Время Андропова - Никита Васильевич Петров

31 января 1980

[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 80. Д. 462. Л. 91–92]

Если обратиться к статистике репрессий КГБ против советских граждан, то на первый взгляд она не выглядит ужасающей. Число привлеченных к уголовной ответственности с 1974 по 1986 год по обвинениям в «антисоветской агитации и пропаганде» (ст. 70 Уголовного кодекса РСФСР) колеблется от полутора десятков до полусотни ежегодно, арестовывали и судили наиболее видных представителей диссидентского движения[757]. Но впечатляет число лиц, подвергнутых органами КГБ так называемой профилактике. Если оперативные работники КГБ полагали, что для ареста и суда материалов недостаточно или они не слишком серьезны, принималось решение о профилактике, призванной оказать психологическое воздействие. Вызов в КГБ или иное присутственное место и строгая беседа — нечто среднее между отеческим внушением и запугиванием (пугали арестом, высылкой, увольнением с работы, исключением из института, призывом в армию и т. п.) — именовались на чекистском языке профилактикой.

В отчетных документах КГБ сообщалось, что профилактике подверглись лица, совершившие «политически вредные поступки» или в более точной формулировке — «политически вредные проступки, не содержащие преступного умысла»[758]. В основном речь шла о лицах, «имевших подозрительные связи с иностранцами и вынашивавших изменнические намерения», а также «допустивших политически вредные проявления»[759], то есть высказывания.

Решению о проведении профилактики в отношении того или иного фигуранта оперативной разработки КГБ предшествовал целый комплекс мероприятий: сперва заводилось дело по проверке сигнала о предосудительных или «враждебных» поступках и высказываниях (он поступал от агентуры или доверенных лиц КГБ); если сигнал подтверждался, заводилось «дело оперативной проверки» (ДОП). В этом деле собирались материалы слежки, донесения агентов, материалы, полученные с помощью оперативно-технических средств (подслушивание, перлюстрация корреспонденции), то есть документировалось поведение лица, допустившего «враждебный выпад» или «антисоветские высказывания», легализовались материалы, добытые агентурным путем, закреплялись доказательства (для возможности предъявить их в суде). Если накопленные материалы были серьезными «дело оперативной проверки» перерастало в «дело оперативной разработки» (ДОР). На стадии завершения дела принималось решение либо о привлечении к уголовной ответственности (или временной изоляции в психбольнице)[760], либо о применении профилактических мер.

Таблица 1

Число лиц, привлеченных к уголовной ответственности и осужденных за «антисоветскую агитацию и пропаганду» по ст. 70 УК РСФСР и аналогичным статьям УК союзных республик, осужденных за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», по ст. 1901 УК РСФСР и аналогичным статьям УК союзных республик и профилактированных органами КГБ в 1967–1976 годах [761]

[762][762] [763][763]

Таблица 2

Число лиц, привлеченных к уголовной ответственности и осужденных за «антисоветскую агитацию и пропаганду» по ст. 70 УК РСФСР и аналогичным статьям УК союзных республик, осужденных за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», по ст. 1901 УК РСФСР и аналогичным статьям УК союзных республик и профилактированных органами КГБ в 1977–1984 годах

[764][764] [765][765]

Разница в меньшую сторону между числом привлеченных и осужденных по ст. 70 объясняется тем, что не все, в отношении кого были выдвинуты соответствующие обвинения, осуждены именно по этой статье. Следственное дело могло закончиться отправкой обвиняемого в психиатрическую больницу, выдворением из СССР, переквалификацией на менее тяжкую статью, например на ст. 1901, и даже помилованием в случае деятельного раскаяния обвиняемого. Разница в большую сторону означает, что часть арестованных учтена в статистике осуждения следующего года, когда дело дошло до суда.

Минимум осужденных приходится на 1976–1979 годы. И этому есть свое объяснение. В первые годы после Хельсинского соглашения (1975) Брежнев был занят укреплением своего авторитета и имиджа «неутомимого борца за мир», ему было важно, как за рубежом оценивают его внутреннюю политику, интересуются, готов ли СССР следовать «духу Хельсинки». А постоянные упреки и обвинения Советского Союза в преследовании инакомыслящих и судебные расправы с диссидентами изрядно портили картину. Брежнев даже склонялся к мысли освободить какую-то часть политических заключенных. Об этом намерении свидетельствует листок из его дневника за 1970-е годы:

«Поговорить с Андропов

и освобождении сидящих у нас»[766].

Был ли готов к этому Андропов, согласился бы он на такой серьезный политический шаг? Вряд ли такое было ему по душе. Но если бы Брежнев настаивал, он был бы вынужден согласиться. Но Брежнев не настаивал. Его здоровье к концу 1970-х годов оставляло желать лучшего. Он все больше полагался на мнение «Юры» (Андропова), а тот искренне считал, что такие шаги будут восприниматься как слабость, никого не умиротворят и могут только расшатать систему. И страна вновь сползла к расширению репрессивных практик. После начала афганской войны уже с 1980 года число и арестов, и судов с политическими обвинениями неуклонно растет и в год андроповского правления достигает апогея.

Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Кунаев вспоминал, что в начале 1980-х годов он заговорил с Брежневым о некоторых акциях КГБ, вызывающих недоумение или даже раздражение в среде научно-технических работников Казахстана. Речь шла о высылке Сахарова в Горький, о диссидентах и психбольницах: «Брежнев долго не отвечал, а потом, глядя в сторону, проговорил:

— Ну а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат»[767].

Как видно из приведенных таблиц, профилактика была основным методом работы органов госбезопасности. Общее число советских граждан, подвергнутых этой форме морального воздействия, росло год от года. Незримое присутствие КГБ люди ощущали постоянно. Они прекрасно понимали, что общество пронизано сетью агентов, которые доносят «куда следует». И круг лиц, затронутых активностью и вниманием госбезопасности, год от года расширялся. В целом столь явное присутствие органов КГБ в повседневной жизни работало скорее на закрепление их негативного восприятия населением (особенно интеллигенцией). В народе КГБ не любили и боялись. Хотя, казалось бы, чего там? Ну вызвали, ну попугали… Ведь не арестовали и не сослали! Отчасти эти страхи можно объяснить как архетипические, идущие еще от времен Большого террора.

Андропов старался не создавать впечатления репрессивной направленности работы КГБ и болезненно относился к подобным разговорам. Когда Приморское управление КГБ обратилось к нему с просьбой дать разрешение на строительство следственного изолятора в здании управления, Андропов позвонил лично начальнику краевого управления.

«Товарищ Григорьев, — начал он без всякого вступления, — вы делаете в Приморье немало полезного, и Комитет вас поддерживает, однако должен сказать, что направленное вами предложение о строительстве следственного изолятора является политическим