Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улице подморозило еще крепче. Я впервые в жизни заметила, какие красивые полированные гранитные плиты разделяют понизу витрины нашего углового магазина, по старой памяти двадцатых годов звавшегося «У инвалидов». Эти цоколи так и сверкали свежей звездчатой изморозью, подсвеченные зеркальной гладью темно-красного камня. Фанерный бакалейный ларек на углу Гатчинской и Малого, который мы с Инкой, болтая, подпирали спинами в те разы, когда ей выпадало провожать меня, казался необыкновенно уютным, должно быть, сытно-теплым и укромным внутри.
Я свернула на Малый, одним духом пролетела Деряпкин рынок с его чугунной оградкой и крошечным палисадничком, где летом в залузганной траве постоянно спали блохастые рыночные кошки, и остановилась у витрины своей булочной, где в скудном ночном свете рыжело пыльное изобилие караваев, кренделей и баранок из папье-маше. Юрки возле булочной не оказалось. Я заглянула за угол, в мутную протяженную прямизну пустынной, темной и всегда страшной для меня Ораниенбаумской, но свернуть туда не решилась, тем более что по ней, аж до самого Геслеровского, никто не шел навстречу. С другой стороны, так вот торчать на углу значило прямо показывать редким прохожим на Малом, что я кого-то жду. Я начала медленно прохаживаться вдоль витрин булочной, то удаляясь от Ораниенбаумской, то снова шагая к ней. Расхаживая, я удивлялась про себя, с чего это я так радостно побежала на это свидание; ведь я совсем не знаю Юрку, даже лица его не помню… Что мне вообще о нем известно? Ну, восемнадцать лет, ну брат Маргошки и сосед Кинны, ну, работает на ИРПА и учится в вечшколе раб-молодежи, ну, немного повыше меня ростом и хорошо танцует… а я разбежалась, как к старому другу, ну, как к Орлянке, например…
Тут меня схватили сзади за плечи и резко развернули. Юрка подошел не с Ораниенбаумской, а с Малого — должно быть, вышел туда по моей Гатчинской. Так оно и было.
— А я мимо твоего дома прошастал, может, думал, успею у парадняка подловить. Держи тетрадку! — Он достал ее из-за пазухи и вручил мне.
Под угловым фонарем я в первый раз как следует разглядела его лицо. Оно, пожалуй, могло бы считаться даже красивым — с черными бровями, глубокими карими глазами и густыми ресницами, маленьким и припухлым ртом, — если бы не чрезмерно большое расстояние между коротковатым носом и верхней губой, делавшее лицо несколько странным (а через много лет, припоминая его, я напрямик скажу— дегенеративным). Рост его, во время танцев представлявшийся мне почти высоким, оказался весьма средним. Ну что ж, не мне быть чересчур разборчивой, все это вполне подходило, ведь не урод какой-нибудь и ясно, что мной интересуется. Все же лучше, чем ничего, для меня сошло бы и что-нибудь похуже, еще и повезло, по совести говоря. Я наверняка так же рванулась бы к нему, будь он даже совсем неказист и мал ростом… Он тем временем тоже разглядывал меня.
— А ты ничего чува, на подходе к стилю. Голландочка красненькая и шарфик, все законно. Знаешь, чего не хватает, так это красного пояска, ну, видала такие, пластиковые, в мелкую дырочку, еще прямо на пальто их носят. Чего ты не купила, они в любом галантерейном, и дешевые, всего по четыре пятьдесят, а был бы полный стиль.
— Купила! — грубо передразнила я, подделываясь под него, ибо не ожидала, что он начнет с обсуждения моей одежды и промтоварных цен. — Купила-притупила! На меня и так денег прорва идет, а у нас дома бюджет.
— Да, это ты в жилу, — согласился он, — им всегда мало. Я вон третий разряд уже имею, прилично приношу, а моя все ноет, мол, кругом дыры. Купила недавно мне лондонку, говорить не о чем, тридцать с чем-то, а шамает за нее меня прямо без масла. — Он еще глубже надвинул, чуть ли не на нос, свою довольно безобразную, но модную тогда кепку «лондонку», рябую и длинноворсную, которая туго облегала его голову, делая ее узкой в затылке. — Траты, хнычет, какие! А я ж ничего особенного и не прошу. Под Новый год еле уговорил ее из дивана довоенное отцовское пальто достать, плечищи ватные из него вынуть, чтоб плечи на руки немножко обвисали, чтобы в стиль, а уж потом неделю уламывал укоротить до полуперденчика, — беззастенчиво выговорил он, — укоротила, и видишь, до чего колоссально! Знаешь, как сейчас «Мишку» стиляги переделывают?
Мишка, Мишка, где твое пальтишко,
Модное, короткое, без плеч?
Самая нелепая ошибка,
То, что ты не смог его сберечь! —
спел он и взял меня под руку, не крендельком, как девочки, а крепко сжав пальцами сквозь пальто мякоть моей руки чуть ниже подмышки. Мы прохаживались вдоль тех же витрин булочной туда-сюда, туда-сюда. Дурацкий разговор о «лондонках» и пальто все продолжался, и может быть, именно потому, что он шел об одежке, мне вдруг показалось, что мы с Юркой ходим под руку совсем голые, ну, как я вчера ночью перед трюмо, и мне стало стыдно до отупелого, растерянного безмолвия. Я молчала уже несколько минут и, понимая, что дальше так нельзя, замечая, что и он почему-то внезапно смолк, спросила, запинаясь:
— Юра… скажи, пожалуйста… а ты стиляга?
— Какой же я стиляга, — возразил Юрка, — я только канаю под стилягу. У стиляги и корочки должны быть не как мои, а такие, знаешь, потрясные, на рубчатой микропорке, дорогущие, и брюки куда поуже, и стрижка под Тарзана, сзади подлинней. А что у меня, одна лондонка да пальто укороченное… Ну, ничего, — бодро прибавил он, — только давай будем живы, а там до всего доживем. Будут у меня и коры клевые, и у тебя поясочек красненький, и корочки другие, — он указал на мои потертые мальчиковые ботинки, порыжелость которых хоть не была столь заметна в темноте.
Следуя за его взором, я поглядела на свои «корочки», почти готовая отрубить их вместе с ногами. Но Юрка все не отпускал мою руку, и тот самый вид МОЕГО, который
