Избавление - Василий Соколов

- Рыть, рыть! - Костров и сам порой снова брал в руку лопату и копал.

Глядя на него, Нефед подозрительно щурил глаза.

- Ты чего, Нефед, косишься, вроде чем недоволен? - спрашивал Костров и спохватывался: - Могу и одной рукой, вот гляди - получается!

- Это само собой, привыкнешь, - отвечал Горюнов. - Да в толк не возьму... Вот была необходимость в землю уходить... Под Сталинградом, скажем. А так вроде и не копали. А тут враг не обстреливает, совсем смирный... Ихняя авиация не бомбит...

- А если будет обстреливать и бомбить? Тогда что? Голову в землю, а задницу кверху, как страус? - рассмеялся майор.

Рассмеялся и Нефед Горюнов. А минутой позже сказал:

- Не верится. Я вам сказал бы по секрету... Да и сами знаете, только таите...

- Какой секрет? Ничего не понимаю! - воткнув лопату в землю, приподнял голову Костров.

- Будто не знаете, - с упреком заметил Нефед. - Это нас обманывают.

- Кто обманывает?

- Наше командование.

- Нет, Нефед, напраслину наговариваешь. Да и посуди сам: какой интерес?

- Сидеть тут мы долго не будем, хотя и перерыли всю землю. Попомни мое слово.

- Но почему, ты мне объясни?

- На войне мы приобрели, как бы сказать, другое ускорение. И в окопах долго не усидим.

- Выходит, напрасно роем, все это впустую? - спросил Костров и нарочито строго добавил: - Командование знает, что делать. Да и не нашего ума...

- То-то и оно, что не нашего... Создадим ложную видимость обороны, уверим немцев, что зимовать тут собираемся, а потом и в момент стукнем!

- Стратег!

Костров лукаво усмехнулся; он и сам догадывался об этом, а сознаться в своих догадках не смел, просто не имел права.

- Хорошо бы, Нефед, твоими устами мед пить, - рассмеялся он и опять взял лопату, велев всем рыть, не переставая.

По ночам стали работать поочередно: одна группа копала и стучала железными скребками, другая - с вечера уходила в ближние тылы, в район деревни Копанки. Для этой группы удовольствия предоставлялись поистине райские: в садах созрели груши, они падали в траву, огромные, желто-спелые, и были до того наливные и сладкие, что таяли во рту. Откуда-то в плетеных корзинах крестьяне привозили молодое вино, оно было еще не крепкое, и солдаты пили его кружками, как воду, и постепенно хмелели. Затягивали: "Бьется в тесной печурке огонь..." и - вперемежку бражное, совсем уж разухабистое: "Шумел камыш, де-ре-е-вья гну-ли-ись..." - и потом засыпали вповалку и в обнимку на сене, под ветвистыми ореховыми деревьями.

В двадцатых числах августа, когда вот так отдыхающая группа солдат расселась и начала горланить песни, прибыл дежурный по штабу, поднял всех на ноги, гаркнув тревожно: "В ружье!" - и распорядился немедленно идти на боевые позиции.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Если обозреть карту-схему, которая именуется планом Ясско-Кишиневской операции, изучить замыслы и положения противоборствующих сил, нетрудно понять, что обе стороны, как это и бывает на войне, преследовали неумолимо решительные цели. Немецкая сторона создала три, по мнению имперских специалистов, неодолимые полосы обороны, каждая в своей толще свинцово-непробиваемая и протяженностью на сотни километров; насытила эти полосы массой гаубичной артиллерии и пушек полевого типа, минометов, танков; набетонировала огневые точки в виде дотов, нарыла траншеи, окопы и связующие ходы сообщений, загородилась минными полями и колючей проволокой... Мало того, и саму местность неприятель приспособил для удержания позиций: третья полоса, например, пролегала по хребту Маре, который, раскинув крутые зубатые кряжи на десятки километров, вставал каменным великаном перед войсками, двигающимися с северо-востока. Немцы сделали все, чтобы этот великан имел прочные латы и щиты, немецкое командование вплоть до угроз расстрелом приказывало своим солдатам сдержать русских на переправах Серета и Дуная. Это считался уже оперативный, едва ли не стратегический тыловой район, ключевой рубеж, прикрывавший Фокшанские ворота - естественный восьмидесятикилометровый проход между Карпатами и Дунаем. Прорвись русские через эти ворота, гулять им на просторе - в глубинах Румынии, на Балканах. А немецкое командование и не думало пропускать советские войска через Фокшанские ворота. Да и откуда русским набрать сил для наступления? Выдохлись, изморились долгими переходами. В обороне завязли, ишь копают - день и ночь...

У советского же командования замыслы и цели были прямо противоположные: создавая видимость перехода на длительную оборону, оно готовилось вбить два мощных клина в ясско-кишиневскую группировку противника, сомкнуть эти стальные клещи в районе Хуши, а это уже пахнет, как говорили командующие смежными фронтами Малиновский и Толбухин при докладе в Ставке, гигантской мышеловкой, в которой захряснут тысячи и тысячи немецких и румынских солдат, ждущих пока своей участи в Яссах и Кишиневе. И толща замкнутого кольца будет расширяться обводным, внешним фронтом движения наших войск на Измаил и через Фокшанские ворота. Когда в Ставке их спросили, сколько потребуется времени на окружение противника под Яссами и Кишиневом, командующие в один голос заявили:

- Четверо суток.

Некоторые из членов Ставки и Государственного Комитета Обороны, потрясенные этим доселе небывалым сроком, не поверив, удивленно переглянулись. Верховный главнокомандующий прошелся по кабинету, попыхивая трубкой, обернулся, подойдя вплотную к командующим Малиновскому и Толбухину, попеременно посмотрел им в глаза, будто заглядывая в самую душу.

- Согласимся, - только и сказал Сталин.

Тишина вот-вот могла взорваться аплодисментами, но ее так и не решился никто нарушить.

А там, вдалеке от Москвы, уже исподволь копились громадные силы двух фронтов. Над обширными районами вот-вот грянут грозовые раскаты, повалит свинцовый град на головы неприятеля. И некоторые немецкие генералы, правда, теперь уже плененные, предупреждали о неминуемой гибели немецких войск южного крыла: в самый канун битвы автомашина с-высоким коробом, в котором была смонтирована походная радиостанция, выдвинулась прямо на передовую, вплотную к немецким окопам, повернула раструб громкоговорителя в сторону неприятеля. В наступившей тишине заговорил генерал=фельдмаршал Паулюс. Говорил твердым голосом, заклиная обманутых немецких солдат сдаваться, бросать оружие, переходить на сторону русских, ибо война для нацистской Германии безнадежно проиграна... Случаются же парадоксы: бывший командующий 6-й немецкой армией, плененной и похороненной у стен Сталинграда, взывал к войскам вновь созданной Гитлером и не раз уже битой 6-й немецкой армии. Ошеломленные голосом живого Паулюса - а ведь пропаганда Геббельса трубила, что фельдмаршала Паулюса сгноили в русских лагерях! - и удрученные роковой участью 6-й немецкой армии, солдаты и офицеры слушали обращение фельдмаршала и ни единым голосом, ни единым выстрелом не мешали...