Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

В своей книге Булгарин очень точно угадал запросы времени. Во второй половине 1820-х – первой половине 1830-х гг. в русской литературе шли резкие, принципиальные изменения. В первой четверти века высокая литература была уделом очень узких социальных слоев, главным образом – дворянской элиты, и носила кружковый и салонный характер. Со второй половины 1830-х гг. быстро растет аудитория «средних» социальных слоев – среднего чиновничества, поместного дворянства и т. п. Интересами этих читателей во многом начинают определяться формы и содержание литературного развития. Тонкий кружковый журнал сменяется альманахом, а затем толстым энциклопедическим ежемесячником, ведущая роль от поэзии переходит к прозе. В соответствии с собственным мировоззрением и эстетическими вкусами эти читатели ждут от беллетристики осмысления своего места в мире, что достигается как демонстрацией корней и истоков нынешнего положения вещей (исторический роман), так и изображением панорамы современной жизни с моральной оценкой разных ее сторон (нравоописательно-сатирический роман). Наделенный острым чувством современности, чуткий к ее веяниям, Булгарин откликнулся на оба эти запроса. Лишь чуть-чуть запоздав с историческим романом (его «Димитрий Самозванец» появился на несколько месяцев позже «Юрия Милославского» М. Загоскина – первого русского исторического романа вальтер-скоттовского типа), он попал в самую точку с «Иваном Выжигиным». Характеризуя допустимые и недопустимые пути достижения успеха в сословном обществе и доказывая читателям из среды мелкого дворянства и чиновничества, что честность, умеренность и добросовестная служба позволяют достичь успеха в жизни, роман отвечал читательским ожиданиям и был востребован: в краткий срок разошлись три издания. Неоднозначно встреченный критикой (положительным рецензиям Н. Полевого и П. Свиньина противостояли отрицательные отзывы Н. Надеждина и И. Киреевского), «Иван Выжигин» был исключительно негативно оценен «литературными аристократами» (Жуковским, Вяземским, Баратынским, Языковым и др.) и просто читателями-аристократами.

Ощущая «третьесословность» Булгарина, его антиаристократический пафос (в «Иване Выжигине» светское общество было подвергнуто язвительной критике), «литературные аристократы» пытаются вести борьбу с ним «на его поле». При этом если Булгарин ориентировался «на формирующиеся буржуазные слои» (по нашему мнению, не только на них, но и на те слои чиновничества и дворянства, которые недавно приобрели дворянство или сделали успешную личную карьеру, не принадлежа к родовитой «фамилии»), то Пушкин – на «старинное дворянство»[665]. Он начал работу над романом «Русский Пелам», но не завершил ее. В итоге, если в сфере исторического романа, не выдвинув своих авторов, эта группа все же нашла кого противопоставить Булгарину (Загоскин, Лажечников, О.П. Шишкина), то в сфере современного нравоописательного романа он долго оставался монополистом («Петр Иванович Выжигин» (1831), «Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни» (1835) и др.).

Лишь с появлением «Мертвых душ» ситуация изменилась. Не сводя к этому весь смысл романа, следует все же признать, что во внешнем своем слое он давал сатирически изображенную панораму современной жизни. В исторической перспективе может представляться, что «общая сюжетная установка его поэмы главным образом не нравоописательная»[666], однако значительная часть первых читателей подходила к роману как к изображению современной русской жизни и оценивала его (положительно или отрицательно – это уже иной вопрос) именно под этим углом зрения. Да и сам Гоголь утверждал: «…предмет мой была современность и жизнь в ее нынешнем быту» (VIII, с. 449) – и хотел «всю страшную, потрясающую тину мелочей <…> выставить <…> на всенародные очи!» (VI, с. 134). Другое дело, что это не было главным для него, что в конечном счете он стремился «озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания» (Там же), но предпосылкой этого было именно достоверное изображение окружающей действительности. Правда, Гоголь не очень хорошо знал детали русского быта, и многие делаемые ему в этом отношении упреки были справедливы[667], но силой воображения он нередко восполнял пробелы в знаниях и создавал параллельный мир, более реальный, чем действительно существовавший. Ошибаясь в деталях, он убедительно воспроизвел «идею» русской провинции и, в конечном счете, русской жизни в целом. Гоголю необходимо было ввести обыкновенное, «пошлое» в литературу, чтобы извлечь из него необыкновенное (см. «Несколько слов о Пушкине», 7-я глава «Мертвых душ»).

Опубликовав «Мертвые души», Гоголь вольно или невольно выступил как соперник Булгарина. Это была первая после «Ивана Выжигина» попытка широкой критики российской действительности. Можно допустить, что Гоголем, приступившим к написанию романа, в числе прочего двигало и желание вступить в полемику с Булгариным. Дело не в совпадении отдельных мотивов, а в том, что Гоголь использовал тот же «ход», что и Булгарин, – странствия плута по России. Конечно, не Булгарин его придумал, но он сравнительно недавно применил его в русской литературе, и не принимать во внимание его нашумевший роман Гоголь не мог. Правда, как и «Иван Выжигин», «Мертвые души» не сводятся к пикареске.

Вопрос о жанровой природе «Мертвых душ» еще более сложен, хотя, в отличие от булгаринского романа, этой теме посвящен не один десяток специальных работ. Точка зрения, что «“Мертвые души” являются совершеннейшим образцом <…> плутовского романа»[668], давно устарела, но ряд дореволюционных исследователей настойчиво стремился связать «Мертвые души» с таким образцом плутовского романа, как «Жиль Блас» Лесажа[669]. Советские литературоведы были настроены не столь решительно. А.А. Елистратова, например, обнаруживала аналогии «Мертвых душ» с «Жиль Бласом» «не в прямой, а только в опосредованной форме, – в той мере, в какой в переосмысленном, переработанном, переплавленном виде опыт плутовского романа вошел составной частью в “комическую эпопею” Фильдинга или сатирико-бытовой роман Смоллетта», а в XIX в. проявился у Бальзака, Теккерея, Диккенса[670].

Наиболее авторитетной стала сейчас точка зрения, согласно которой способ повествования в «Мертвых душах», в отличие от плутовского романа, «не только раскрывает более широкую перспективу (включая эпический охват общенациональной, общенародной жизни, немыслимый из перспективы наблюдения плута), но меняет способ раскрытия частной жизни. Хотя “ведет” “автора” персонаж, но наблюдает, “подслушивает” и “подсматривает” эту жизнь прежде всего “автор”, что создает дополнительное конструктивное противоречие и в повествовании и в общей установке произведения»[671]. Учитывая отмеченное еще современником Гоголя сходство «Мертвых душ» и «Божественной комедии»[672], в определенном смысле можно утверждать, что «Мертвые души» – философский роман (поэма), использующий сюжетную структуру плутовского романа.