?

Если все равно — ложь?!

«Возможно, таким причудливым образом, — вмешался Гишер, — проявляется болезненная зависимость помпилианцев от своих рабов. Помнишь, дружок, о чем говорили Лукулл с Юлией?…»

«А мне интересно, — добавил маэстро Карл, — какими еще способами она проявляется, эта зависимость? Не считая случаев, когда легаты сходят с ума, если им доведется по-человечески отнестись к рабу…»

Оставив догадки и гипотезы пси-социологам, буде они когда-нибудь попадут в рабство и получат возможность изучить феномен изнутри, Лючано вернулся к созерцанию бойцов.

Те медлили, не спеша кинуться в атаку. Хозяин Гай обходил Тита по кругу, стараясь, чтобы солнце светило врагу в лицо. Крепыш же Тит стоял скалой — правда, медленно поворачивающейся скалой, — выставив кривой клинок в адрес обидчика, а щит отведя назад и немного приподняв.

Не будучи фехтмейстером, трудно было сказать, зачем он это делает.

Трибуны взбесились. Кое-где начались драки: люди, не дождавшись, пока дуэлянты нанесут первый удар, стали выяснять отношения кулаками. Сосед-увалень месил сразу двоих, скатившись парой ярусов ниже. К счастью, близнецы-гематры успели увернуться, иначе детей задавило бы телами. Одну из женщин-скандалисток крепко помяло — охая и бранясь, она отползала в сторонку, в проход между рядами ступеней-скамей.

Лючано хотел позвать гематров к себе, на освободившееся место увальня, но опоздал — внизу, на арене, начался бой. И взгляды массы ликующих рабов сошлись в одну точку.

Центр крошечной лживой Вселенной.

В отличие от голобоевиков или продукции арт-транса, запечатленной в нитях плесени куим-се, где всякая схватка великолепно и, главное, подробно смотрится со стороны, этот бой был абсолютно невнятен для Лючано. Свалка, сумбур, кавардак; движения слишком быстры, чтобы их можно было отследить непривычным к такому зрелищу взглядом. Пока ты соображаешь, что произошло и зачем, бойцы успевают разойтись и вновь сойтись, закрываясь, ударяя, атакуя, отскакивая, сыпля проклятиями…

В итоге остаются жалкие обрывки, выхваченные за уши из шторма событий.

…вот, наглухо закрывшись щитом, сойдясь с Титом грудь в грудь, хозяин Гай тычет прямым клинком поверх своего щита, стараясь достать шею врага.

…вот, ловко упав на колени, крепыш норовит подрезать кривым мечом ноги легата — и рычит от злости, когда ему это не удается.

…вот щиты опущены низко, а мечи сталкиваются, брызжа искрами, у искаженных яростью лиц — даже сквозь забрала видно, не глазами, но чутьем тысяч сердец, бьющихся в унисон, что творит ярость с чертами двух помпилианцев, которые сражаются насмерть под рев рабских трибун.

…летят осколки шлема.

…скользит лезвие, течет кровь.

Каждый удар отдавался в Лючано, словно это он бил и отражал, болезненно-страстным эхом. Даже маэстро Карл и Гишер Добряк молчали, захваченные стихией «боя на клеймах».

Никто на трибунах не знал, как это происходит на самом деле.

На самом деле для всех было — здесь и сейчас.

Он пришел в себя на стульчаке, со спущенными штанами, дрожа всем телом. В носу до сих пор свербело от запахов кровяной колбасы, потных тел и пыли. Он предпочел бы вонь экскрементов, более свойственную отхожему месту. Но бионаполнитель гальюна мигом разлагал кал и мочу, попутно дезинфицируя воздух.

Здесь ничем не пахло.

И все же…

Он ничего не помнил. На арене кто-то упал (…кто?!), захотел встать, стараясь подхватить выбитый меч, и не смог; с ним что-то делал (…что?!) второй дуэлянт, а трибуны в едином порыве вскочили, изрыгая хвалу и хулу, правые руки протянулись вперед; Лючано тоже тыкал рукой в арену, сжав кулак и оттопырив большой палец, но куда смотрел этот наглый большой палец, в синее небо или в желтый песок, сверху присыпанный крошкой мрамора, он не помнил, не мог вспомнить, как ни ломал голову, и надо было подтянуть штаны, потому что за дверью гальюна ждали своей очереди…

«Если хозяин Гай убит, малыш, ты свободен».

Он прислушался к собственным ощущениям. И ничего особенного не услышал. Если свобода такова, как узнать ее в лицо? Остаться в сортире, запереться, держать оборону и не выходить вопреки правилам? Глупо, ужасно глупо…

Завязав шнурок, поддерживающий штаны, Лючано толкнул дверь и вышел.

Очередь рабов топталась на месте. Но не позывы опорожнить мочевой пузырь были тому причиной. На лицах роботов гасли отблески диких эмоций цирка. Дрожали руки, ноги подгибались или непроизвольно шли в пляс, чтобы прервать коленце на середине. Низкорослый техноложец, который учил Лючано убирать ангар, сел на пол и заплакал. Молоденькая девушка корчила гримасы; глаза ее напоминали стеклянные пуговицы. Двое варваров бодались, встав на четвереньки и радостно мыча. Лысый подросток без бровей и ресниц — повинуясь арганской моде, он свел волосы на голове еще до рабства — хлестал себя по щекам.

Проходящие мимо по коридору помпилианцы не вмешивались.

Лючано стоял и смотрел.

Минута.

Другая.

Третья.

Варвары перестали бодаться. Девушка оставила гримасничать, вошла в гальюн и заперла за собой дверь. Техноложец-коротышка встал, почесал нос и прислонился к стене. Подросток тронул ладонями красные от ударов щеки, с равнодушием механизма опустил руки и замер.

Цирк закончился.

Отправившим «естественные надобности» следовало идти на вторую палубу, на построение. Лючано честно побрел куда следовало, плохо соображая, идет он туда как свободный — освободившийся? — человек или ведомый рабским инстинктом. Ноги двигались сами, но это ничего не значило.

— Всем! Всем! Всем!

Он не узнал голос, громыхнувший по внутренней связи галеры.

— Всем занять свои места согласно стартовому расписанию! Объявляется тридцатиминутная готовность! Сервус-контролеру I класса Марку Славию срочно прибыть в капитанскую рубку!

Ноги сорвались с места, неся тело в ходовой отсек. Остановиться Лючано не пытался. Больше не оставалось сомнений, кто победил в дуэли «на клеймах». Хозяин Гай командовал так, словно делал это, впервые в жизни надев офицерские погоны и получив под начало боевой корабль. Тысячи лет эволюции стояли между приказом готовить галеру к полету и рыком первобытного самца, разорвавшего грудь конкуренту ради власти над племенем, — тысячи лет, и все насмарку, потому что века спрессовались в единый миг.

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья был искренне рад за отставного гард-легата Гая Октавиана Тумидуса, кавалера ордена Цепи и малого триумфатора. И, несясь по коридорам, не пытался выяснить, откуда растут корни этой радости.

Из выжженного «клейма»?

Из варварского городка, где трое спасали друг друга?

Из стадного желания победы вожаку?

— Медикус-контролеру Лукуллу! Немедленно прибыть в гостевую каюту Тита Эмилия Сальвия!

Выдержав паузу, легат добавил с нескрываемым удовольствием:

— Тит Эмилий Сальвий нуждается в ваших профессиональных услугах!

«Этого, конечно, можно было и не объявлять на всю галеру, — подумал Лючано, замечая, что ноги принесли его к дверям навигаторской рубки. — Обошелся бы коммуникатором… Слаб человек, слаб и тщеславен!…»

У входа в рубку топтались трое рабов из «квартета» резервного энергообеспечения, ожидая, пока навигаторы их впустят.

Контрапункт

ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ

(сегодня)

Если бы я был героем-любовником, я бы портил девок косяками.

Если бы я был героем-резонером, я бы всех научил, как жить.

Если бы я был героем-неврастеником, я бы заламывал руки.

Если бы я был бытовым, иначе рубашечным героем, я бы ругался при дамах.