Проклятая игра - Клайв Баркер

Марти второй раз оттолкнул руку Куртсингера — прикосновение было уж слишком искусным. Он взглянул через стол на Уайтхеда, наливавшего себе еще один бокал вина. Взгляд Двоскина был прикован к наготе Эмили, Оттави — к Марти. Оба перестали барабанить по столу. Состояние адвоката говорило само за себя — он был мертвенно бледен, на лице выступил неприятный пот.

— Ну давай, — прерывисто дыша, сказал он, — давай возьми ее. Устрой нам запоминающееся представление. Или у тебя нет ничего стоящего показать?

Марти услышал предложение слишком поздно, чтобы ответить: голая крошка снова прижалась к нему и кто-то (Куртсингер?) пытался расстегнуть верхнюю пуговицу его брюк. Он предпринял последнюю, неловкую попытку восстановить равновесие.

— Прекратите, — прошептал он, глядя на старика.

— А в чем проблема? — легко спросил Уайтхед.

— Шутка закончена, — сказал Марти. Рука уже проникла в его штаны, добираясь до члена. — Да отъебись ты от меня! — Он отпихнул Куртсингера с большей силой, чем собирался. Здоровяк споткнулся и отлетел к стене. — Что случилось с вами, люди?

Эмили шагнула назад, чтобы уклониться от его молотящей воздух руки. Вино кипело в его животе и горле. Его штаны поднимались впереди бугром. Он знал, что выглядел абсурдно. Ориана все еще смеялась, и не только она, Двоскин и Стефани смеялись тоже. Оттави просто смотрел на него.

— Вы что, никогда не видели как трахаются? — заорал он на них.

— Где твое чувство юмора? — заговорил Оттави. — Нам просто хотелось увидеть представление. Что в этом плохого?

Марти ткнул пальцем в направлении Уайтхеда.

— Я доверял вам, — это было все, что он мог сказать, чтобы выразить свою боль.

— Это было ошибкой, правда? — прокомментировал Двоскин. Он говорил словно со слабоумным.

— Ты, говно, заткнись! — Марти резко повернулся, сгорая от желания расквасить кому-нибудь — все равно кому — физиономию, и, натягивая пиджак, задел рукой несколько бутылок, стоявших на столе, которые моментально попадали на пол — большинство из них были полными. Эмили взвизгнула, когда они разбились у ее ног, но Марти не стал тратить время, чтобы оценивать размеры нанесенного им ущерба. Он повернулся спиной к столу и побрел, спотыкаясь, к двери. Ключ торчал в замке, он повернул его и вышел в коридор. Позади него Эмили стала хныкать, как ребенок, очнувшийся от ночного кошмара, — он слышал ее все время, пока шел по темному коридору. Он молил Бога, чтобы его дрожащие конечности вынесли его отсюда. Он хотел выйти наружу — на воздух, в ночь. Он стал медленно спускаться по задней лестнице, держась рукой за стену, ступеньки отступали под его ногами. Он дошел до кухни, упав всего один раз, и открыл заднюю дверь. Ночь ждала. Никто не смотрел на него, никто не знал его. Он вдохнул холодный черный воздух, обжегший его ноздри и легкие. Он побрел по лужайке, почти слепой, не выбирая направления, до тех пор, пока ему не пришла мысль о лесе. Замешкавшись на мгновение, чтобы сориентироваться, он побежал по направлению к нему, моля его о защите и укрытии.

46

Он бежал, все чаще спотыкаясь, пока не оказался так глубоко в лесу, что не мог видеть ни дома, ни его огней. Только тогда он остановился; его тело пульсировало, как одно огромное сердце. Голова еле держалась у него на плечах, в глубине его горла плескалась желчь.

— Боже! Боже! Боже!

В какой-то момент его гудящая голова потеряла контроль надо всем — в ушах его стоял звон, перед глазами плыли круги. Он вдруг ничегоне почувствовал, даже своего физического существования. Паника стала подниматься от его паха, постепенно сжимая его кишки и живот.

— Проваливай, — сказал он ей. Только однажды он был так близок к тому, чтобы потерять рассудок — отбросить свою голову и кричать — это была первая ночь в Вондсворте, первая из тех ночей, когда он бы заперт в камере с одиннадцати до восьми в течении долгих лет. Он сидел на краю матраса и чувствовал то же, что чувствовал сейчас. Зверская слепота все усиливалась, выжимая из его селезенки адреналин. Тогда он сумел победить ужас, и сейчас он должен сделать то же самое. Он с силой пропихнул пальцы глубоко в горло и добился тошноты: сработал рефлекс и он позволил своему телу довершить остальное, освобождая организм от выпитого вина. Это был грязный, мерзкий опыт и он не пытался проконтролировать спазмы до тех пор, пока не выблевал все без остатка.

Мышцы живота болели от противодействия, он сорвал папоротник и вытер листьями рот и подбородок, затем сполоснул руки в лужице и встал. Жестокое лечение сделало свое дело — его самочувствие намного улучшилось.

Он схватился за свой больной живот и побрел подальше от дома. Хотя слой листьев и веток над головой был достаточно плотным, сквозь него проникало достаточно звездного света, чтобы оттенить толстые стволы деревьев и контуры кустов. Прогулка по призрачному лесу доставляла ему огромное наслаждение. Игра света и тени медленно исцеляла его израненное сознание. Он убедился, как претенциозны были все его мечты об обретении твердого и постоянного места в мире Уайтхеда. Он всегда был человеком с отметиной, и он останется им.

Он тихо шел здесь, где деревья росли чаще, а молодая поросль из-за отсутствия света была меньше и тоньше. Маленькие зверюшки разбегались от него, ночные насекомые жужжали в траве. Он остановился, чтобы лучше слышать музыку ночного леса. Стоило ему замереть, как краем глаза он уловил какое-то движение. Он повернул голову, всматриваясь в узкий просвет между толстыми стволами. Это было не обман зрения… Кто-то серый стоял среди деревьев на расстоянии примерно ярдов тридцать от него — сначала замер, затем двинулся снова. Сосредоточившись, Марти разглядел фигуру из серой тени на фоне более темной тени.

Очевидно, это было привидение. Такое тихое и блуждающее. Он следил за ним, как, должно быть, дичь следит за охотником, не зная, заметили ли ее, и опасаясь обнаружить себя. Ужас зашевелился у него в волосах. Не страх вооруженного нападения — с такими страхами он сталкивался уже давно и научился с ними управляться. Это был острый, обжигающий, детский ужас — абсолютный ужас. И, удивительно, это собрало его. Неважно, было ему тридцать четыре или четыре, в глубине своего сердца он был все тем же созданием. Он мечтал о таком лесе, о такой окружающей ночи. Он почтительно прикоснулся к своему страху и замер, пока серая фигура — слишком занятая своим делом, чтобы замечать его, — всматривалась в землю между деревьями.

Они стояли так вместе с призраком несколько минут. Конечно, прошло намного больше времени, прежде чем он услышал звук, но это была не сова, ни грызун, копошащийся между деревьями. Это было все вместе — он силился понять, что же это было, и не мог — звук копания. Шорох маленьких камней, шум падающей земли. Ребенок внутри его сказал: это плохо, оставим это, оставим всеэто. Но он был слишком удивлен, чтобы не обращать внимания. Он сделал пару пробных шагов по направлению к призраку. Тот не проявил ни малейшего признака, что слышит или видит его. Набравшись храбрости, он сделал еще несколько шагов, стараясь держаться как можно ближе к дереву, чтобы иметь возможность спрятаться за него, если призрак вдруг посмотрит в его сторону. Так он подобрался на десять ярдов к предмету своего исследования. Достаточно близко, чтобы рассмотреть призрака во всех деталях и узнать его.