Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

— Насть, — сказал он, — А что это за форум такой у вас мистический?

Настя едва не подавилась куском курицы. Выпучив глаза, лихорадочно соображая — откуда? Почему? — она кое-как протолкнула еду в нужное горло, откашлялась и ответила, стараясь выдержать небрежный тон:

— Да ну, это так. Я на первом курсе там тусила, стишки писала, всё такое. Тогда же как раз городской сайт возник, помнишь же, — она вонзила вилку в новый кусок, — Там забавно было. Истории всякие. Понятное дело, там по большей части всякие фрики…

— А ты? — Сашка положил вилку и посмотрел на неё как-то очень внимательно.

— А что я? — она пожала плечами. — У меня брат пропал, ты знаешь. Все считали, что он сбежал, чтобы в армию не идти. Ну и там такая сомнительная была история, то ли видели его потом, то ли нет. — Она снова пожала плечами, чувствуя, что совершенно пропал аппетит и улетучилось недавнее прекрасное настроение.

— Так и не нашли ведь? — спросил Сашка.

— Ну ты же сам знаешь, — она отвела взгляд, — Больше пяти лет прошло.

Вдруг с неожиданной силой насело горе и чувство вины. Вопреки своему обыкновению она вдруг поддалась желанию быть понятой и утешаемой и сказала:

— Мне всё казалось, что он где-то там прочитает мои стихи, темы на форуме и вернётся. Была… надежда.

С минуту над ними висела тяжёлая, ватная тишина. Потом Сашка взял вилку и сказал, цепляя на неё карри:

— По статистике, если пропавшего человека не нашли в течение первых двух суток, он, вероятнее всего, погиб.

Настя прикусила изнутри губу и уставилась в свою тарелку. В такие моменты она остро ненавидела своего мужа, совместную жизнь с ним, вообще всю эту чёртову устроенную жизнь с понятными перспективами. Ненавидела так, что забывала дышать.

Наконец тело, которое старше и мудрее разума, перехватило управление и заставило её набрать воздуха в лёгкие. Она вдохнула, выдохнула, снова вдохнула и, чувствуя, как уходит ненависть, сказала:

— Мы уже тогда это поняли.

Глава 43.

Тогда, в двухтысячном, Елена меня фактически два раза вытащила из полного дерьма. Первый раз по воле случая в Стамбуле, и на этом наше знакомство имело все шансы закончиться, потому что я струсила и сбежала. Оставила её одну со всеми этими вопросами, на которые никто из «турецких ведьм» и не подумала отвечать.

Второй раз случился несколько месяцев спустя, когда я была уже на полметра под водой и успешно приближалась к самому дну. Образно выражаясь, конечно.

Всё дело было в Горгоне.

Всё дело было в том, чем для меня была Горгона, и как я надеялась, вопреки всякой логике, чем я была для неё. Надеялась, что лето ещё не всё, что мы ещё не всё, что главное — увидеться, и я смогу объяснить, восстановить нашу дружбу. Видишь, сказала бы я ей, я ушла от этого зануды. Видишь, я решилась и смогла использовать своё Это, своё Странное сама, по своей воле. Веришь ли, у меня были такие приключения. Я сейчас расскажу — ты просто лопнешь от зависти.

Но всё дело было в том, что Горгоны больше не было.

Дракон отказался рассказывать подробности. Он сказал: случился несчастный случай на игре. И добавил: вы должны были приехать вместе. Какого чёрта ты её бросила?

Тогда я в первый и последний раз в своей жизни поступила смело и честно. Я поехала к Иркиным родителям. Я посмотрела в глаза её маме и сказала: я не знала. Простите. Я была в отъезде, я ничего не знала.

Мама рассказала, что и как произошло. Она не стала, как Дракон, прямо обвинять меня в произошедшем, но когда я уже уходила, она сказала: мы думали, хорошо, что вы ездите вдвоём. Ира, она была такая…безрассудная. Но ты ездила с ней, и нам было поспокойнее.

Подо мной словно расступилась тонкая водяная поверхность, и я начала тонуть.

Мне хватило пары осенних месяцев, чтобы скатиться в полное дерьмо. В училище я приходила раз или два в неделю. Поначалу меня ещё пытались отлавливать и стыдить преподы, но потом — потом я однажды увидела лицо своей кураторши, которая преподавала у нас барельеф. Лицо, на котором была написала ядрёная смесь презрения и досады.

Лицо, после которого я пошла и напилась почти до бесчувствия.

Дело в том, что я теперь могла себе это позволить. Это было чертовски иронично, дьявольски несправедливо и просто невероятно. Мой триггер сломался, моя способность перемещаться пропала, как и не было, и я осталась, как дырявая лодка на мели: ни друзей, ни любимого, ни перспектив, ни-че-го.

Оставалась ещё бабушка. Которая пока что впускала меня в квартиру, даже когда я шла, держась за стену. Которая помогала мне снять мокрую, грязную или заблёванную одежду, вела в душ, наливала чай. Не трогала, когда я трезвая молча сидела перед листом бумаги, не в силах ни начать, ни закончить хотя бы одно учебное задание. Она знала про Горгону, она понимала и помогала, как могла, но и её терпение однажды должно было кончиться.

Это был ноябрь, парой часов раньше я узнала, что буду отчислена из училища. «Скорее всего» не значит «обязательно», но у меня не было ничего, что бы я могла этому противопоставить. Ни сил, ни желания. Я просто снова купила пива, зашла в арку неподалёку от трамвайного кольца и стала пить, сидя на хлипком деревянном ящике из-под овощей.

Елена шла мимо. Шла неспешно, курила, обходила лужи. Я её тогда не узнала, но она выглядела доброжелательно-задумчивой, и я попытала счастья:

— Девушка, сигареткой не поделитесь?

Она остановилась, пригляделась. Я встала, оставив бутылку стоять на асфальте. Меня уже изрядно вело, к тому же последние дни я почти не ела — не было аппетита. Елена сделала пару шагов в арку, уронила сигарету в лужу. Наши взгляды встретились.

— Света?

Я невольно отшатнулась. Ещё даже не узнав её, я мгновенно представила, что эта молодая женщина оказывается кем-то из коллег матери, или кем-то из моего университетского прошлого…

— Что с тобой случилось? — она снова шагнула ближе, — Не узнала? Я Елена. Стамбул? Ведьмы чокнутые? Ну?

До меня дошло. Я подняла руки, провела по лицу, пытаясь собраться и сказать что-то связное. Елена подошла совсем близко и вдруг громко и гневно воскликнула:

— Да что с тобой? Тебя что, мыться не учили? Ты что, в запое? Я тебя для этого черт знает откуда спасала?

Я снова потёрла руками лицо, потом подняла взгляд на Елену и жалобно сказала:

— Горгона умерла. А я виновата. Понимаешь, я сбежала, и она поехала без меня. И теперь её нет. А я больше не могу перемещаться. Пить могу, а перемещаться — нет.

И зарыдала глупыми, пьяными слезами.

Елена вытащила из кармана сигареты, прикурила и стала ждать, когда я прорыдаюсь.

— …А теперь ты не куришь, — сказала я, облокотившись на перила балкона и чуть свесившись наружу. С этого балкона открывался вид на крыши, крыши и только крыши — целое море турецких черепичных крыш где-то в стороне от Истик-ляль.

— Что? — она поставила на столик пару стаканов с безалкогольным мохито и села в шезлонг.

— Вспомнила, как мы встретились во второй раз. — я повернулась, взяла стакан и отпила. Мохито был холодный и очень вкусный. И безалкогольный.

— Я всякий раз вопрошаю небеса, за что мне такое счастье, — Елена закинула ногу на ногу, покачала туфелькой сабо, повисшей на большом пальце. — Что на этот раз ты с собой сотворила?

— Это не я, — я уселась прямо на плиточный пол балкона, благо, было жарко. — Я же сказала тебе по телефону — это Настя. Тео-чёрточка-лог с форума. Лживая и агрессивная коза.

— К которой ты зачем-то сунулась, — хмыкнула Елена. Прислонила стакан к виску, вздохнула. — Октябрь месяц. Аномальная жара. Мне все твердили, что в Стамбуле в октябре уже дожди и мерзко, а тут вот — двадцать пять в тени.

— Она же всё ещё пишет тот блог в Дайри, — ответила я, снова отпила. Божественный напиток. И ни следа алкоголя.