Кукольник - Генри Олди

Если бы я был бытовым, иначе рубашечным героем, я бы ругался при дамах.

Если бы я был характерным героем, я бы носил бакенбарды.

Ах, если бы я хоть чуточку был героем!…

— …эх, если б и облако с ходу проскочить! Через РПТ, в гипере…

— Ага, помечтай! Знаешь, как эта зараза называется? Могила «Антекурсора»!

«„Антекурсор“ — машинально перевел Лючано с помпилианского, — означает „Пионер“. Хорошенькое дело: могила…»

Сознание, размазанное РПТ-маневром по Вселенной, медленно собиралось в одну точку. Но точка сбора находилась отчего-то вне его головы. Перед глазами мельтешили цветные сполохи звезд, в ладони толкались рукоятки «весел». Во рту пересохло, воняло едким потом и еще — озоном. В ушах долдонили знакомые голоса навигаторов: ворчуна и энтузиаста. Татуировка Папы Лусэро молчала, а способность мыслить здраво, как собака, оборвавшая привязь, болталась по рубке туда-сюда, не торопясь вернуться на место, в черепную коробку.

«Смахивает на выход Лоа из тела», — сказал маэстро Карл.

«Лишь отчасти», — не согласился Гишер.

Маэстро не стал спорить.

— Это который «Антекурсор»? Тот самый?! Он что, здесь и гробанулся?!

В горле несуеверного толстяка-навигатора булькнуло.

— Тютелька в тютельку. — Ворчун, напротив, бодрился. Чувствовалось, что бодрость дается ему большой кровью. — Зря наши облако «могилой» назвали. Если б корабль тут остался — тогда другое дело. А так… До сих пор по всей Галактике вывертней находят.

— Вывертней?

— Ну да… Тела, наизнанку вывернутые. Кое-кто, говорят, в скафандре был. Представляешь красоту: снаружи кишки-потроха заледенели, а внутри — скафандр! Умники вроде тебя… хотели в гипере проскочить…

— Ты меня не пугай, я пуганый!

— Пугать его, обормота… «Кубло» местное видал? В облаке флуктуации — что крыс на чуланском зерновозе. Гиперспатиум до дыр изъели: сунься — костей н соберешь. Да и в обычном континууме такое творится…

— Навидался, когда сюда шли. На верхнем субсвете думал, ан нет… Вихревик прохлопаешь или нейтрал-магнитку — пернуть не успеешь: все, приехали.

— Именно. Сюда крались, обратно на брюхе ползти будем. Чем выше скорость, тем острее фаги корабль чуют. На досвете они кого хошь догонят. Проход узкий, край плывет…

— Боишься, Анк?

— Боюсь. Потому и жив до сих пор. Один дурак ничего не боится. Ладно, глянь на сканер. А я координаты и курс заново возьму…

Лючано судорожно сглотнул. Понятно, отчего корабли Лиги не добрались до варварской планеты — цели визита корсаров. Он скосил глаз на «внешники». Рядом обнаружился только один звездолет сопровождения. Остальные куда-то подевались. Разделили добычу и решили пробираться через облако врозь? С одной стороны, эскадрой отбиваться легче. А с другой — чем больше кораблей, тем выше шанс взбудоражить фагов.

— Объявляется пятиминутная готовность! — Из голоса Тумидуса исчез набатный постдуэльный звон, сменившись ровным, будничным тоном. — Провести сканирование прохода на четыре градуса по окружности. Согласовать коррекцию курса. Подтвердить готовность бортовых систем вооружения. На входе в облако вывести скорость на 0,63 световой. Отсчет пошел.

— Как на учениях командует, — буркнул толстяк, манипулируя разноцветными жгутами внутри сферы управления.

Жгуты пульсировали и дрожали.

— Всадник свое дело знает.

— Знает он… Лучше б премиальных подкинул.

— С каких шишей? «Ботвы» недобрали, трое наших до сих пор в лазарете валяются…

— Не трави душу, зануда! Что там у тебя?

— Норма. Что на сканере?

— Возмущения в пределах второго уровня. Хрень мелкая на периферии мельтешит, настройку сбивает…

— Хрень не в счет.

— Угу. Главное, чтоб крупняки не почуяли…

— Не каркай!

Толстяк внял и заткнулся.

— Три… два… один… ноль.

Легкий толчок старта — и газопылевая «Могила „Пионера“», опалесцируя, поползла навстречу «Этне». Сначала не спеша, а потом все быстрее. Рядом как привязанный маячил силуэт корабля-спутника.

Вхождение в рабский «вирт» случилось мгновенно, но, вопреки обычаю, вышло неполным. Лючано словно раздвоился. Нет, даже растроился. Один из чудной троицы замер в ожидании у огромного рулевого весла, на баке галеры, которая вползала в туманный, извилистый, как путь червя, фьорд. Этот Лючано был готов в любой миг прийти на помощь кормчему. Второй Лючано прикипел ладонями к ортопласту энергоприемных рукояток в навигаторской рубке. На плече его зудела татуировка Папы Лусэро, словно огонек контрольного индикатора на приборной панели.

А третий, самый странный, наблюдал за первыми двумя, обозревая и рубку, и вселенский мрак на обзорниках, прошитый жемчужной дымкой, и скалы фьорда-нелюдима, проступающие сквозь туман, и маслянисто-черную воду, кипящую за бортом, за которой крылись бездонные провалы глубин…

Туман тянул к галере седые пряди щупалец.

Звезды гасли в призрачной мгле, подбиравшейся к кораблю.

Тихо переговаривались навигаторы, вытирая вспотевшие лбы; соблюдая тишину, обменивались взглядами рулевые, без слов понимая друг друга. Звездолет крался по проходу сквозь хищное облако; галера с осторожностью вора плыла по извилистому фарватеру. Впередсмотрящие, радары и сканеры старательно изучали окружающее пространство, где таилась невидимая, размытая, но оттого еще более пугающая угроза.

Ничего не происходило.

Совсем ничего.

— Четвертушечку прошли…

— Молчи! Сглазишь!

— Справа по курсу — вихревик!

— Выполнить маневр уклонения. Семь градусов лево на борт. Скорость снизить до 0,5… Так держать.

Как победить, задавить, заставить отступить страх, если липкие капли пота градом катятся по щекам? Если в животе чмокает тянущая, гулкая пустота, готовая всосать тебя с потрохами и сделать вывертнем? Если мысли путаются, а дыхание становится частым и судорожным, как у собаки на жаре?

Надо занять себя чем-нибудь.

Отвлечься.

Не думать о бездне за хрупкими стенами скорлупки, бросающей вызов Космосу.

Как может отвлечься раб, застывший в кресле, намертво вцепившись в черные рукоятки энерго приемников? Раб может вспоминать. Память — страна, над которой не властны киттянские судьи, испуганные навигаторы, всемогущий хозяин и никто во всей Вселенной!

Впервые труппа покидала Сечень, отправляясь на гастроли.

«Вертеп» сгрудился в зале ожидания, у стены, под рекламой «Любельских пряников» — без которых, если верить грудастой матроне с пряничной бомбой в руках, не складывалась жизнь и нарушался обмен веществ. Вокруг театра кипела жизнь: люди сдавали багаж, регистрировали билеты, прятали в бумажник посадочные талоны, дымили в баре курительными палочками и усыпляли домашних животных, чтобы получить своих любимцев разбуженными и бодрыми на другом конце Галактики.

Насмерть перепуганные обилием народа в космопорте, молодые невропасты жались друг к дружке, с опаской косясь по сторонам. Когда мимо проходил таможенник в форме или стюардесса в пилотке, лихо сдвинутой набекрень, они вздрагивали так, словно таможенник шел их арестовывать, а на стюардессе, кроме пилотки, больше ничего не было.

Хмурился Степашка, полагая себя за старшего в отсутствие пана директора. Ответственность давила на плечи бывшего йонаря; Степан горбился, но терпел. Вертел головой конопатый Никита, готовый кинуться на любого обидчика. Емеля с Наталкой дожевывали взятый в дорогу каравай черного хлеба, сдабривая его ломтиками заранее нарезанного сала. Они не сомневались, что в дороге их станут морить голодом и, возможно, заморят до смерти, если не принять меры.

К салу мало-помалу подтягивались бутафор Васька с костюмершей.

Одна Анюта, удрав от коллег, бродила по безналоговому магазину «Duty free», шалея от роскоши, вываленной на зеркальные полки. Денег у Анюты, разумеется, не было. Но продавщицы, видя счастье, озарявшее лицо стройной блондинки, втихомолку посмеивались и даже подарили ей пробничек недорогих духов.

Лючано наблюдал за труппой издали, не вмешиваясь.

Пусть привыкают.

Выездные справки на всех он оформил заранее.

Пять минут назад его наконец оставил в покое профессор Штильнер. Свалившись в космопорт, как снег на голову, профессор нашел «Вертеп», уже прошедший к тому времени таможенный и паспортный контроль, чудом прорвался за пограничный заслон — и бросился Лючано на шею.

— Друг! Друг мой! Вы великий человек!

«Не бить же ему морду… — мрачно думал Тарталья, стоически терпя объятия и поцелуи Штильнера. — Человек проводить пришел, а я ему — раз, и по уху!… нехорошо, некрасиво… Ну, прожектер, ну, разоритель — но ведь отыскал, примчался, вот, успехов желает…»