Кукольных дел мастер - Генри Олди

— Но «Герсилия» пристыкована к «Шеолу», — гитарист Заль взлохматил пятерней роскошную шевелюру. — Автоматика не может ее отсоединить: шлюз поврежден, и станция разгерметизируется.

— Ага! — возликовал Авель. — Воистину так!

— Значит, либурна останется в зоне действия луча. Мины не взорвутся.

— Но ЦЭМу придется все время держать луч включенным. Неопределенно долго! ЦЭМ теперь не сможет «заснуть»: ему надо контролировать луч. А это расход энергии, нештатная ситуация, постоянная угроза взрыва… Малый Господь, будь он проклят, — последние слова О’Нейли произнес шепотом, — обязательно вызовет помощь! Никуда не денется!

— Интересно, — вслух задумалась Юлия, накручивая на палец вороной локон, — когда истечет время таймера?

— Через семь секунд, — охотно сообщил Давид.

Сирена взвыла, но как-то задушенно и неубедительно. В первый раз, помнится, Лючано аж присел. А сейчас поморщился слегка, и баста. Начал привыкать, что ли?

— Лица, заключенные под стражу, — громыхнул под сводами оранжереи знакомый бас, — обязаны бережно относиться к имуществу пересыльной тюрьмы!

— День Гнева? Опять? — изумился Бижан. — У вас и раньше так частило? — обернулся он к летописцу.

— По два раз в день? Нет.

Авель и сам выглядел растерянным.

— Это голем «разгневал» ЦЭМ. На пару с Борготтой, — ясное дело, легат не мог не помянуть корень всех бедствий. — А мы за них отдуваемся…

— …запрещается без разрешения администрации выходить из камер и других помещений режимных секторов!..

Мимо ломилась толпа рефаимов, спеша к выходу из оранжереи. Скорее по камерам, пока Малый Господь не взялся хлестать непокорных молниями! Летописец дернулся было следом, но Заль придержал его за плечо.

— Не лезь, брат, затопчут. Успеем.

Видя, что «неофиты» не спешат бежать прочь, О’Нейли внял и остался. Он с опаской озирался по сторонам, словно пытаясь определить: откуда его шарахнет током?

Стадо унеслось, оставляя за собой перевернутые вазоны, сломанные ветки и пол, грязный от рассыпавшейся земли. Минута, другая, и в дальнем конце оранжереи раздались вопли отчаяния вперемешку с глухими ударами. Казалось, грешники, обретя прощение, рвутся из ада в места иные, а их вопреки обещанию не пускают.

— …проводить уборку камер и других помещений в порядке очередности!..

Надвинулся топот ног: стадо возвращалось.

— Нас заперли! Заперли!

— Мы стучали, но не отверзлось!

— Господи! За что караешь?!

— Прости и помилуй!

За кустами дрока замелькали полосатые комбинезоны.

— Ну вот, никуда бежать не надо, — философски заметил Заль.

— В связи с угрозой взрыва, — бас хрипел, будто ЦЭМ переработал связки, — всему персоналу и заключенным немедленно покинуть сектора ноль-четыре, ноль-три, ноль-пять, один-четыре, один-три! Повторяю…

В кронах деревьев-коротышек раскатился гулкий удар колокола.

— Мы в секторе два-пять. Тут безопасно, — шепнул летописец, бледный до синевы. — Поэтому он нас и запер.

— Аварийная тревога по тюрьме! Повторяю: аварийная тревога! Всем заключенным собраться…

Голос поперхнулся, с натугой икнул. По ушам ударил надсадный скрежет. Теперь Лючано знал, как кашляют электронные мозги. Мигнуло освещение. В следующий момент что-то произошло с окружающей реальностью. Она расслоилась, будто скисшее молоко. Пласты, ранее пребывавшие в гармонии, неуловимо сдвинулись друг относительно друга. Кривые линии превратились в ломаные, звуки приобрели дребезжащий характер. Став шершавым, воздух наждаком раздирал горло. Видимый мир рассыпа́лся на отдельные пиксели.

Бытие сделалось дискретным.

Волна агрессии и разрушения вздымалась за спиной. Тарталья начал поворачиваться, ощущая микроскопические сокращения мышц, повороты костей в суставах; натяжение кожи, циркуляцию крови в жилах, лопнувший сосудик в глазу. Словно он, Лючано Борготта, распался на мириады частиц, каждая из которых обрела собственную сущность — и воспринималась теперь по отдельности, вне связи с остальными.

Наконец ему удалось завершить поворот, и он увидел статую. Белый мрамор с голубыми прожилками вен, затянутый в черный комбинезон. Юлия стояла, широко расставив ноги, как матрос на палубе во время качки. Лицо — маска ледяной ярости. Взгляд остекленел, устремлен сквозь переборки «Шеола», пронизывая тюрьму насквозь. Пальцы рук свело судорогой, они вцепились в добычу, глубоко вонзив когти в трепещущую плоть.

Волосы помпилианки жили отдельной жизнью. Несуществующий ветер клубился в них, вздымая черным облаком, грозовой тучей над головой женщины.

«Приступ! У нее приступ! Как в Эскалоне. Рефлекторный перехват лидерства. Толпа, которая повинуется не ей. Пастушка — конкурент, у которого…»

«Увы, дружок. Пастушка — лишь исполнитель чужой воли. Собака при Хозяине. И хозяин этот — ЦЭМ „Шеола“. Малый Господь! Вот с кем схватилась сейчас Юлия…»

«Но Малый Господь — не человек! Машина, искусственный интеллект…»

«А какая разница, дружок? Помпилианка — тоже не вполне человек. Она — середина дороги между человеком и антисом. А ты, ты сам — вполне человек?»

— Юлия! Остановитесь!

Он знал: бесполезно. Но все равно кричал. Слова вязли в силовом поле воздуха, застревали, путались в волокнах, не в силах достичь ушей каменного идола. Вокруг Юлии с медлительностью, наводившей ужас, закручивался смерч хаоса. Пространство шло мелкой рябью, как гладь пруда под дождем. Нельзя было поручиться, что это не шутки давления на психику. Но, с другой стороны, какая разница, если ты — объект пси-атаки?

Искажались перспективы, позволяя разглядеть каждую хвоинку на ветвях ели в тридцати шагах отсюда и создавая эффект «кривого зеркала» вблизи. В ушах царил комариный писк. Чертовы комары роились прямо в мозгу. Рефаимов мало-помалу охватывало знакомое безумие. Одни падали на колени, истово молясь, другие рвали на себе волосы или пускались в пляс. Кто-то сосредоточенно бился головой о ствол зинарского кедриона.

— …Я родился на Гамме Южного Триалета, в городе Занур, в семье…

— …приняли на должность штурмана на почтовый челнок «Стриж»…

— …воровал с двенадцати лет, семь ходок…

«Они вспоминают свою жизнь. Как на Посвящении. У них полный кавардак в головах…»

— Аллай-а!

— Анафема-а-а!

— А-а-а!

Двое Добрых Братьев, выронив оружие, катались среди разбитых горшков, прямо по кактусам. Презрев боль, они норовили вцепиться противнику в глотку — точь-в-точь антис с легатом день назад. Но система «Шеола» не била дерущихся шоковыми разрядами, не пыталась отсечь их от остальных. У Малого Господа в данный момент имелись куда более серьезные проблемы.

Одна из этих проблем силой захватывала власть над стадом.

А вторая…

Внутри Лючано образовалась пустота. Пол ушел из-под ног, к горлу подкатила тошнота. Ударил тяжелый, басовитый гром: не по ушам — по всему телу. Тарталья задохнулся и ослеп. Ослепнуть от грохота? — в свихнувшемся мирке, объятом черным пламенем, было возможно и не такое.

Буквально через секунду он пришел в себя. Зрение восстановилось сразу — словно включили свет в темной комнате. Зелень, снежно-белые цветы над лицом… Он лежал на полу. На ногах не устоял никто, кроме Юлии.

— «Герсилия»! — кашляя, кричал летописец. Он на четвереньках выползал из клумбы с раздавленными в кашу петуниями. — Либурна взорвалась! Наверное, сбой луча… А-а! Я родился на Фронне, в семье ректора духовной академии! Моя мать, святая женщина, пожертвовала карьерой ради отца, человека глубоко… Господи! Укрепи силы мои! Что я говорю?

«Это Юлия! Ее атака повредила ЦЭМ, или отвлекла его, и Малый Господь не удержал контроль над лучом!..»

— Чрезвычайная ситуация! Разгерметизация…

Голос электронного мозга перешел в невнятное бормотание.

— Тревога первой степени! Сектора…

«Интересно, почему Авель не до конца сошел с ума? — отстраненно думал Лючано. — Наверное, потому, что не побежал вместе со всеми. Юлия захватывает тех, кто целиком и полностью попал под воздействие „конкурента“. На Террафиме со мной и близнецами тоже ничего не случилось…»

— …блокированы! Персоналу и заключенным срочно поки… н-нуть…

Из зарослей повилики к Юлии метнулся вихрь. В звере, чьи движения взгляд едва успевал отследить, родная мать не узнала бы Марийку Геджибош. Впрочем, нет, родная мать, намод-киноид с Цэрба, как раз узнала бы дочь без труда. Хищный оскал обнажал не только зубы, но и дёсны. Вздыбились лопатки, комбинезон лопнул на спине по шву. Пластика атакующей собаки — и пальцы-клыки, закостеневшие от желания рвать.

Те самые пальцы, что оставляли глубокие щербины на тюремных столах.