Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

— Ну, пишет, — отозвалась Елена с явным раздражением, — Тебе-то что? Возомнила себя супергероиней из американского мультика? Ах, где-то страдают, надо явиться и всех спасти!

— Ты же явилась и меня спасла, — сказала я. Звучало глупо, но по факту-то так и было.

— Во-первых, это было совпадение. Во-вторых, ты мне была нужна в сугубо утилитарных целях. Я тебя использовала!

— С особым цинизмом, — заржала я, едва не облившись напитком. Поставила стакан на плитку рядом, стряхнула с футболки пару капель.

Елена не засмеялась. Она хмурилась и постукивала трубочкой по стенке своего стакана. Я изобразила на лице серьёзное выражение и спросила:

— Что тебя беспокоит?

— Соня меня беспокоит, — Елена наконец сунула трубочку на место и потянула свой мохито длинным глотком. Откинулась на шезлонг, снова прислонила стакан к виску и продолжила довольно ворчливо:

— Ты с ней не имела дела, поэтому просто не представляешь себе, как она на людей действует. Я же помню, я не неё смотрела, как кролик на удава.

— Она тебя просто поймала, когда ты была растеряна.

— Она всех так ловит. Знаешь, что? — Елена села прямо и со стуком опустила стакан на столик. — Надо идти к местным.

— Да иди ты! — я вскочила, сшибла стакан с остатками жидкости. Он брякнул о плитку и быстро покатился, расплескав содержимое, к краю балкона, в проём между редкими опорами решётки.

— Ай! — я прыгнула за стаканом, в последний момент успела цапнуть его на краю и тут же влетела лбом в опору. Больно было так, что в глазах на мгновение потемнело и стало дурно. Я медленно села, скорее даже плюхнулась на задницу.

— Дура, — Елена быстро встала, — Ляг и лежи, глаза закрой, я сейчас лёд принесу!

Спорить желания не было, я легла, растянувшись по диагонали и всё ещё сжимая в руке чёртов стакан. Вскоре послышался стук сабо, и мне на лицо плюхнулся ледяной пакет с чем-то мелким и твёрдым внутри. Я прижала его ко лбу и зашипела от облегчения.

— Лёд кончился, так что только это. — Елена издала смешок, — Прямо как в американском сериале — герою на разбитое табло кладут замороженный зелёный горошек…

Я не выдержала и тоже захихикала. Господи, вся жизнь — как тупой гэговый сериал. Не хватало ещё…

— Не хватало ещё добить стакан, — Елена вытащила стеклотару из моей руки. — Полежи, я ещё налью.

— Спасибо, — пробормотала я из-под пакета. Лицо уже основательно охладилось, место удара даже онемело слегка, а пакет начал нагреваться. Я перевернула горошек холодной стороной к себе и снова невольно захихикала.

Если кто тут супергероиня — так это она, Елена. Появляется как по волшебству, от очисток очищает помоешную собаку (не в первый уже раз, кстати), отмывает от грязи, даёт колбасы и каким-то образом заставляет шевелиться. Божечки, да у неё даже присказка одно время была — хватит огорчадзе, надо шевелидзе!

Тогда, в ноябре двухтысячного, она спросила:

— Больше не можешь перемещаться?

— Больше не работает алкоголь, — ответила я.

— А как же ты из Стамбула сбежала? — поинтересовалась она.

— Это… не я! — ответила я неуверенно. Я не слишком хорошо помнила, что произошло. Я не слишком хотела вспоминать. Я тонула в горе и чувстве вины, потому что Горгоны больше не было, и Сашки, по сути, тоже больше не было — не было для меня; и не было Таньки, потому что я не могла себя заставить снова ей позвонить. Не после того разговора у рынка. Но Елене было, в общем, плевать на мои терзания. Я была ей нужна — живая, здоровая и способная почти мгновенно оказаться за тысячу километров от дома. Поэтому она твёрдо сказала:

— Это была точно ты. Ведьмы сказали, что Замок сломала твой триггер. Снесла его к херам. Потому что ты, дескать, идеальный ключ, и, если бы не сбежала — вы втроём могли бы открыть город. Ты просто взяла и прыгнула без всякого триггера.

— Не может быть, — я, всё ещё не вполне трезвая, одетая после душа — опять! — в одежду Елены, снова схватилась за лицо и принялась тереть щёки, тщетно пытаясь прийти в себя, проснуться, очнуться, выскочить из этой тёмной и бредовой реальности в какую угодно другую.

— Это была точно ты, — повторила она. — Но прямо сейчас я тебе бы не советовала эксперименты ставить. Сейчас мы лучше такси вызовем, я тебя домой провожу. Выспишься, встретимся завтра — тогда увидим.

— Как лоб? — здесь и сейчас, в октябре, на балконе Елена приподняла подтаявший пакет, посмотрела внимательно.

— Ну, что там? — я подняла было руку к лицу и получила шлепок по пальцам:

— А ну, не трогай. Ссадина небольшая и синяк… тоже не очень большой будет… наверное. — Она ушла, судя по звукам, вернула горошек в морозилку, а взамен принесла пластырь и полотенце. Сама вытерла мне лоб и заклеила наискось, закрывая самое ободранное место.

— Лен, — позвала я.

— М? — она смотрела сверху вниз с озабоченно-недовольным выражением на прекрасном лице.

— Вот бы ты была моей сестрой, — сказала я. И тут же пожалела об этом.

Елена встала, уронила на меня полотенце и с непередаваемой интонацией ответила:

— Да боже упаси.

И ушла в комнату, оставив меня лежать на балконе, чувствовать лопатками твёрдую плитку, нагреваться на октябрьском стамбульском солнце.

Глава 44.

Октябрьские выходные всегда словно не совсем настоящие. Вот летом — летом Настя уже в пятницу придумала планы, взяла разгон и полетела прямо через утреннее сияние, дневную жару и вечернюю томную лень. Она вскакивает в семь утра просто потому, что солнце вломилось в комнату и залило её яркими, чистыми, почти слышно звучащими лучами. Варит кофе, подпевая незамысловатой бодрой попсе, несущейся из радио. Шумит вода, шумит конфорка на плите, орут воробьи на берёзе за окном, орёт малышня на детской площадке. Сашка приходит на кухню с розовым и свежим после бритья лицом, торчит взлохмаченный хохолок над высоким лбом, блестят глаза. Настя жарит гренки на сливочном масле, или блины, или заливает вчерашний рассыпчатый варёный рис подогретым молоком. После завтрака они возьмут полотенца, купальные костюмы, шляпы, крем от солнца и прочие совершенно необходимые вещи, сядут на велосипеды и поедут по ещё прохладным улицам к реке, к паромной переправе. И целый день будет занят предсказуемым, но бесконечно любимым путешествием: паром, улицы небольшого соседнего городка, дорожки огромного лесопарка, пляж на песчаной косе. Купание, бесцельное валяние с книжками, разговоры о том — о сём, виноград и персики, потом, в августе — арбузы, потом, возможно, встречи с институтскими друзьями, шашлыки, коллективные прогулки на речном трамвайчике. Иногда визиты на дружеские или родительские дачи. Потом ранняя осень — это та же компания, выезжающая по грибы, на пикник, на рыбалку.

Зимой будут лыжи и каток, родственные застолья, сессия, которая студентам кажется кошмарным сном, а преподавателям — бесконечным тягостным безвременьем, сжирающим сон и нервные клетки. Весной начинаются прогулки и возобновляются визиты на дачи…

А в октябре как будто всё ломается. Всё те же суббота и воскресенье, которые ты имеешь право потратить по своему вкусу, превращаются в один большой тягостный обман. Ты можешь выключить будильник, но всё равно проснёшься не позже восьми, таков удел стабильного устойчивого жаворонка, встающего рано утром чуть ли не с детского сада. Все твои планы так или иначе сломаются о плохую погоду и об постоянно срывающиеся договорённости. Все вокруг непременно начнут простужаться, отменять походы в кино или встречи для игры в настолку. Начнут болеть чьи-то дети, начнут названивать родители, прося съездить за тем-то или купить то-то. Всё не так, всё не то, и все бесят.

Настя смирилась с тем, что поздняя осень — это время терпения и утраченных возможностей. В последние годы она поймала себя на том, что с уменьшением светового дня и ухудшением погоды всё сильнее начинает залипать в интернете. Городской форум расцвёл и заколосился, из него выделились и обросли аудиторией бесконечные подфорумы и дискуссионные площадки, и Настя обнаружила в себе страстную спорщицу, умело подключающую общую эрудицию, логику, сарказм и даже злобный стёб над собеседником. Так же точно в одном из мерзких октябрей она завела себе учётку на сайте дневников и начала анонимно писать всё то, что не могла сказать никому. Никому, даже мужу, даже, если уж на то пошло, своему психотерапевту. Она изливала туда свои ежедневные горести, свои злобные или тоскливые мысли, свои неправильные, невозможные воспоминания. Она быстро поняла, что может оформлять это всё как нехитрое девочковое фэнтези, какое как раз вошло в моду и полнило дневники и даже книжные полки магазинов. Рассуждения о несбывшемся, фантазии и домыслы, прослоённые лепестками прошлого и кое-где щедро политые её болью, страхом и сомнениями. У неё сформировалась небольшая, но преданная аудитория, выдающая на каждый пост предсказуемые, но всё равно приятные восторги и просьбы продолжать.