Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собственно, с этого и началось счастливое время – самое счастливое в ее жизни, когда Анна чувствовала себя драгоценной вещью – венцом дорогой коллекции (неизвестно кем составленной и перешедшей по наследству тоже невесть кому). И вот точно хрупкую фарфоровую вазу ее снова несут на носилках; подкладывают под спину подушку, передают из рук в руки – и помещают в просторную светлую палату, где лежат еще две женщины: одна, та, что помоложе, с белой марлевой повязкой; другая хоть и без повязки на лице, но знающая. Она-то и ввела Анну в курс дела, объяснила, что с нею будет, если разрыв сетчатки подтвердится. Для начала попробуют лазером, а если не возьмет, поставят заплатку или что-то вроде того; лазер – быстро, буквально полчаса и свободен; а операция – дело долгое и, главное, муторное: сперва лежишь трое суток перевязанной, потом сама операция, потом снова перевяжут – и тоже на трое суток. На Аннин вопрос: что значит – перевяжут? – женщина ответила: а то и значит – и указала на соседку: та лежала на спине – молча, неподвижно. Словно боялась шелохнуться. Или не боялась, а просто спала.
И опять, как тем похоронным утром, когда она впервые увидела сестру, Анна чувствует странную раздвоенность: ее левый, неповрежденный глаз, оглядывая ближайшие, упомянутые знающей женщиной перспективы, стоит за лазер; в то время как правый, который то и дело вспыхивает, настаивает на операции. Пускай не современной, не отвечающей последнему слову науки и техники, но зато проверенной годами. И зарекомендовавшей себя с самой лучшей стороны.
В их спор Анна не вмешивается: как судьба распорядится, то и будет; что будет – то и к лучшему.
Консилиум, решивший ее судьбу, состоялся на другое утро. Усадив Анну в жесткое – видно, специально предназначенное для осмотров – кресло, заведующая отделением просветила ее слезящийся глаз фонариком, минуту-другую рассматривала его сквозь лупу, повторяя при этом: карман, ну да, карман; перекинулась парой слов со скромным молодым человеком (как потом выяснилось, Анниным лечащим врачом) – всех мудреных слов Анна не разобрала, но вынесла главное: разрыв глубокий, лазер не возьмет. Напоследок, погладив Анну по плечу, завотделением сказала: и пробовать не стоит, только время упустим – так энергично и уверенно, что Анна с радостью на нее положилась. Как на вестницу судьбы.
На подготовку к новой перевязанной жизни ей дали пару часов. Это время Анна потратила с умом. Прибралась у себя на тумбочке: перемыла казенную посуду – кружку, ложку, тарелку, которыми ее за отсутствием своих снабдили в здешней столовой; перестелила постель – вернее, хорошенько ее расправила, чтобы ни заломов, ни складок; разложила в изголовье все, что может понадобиться: салфетки, початый рулончик туалетной бумаги, пластмассовый поильник-непроливайку с плотной крышечкой, что достался ей в наследство от предыдущей пациентки, занимавшей ту же кровать. Наконец, завершив приготовления, она откинула одеяло, легла, сложила руки на груди и крепко зажмурилась – словно пробуя себя в новой роли терпеливо лежащего тела; на первый взгляд, не трудной, но кто знает, как оно, ее тело, поведет себя потом.
Тут, вмешавшись в Аннины тревожные мысли, знающая соседка сказала:
– С перевязыванием заранее не скажешь. Кто-то лежит себе и лежит. А у кого-то – то пятна перед глазами, то картины. Мне одна рассказывала: лежу, говорит, как в Эрмитаже. Да они еще и движутся. Ходят, разглядывают тебя.
– Ну, не знаю, – в разговор вмешалась третья соседка. – Меня что-то не разглядывали.
– Про то и речь. Большинство переносят спокойно. Хотя есть и такие, кто не выдерживает. Особенно курильщики. Прям шило у них в заднице!
Анна заверила ее в том, что не курит. В ответ женщина сказала:
– Ну, тем более, в том смысле, что волноваться не о чем.
И дала дельный совет: днем себя контролировать легко, ночью труднее. Во сне человек непроизвольно ворочается, вертится с боку на бок, а то и на живот перевернется – для перевязанных это самое опасное: один раз перевернулся, и всё насмарку. Начинай заново. Чтобы этого избежать, надо с вечера приматывать себя к боковинам кровати, пропустив под ними длинные полоски ткани (показывая, как надо делать, соседка приподняла свой матрас). На вопрос, где же взять такие полоски, она пожала плечами: как – где? У нянечки. Попроси списанную простыню и нарви. Анна так и сделала.
Вооруженная новыми знаниями и навыками, она спала спокойно: последняя ночь перед перевязкой не принесла ей сновидений – ни плохих, ни хороших. Она сочла это за благоприятный знак.
Перевязали ее после обеда.
Как ни готовилась Анна к своим мытарствам, как ни пыталась их вообразить, в действительности все оказалось не так.
Сперва у нее обострился ее слух. Теперь ей не надо было прислушиваться, чтобы уловить самые тихие слова – даже за стенкой, в коридоре. Так, невольно, она услышала разговор, кажется, нянечки с сестричкой. Или двух нянечек. Разговаривали о какой-то бомжихе.
Первый голос спросил:
– С улицы, что ли, доставили?
А второй:
– Вроде не с улицы… Факт тот, что без вещей. Да и хрен бы с вещами. Главное, без денег.
Первый откликнулся сочувственно:
– Ну что теперь делать…
– Так я ж и говорю! Другие за уход платят…
Голоса сместились куда-то в сторону. О какой бомжихе велась речь, Анна не поняла.
Вскоре она и вовсе о них забыла – лежала в темноте и покое, радуясь, что может ни о чем не думать, ни о ком не тревожиться. Словно выпала из постылой жизни, как птенец из гнезда. Постылая жизнь, не успев уйти далеко, напоминала о себе неотчетливыми силуэтами. Похожие на тени, они бродили между Анниными веками и плотной светонепроницаемой повязкой. Ближе к вечеру, когда из коридора донеслись гулкие звуки ужина, безгласные тени растворились в запахе пищи.
Кто-то положил ей на грудь тряпочку. Анна шевельнула рукой – хотела пощупать, но строгий голос приказал ей не дергаться, лежать смирно:
– Твое дело – рот разевать.
Глотая творожную запеканку, Анна слушала звяканье ложки о невидимую тарелку. Звяканье сопровождалась бормотанием:
– За маму… за папу… – внятным и одновременно насмешливым.
В последний раз коснувшись Анниных губ уже остывшей ложкой, голос отошел.
Теперь он доносился со стороны окна:
– За маму… За папу… За бабушку, за дедушку, – заново заводя младенческую присказку, голос нянечки больше не насмешничал – ворковал.
Наконец, пожелав всем спокойной ночи, голос щелкнул выключателем.
И Анна стала готовиться ко сну. Вытянула из-под матраса тряпичные постромки, примотала крепко-накрепко запястья и по привычке, оставшейся от прежней жизни, закрыла
