Город - Стелла Геммел

Архивестница помолчала, после чего повторила мысль, которую хотела растолковать, внушить, вложить в память зрителям и судьям:

– Мы должны быть благодарны этим солдатам, как благодарны нашим храбрым войскам! Нам следует аплодировать им, а не суду предавать!

Архивестница поклонилась золотому балкону и ушла с арены, провожаемая жидкими хлопками.

Шестеро мальчишек стояли и смотрели, как император беседовал с судьями. Эриш все щурился на них против яркого света. Император, кажется, больше молчал. В основном говорил торговец Голдин Вара. Судя по жестам, он спорил с императором. Старый ученый, похоже, вовсе дремал…

Эриш ощутил пустоту в животе: это был страх. Судьи могли спорить сколько угодно, но он уже знал свою судьбу. Они все умрут здесь, на арене, на глазах у весело покрикивающих зрителей, которые после разойдутся по домам и станут рассказывать женам и детям, как сегодня казнили врагов Города. А его, Эриша, жизнь завершится здесь и сейчас. Может, оно и к лучшему? Та жизнь, которую он знал до сих пор, его не очень-то радовала. В ней было слишком много жестокости, страха, одиночества и нужды. Ужас, скрутивший нутро, несколько отпустил, Эриш слегка успокоился. Только бы способ казни оказался не слишком мучительным! С края золотого балкона можно было видеть императорского палача Гальяра. Он с незапамятных времен служил Бессмертному. Теперь он ожидал приговора, положив руку на рукоять огромного топора…

Эриш посмотрел на других мальчишек. Эван прижимался к Сэми, тот обнимал малыша за плечо. За последние несколько дней, когда отпала нужда в напускной храбрости, Эриш успел убедиться, что душа у Сэми была на самом деле добрая. Он присматривал за Эваном, на которого другие в основном не обращали внимания. И это он, Сэми, старался следить, чтобы предоставляемые им скудная еда и питье делились поровну.

Сэми заметил взгляд Эриша и криво улыбнулся в ответ. Похлопал Эвана по плечу. Малыш вскинул голову, его взгляд был полон доверия. Эришу сразу подумалось, что на него самого никто еще ни разу так не смотрел. И он дал себе обещание: если переживет этот день – обязательно добьется, чтобы стать достойным доверия.

Между тем разговоры среди зрителей стихли: купец Голдин встал и подошел к перилам балкона. И поднял руку, призывая к тишине.

– Судьи, – объявил он, – нашли обвинение обоснованным. Шестеро юнцов повинны в убийстве императорских псов, наказанием за которое служит смертная казнь!

Вздох ужаса, вырвавшийся у мальчишек, потонул в одобрительном реве. Эриша охватило чудесное спокойствие. Стало быть, вот он и конец! Не надо больше принимать решений, за что-то бороться и со страхом гадать, чем кончится очередной наступающий день. Он поднял глаза к синему небу и сказал себе: «Я вижу его в последний раз». Сожаления почему-то не было. Только великое облегчение.

Однако Голдин еще стоял и, дав поутихнуть торжествующим выкрикам, вновь поднял руку. Дождался относительной тишины и продолжил:

– Но наш император великодушен и, невзирая ни на что, справедлив! Он признает, что госпожа архивестница привела в пользу подзащитных очень веские доводы. Поэтому он милосердно решил, что для удовлетворения требований закона будет довольно смерти лишь одного нарушителя. Прочие останутся в живых. Они должны сами выбрать, кто будет казнен. На это решение им дается время до тех пор, пока солнце не коснется вершины Щита!

Зрители опять зароптали, досадуя, что лишились удовольствия созерцать массовую казнь. Мальчишки стали переглядываться – потрясенные, сбитые с толку. Потом обратились в сторону клонившегося солнца.

– Нет-нет, – заикаясь, пробормотал Сэми. – Так нельзя! Они не должны нас заставлять выбирать… Это несправедливо!

– А что тут вообще справедливо? – отозвался Эриш.

В действительности он приглядывался к себе и удивлялся тому, что наблюдал. Мгновение назад он почти с облегчением ждал конца, но теперь, когда появился неплохой шанс остаться в живых, умирать как-то расхотелось. Во всяком случае, желания вызваться добровольцем и пойти под топор Гальяра не было никакого. Он слышал, как его товарищи заспорили между собой… и никто не сделал шага вперед. Каждый надеялся, что это сделает кто-то другой.

– Надо жребий тянуть, – сказал Сэми. – Другого выхода нет.

Он по очереди оглядел бледные лица, и все неохотно кивнули, один за другим.

– Только Эвана не считай, – сказал Эриш. – Уж он-то ни в коем разе не виноват.

– Да кто тут виноват… – пробормотал Ранул.

– Я буду тянуть, как все, – твердо проговорил Эван.

– Ты хоть понимаешь, что это значит? – спросил Эриш.

– Пусть тянет, раз так решил, – встрял Ранул.

Эриш наградил его холодным взглядом, но малыш снова кивнул. Он, во всяком случае, понимал, что творит.

Рийс оторвал рукав от рубашки и сделал шесть одинаковых полосок. Вручил их Ранулу – и тот, отвернувшись, укоротил одну. После чего зажал их все в мясистом кулаке, оставив торчать лишь одинаковые хвостики. Эриш посмотрел на солнце, быстро опускавшееся к вершине горы.

– Срок почти вышел, – заметил он.

В животе опять урчало от страха.

– Готовы? – спросил Ранул и обернулся.

Он часто моргал, лицо было серым.

Эвану предоставили право тянуть первым, и ему досталась длинная полоска. За ним последовали Эриш и Рийс с братцем Парром… Им тоже выпало жить. Сэми осталось выбирать одну из двух. Он посмотрел Ранулу в глаза и вытащил полоску. Она оказалась короткой.

У Ранула вырвался долгий вздох облегчения. Остальные смотрели на Сэми. Хотелось что-то сказать ему, но что? Эриш товарищески коснулся его плеча, другие сделали то же. Сэми в свою очередь кивнул каждому и вышел вперед. Зрители обрадованно зашумели. Гальяр уже шел по песку, и с ним двое солдат. Они взяли Сэми за плечи.

Потом трибуны притихли: купец Голдин вновь поднялся и приготовился говорить. В этот раз его голос показался Эришу каким-то далеким и тонким, да и сам он будто стал меньше ростом. Эриш нахмурился, а в животе ледяным комом залег ужас.

– Император, в своей непостижимой мудрости, распорядился… – выкрикнул Голдин, – что преступника следует предать смерти по обычаю, доставшемуся нам от древних богов. Он будет жариться живым, пока не умрет!

Наступила оглушительная тишина. И ее прорезал тонкий визг, в котором не было ничего человеческого. Эриш увидел, как Сэми рвался из рук стражников. Его лицо было обращено к недавним товарищам, рот раскрыт в крике, глаза побелели от ужаса.

Толпа зрителей разразилась восторженными криками…

25

Феллу Эрону Ли терпения было не занимать. Его научили этому опыт и необходимость. В жизни солдата долгие дни одуряющей скуки перемежаются с мгновениями безумного страха. Фелл давно выучился справляться с днями, неделями, а то и месяцами безделья. В молодости он обнаружил, что, прикрыв глаза и разогнав лишние мысли, можно достичь островка спокойствия, укрытого от звуков и зрелищ окружающей жизни. Уход в подобное состояние потребовал немалых упражнений: слишком легко было отвлечься на чей-то смех, громкий разговор, зуд от одежды… Мешали и блаженные мечты о чувственных наслаждениях, свойственные юным мужчинам. Опять же, тогда у него впереди была целая жизнь, чтобы практиковаться.

Фелл был солдатом уже больше тридцати лет. Состояние внутреннего спокойствия до сих пор давалось ему не без некоторого труда. Особенно в тесной камере с двумя товарищами по заточению. Но если уж удавалось его достичь, Фелла иногда вознаграждало настоящее откровение.

Например, после долгих недель плена он вдруг осознал, что не хочет больше быть солдатом. Он прожил целую жизнь, убивая людей. В основном мужчин, но случалось и женщин… даже детей иногда. Он редко встречал кого-то, кто не имел бы отношения к армии. А вот Мэйсон солдатом не был. По крайней мере, на действительной службе не состоял. И Фелл наслаждался беседами с ним так, что и выразить нельзя. В своих разговорах они, можно сказать, путешествовали по всему миру, касались истории и верований, астрономии, музыки, землепашества и скотоводства. Мэйсон был умен и начитан. Фелл, со своей стороны, за всю жизнь ни единой книги не прочитал, но за долгие годы службы довольно наслушался чужих разговоров. Многие его товарищи по оружию в своей мирной ипостаси были земледельцами, учеными, кузнецами, а то и учениками жрецов, пока их не призвала война. Теперь Фелл с удивлением осознавал, сколь многого успел от них нахвататься. Каждый день он с нетерпением ждал очередной встречи с Мэйсоном. А потом, возвращаясь в камеру, подолгу размышлял над прошедшей беседой.

В какой-то момент его потрясло озарение: подобная жизнь нравилась ему куда больше той, оставшейся на поле брани! И ведь это была правда. Фелл оглядывался на свое прежнее существование и чувствовал себя ограбленным. «Вот вернусь в Город, – сказал он себе, – и дальше пускай воюют другие». Правда, Фелл еще не решил, чему хотел бы посвятить остаток своих дней. Он только надеялся, что в его новой жизни будет присутствовать Индаро.