Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк! - Мистер Моджо

время, как тот всего лишь честно исполняет свой долг. Итоги таковы: у нас есть двое обвиняемых и – как мне кажется – невелика беда, что мы потеряли главного. Мы накрыли сеть, разворошили улей, и теперь виновные сядут. «Луи Вьюиттон» может быть спокоен: наглецы больше не будут толкать контрафакт через их прилавки. Так и сообщите им, шеф. Вы ведь теперь стали большие друзья, а?

Что касается меня, то я беру отпуск. Несколько лет вы запрягали меня как ту лошадь, которой непременно надо выиграть заезд, и теперь мне нужен отдых. Собираюсь заехать по делам в Гонконг. Тамошняя влажность – то, что нужно после русской зимы.

В Гонконге я открою банковский счет на свое имя. Когда это будет сделано, сразу же сообщу реквизиты – чтобы вы могли перевести мне премиальные за успешно завершенную операцию. Потому что операция успешно завершена – не правда ли, шеф?

С превеликим почтением.

Ваш блудный сын,

Жак Дювалье

Подмосковье, лагерь зеленых

У француза странно русское лицо, и если бы не акцент – сильный, режущий слух – Полина вряд ли распознала бы в нем иностранца.

– Мадемуазель Родченко? – спрашивает он.

Француз закутан в настоящий овчинный тулуп, обмотан шарфом и увенчан – как памятник снежным комом – меховой шапкой, одно ухо которой загнулось кверху. Весь этот камуфляж оправдан, потому что температура – минус двадцать пять по Цельсию, но даже несмотря на внушительное одеяние для француза это все равно чересчур. Он ежится, дышит густыми клубами пара, а слова, вылетая из его рта, кажется, тут же превращаются в маленькие льдинки и падают на землю, не долетая до адресата.

– Мадемуазель Родченко?

– Да? – растерянно оборачивается Полина на этот странно звучащий среди русской зимы голос.

– Меня зовут Мишель Франкини. Я здесь по поручению моих боссов из «Луи Вьюиттон».

Улыбка, с которой Полина прожила последние сутки, исчезает, когда до нее доходит смысл сказанного. Они все-таки нашли ее. Представители «Луи Вьюиттон» не поленились прислать своего человека за тридевять земель, в лагерь зеленых, чтобы вручить ей повестку и доставить в суд – для унизительной, показательной порки, кадры которой растиражируют на весь мир.

Все это казалось таким далеким из подмосковного леса. Иногда Полина даже позволяла себе помечтать, что нависший над ней дамокловым мечом иск от «Луи Вьюиттон» – это иллюзия, остатки ночного кошмара, которые развеиваются по мере того, как наступает день.

– Как вы нашли меня?

– Это было нетрудно, – француз прячет лицо в складках шарфа. – Можно я буду говорить по-французски? Ваш язык пока плохо дается мне.

Полина кивает в ответ.

– Вас показали в новостях по крайней мере двух западных телеканалов, которые освещали борьбу за лес. Драматичная здесь получилась история, не правда ли? – новый кивок. – Ваша одежда изменилась, ваша прическа стала короче, но лицо – его же невозможно изменить, особенно когда оператор дает крупные планы. А их было достаточно, этих планов. Их было так много, что только слепой мог не рассмотреть вас во всей красе. Как же! Подруга одного из лидеров сопротивления. Редкая женщина, способная перенести тяжкий лагерный быт, – облако пара, оставшееся после этих слов способно окутать собой весь мир. Француз морщится, старается плотнее закутаться в щарф.

Денис Боярцев, один из «лидеров сопротивления», стоит в двух шагах, но не слышит ни слова из разговора, разворачивающегося у него под носом. Он целиком увлечен происходящим на главной лагерной поляне, а там – если по правде – действительно есть на что посмотреть. Имеет место поистине историческое событие, а именно – областной губернатор подписывает соглашение о переносе автомобильной трассы и публично признается, что был дураком. Последнее он делает исключительно витиеватыми, сложно подчиненными предложениями: «Мы… тщательно изучив проблему ландшафтов… мучаясь над ее решением днями и ночами на протяжении нескольких месяцев… раньше за такой самоотверженный труд даже давали медали… и теперь, вполне вероятно, дадут и нам… по крайней мере, мы напишем письма и представления, чтобы это произошло… пришли к выводу, что нельзя подвергать уничтожению уникальный природный заповедник, расположенный на этом месте… мы были с вами заодно с самого начала… мы лоббировали отставку этого проекта на самых высоких уровнях… в то время как вы стойко сражались здесь, в полевых условиях… и теперь пришло время объявить… нашу бесповоротную и окончательную победу!»

Защитники леса встречают речь губернатора дружным улюлюканием. Все понимают: он слил войну и теперь изо всех сил старается прикинуться своим парнем. Выходит из рук вон плохо, поэтому народ в толпе развлекается как хочет. Кто-то за глаза называет губернатора «обер-манекеном», а другие сокрушаются, что ни у кого нет помидоров – дескать, лицо губернатора так их и просит. Тем не менее, настрой у собравшихся самый праздничный. В конце концов, дело сделано. Ну, а если некий чиновник собрался незаслуженно получить за это медаль – что с того? Будто кто-то с самого начала сомневался, что так будет.

Над головами людей змеится вздох: «Ура-а-а-а…» – он крепнет, набирает мощь, еще чуть-чуть и защитники леса бухнут все одновременно, в сотню-другую глоток – «Ура-а-а» – но тут что-то разлаживается. Проблема в первых рядах. Звуки, которые долетают оттуда больше напоминают кабацкую разборку, а не триумфальное подписание мира. Там – ругань, топот ног, крики, непонятное оживление. Задние ряды в замешательстве. Они горят желанием посмотреть, а потому напирают. Передним это явно не по вкусу: они спинами пытаются сдержать давление и матерятся. В этот момент над толпой взвивается новый крик, надрывный, пронзительный и тонкий: «Засада-а-а!» – и он порождает настоящий хаос.

Люди мечутся как животные, загнанные в ловушку – рты раскрыты, глаза выпучены. В суматохе кого-то сбивают с ног. Об упавшего спотыкаются другие, тоже падают, так что следующие волны бегущих вынуждены пробираться по рукам, головам и туловищам. Толпа движется во всех направлениях сразу, и в ней уже видны люди, вооруженные палками и готовые дать отпор… Вот только кому? Полицейским? Службе безопасности губернатора? Федеральным агентам? На этот вопрос решительно нет ответа, потому что никто не понимает, что происходит.

Внимание Полины Родченко целиком сосредоточено на собеседнике. На периферии ее зрения происходит черт-те что, но ей нет никакого дела до этого. Все, о чем она может сейчас думать – это ее собственная судьба.

– Что теперь? – спрашивает она. – Вы защелкнете на мне наручники и повезете в суд?

Даже сквозь шарф видно, что француз усмехается:

– В суд? Нет. У меня есть для вас предложение получше. Вчера вечером совет директоров «Луи Вьюиттон» собрался на экстренный консилиум. Целью консилиума была выработка стратегии