Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Громкий протяжный свист, блестящая снежная волна проносится со зловещей быстротой над широкой площадью.

На секунду мужики останавливаются, и в следующее мгновение, как будто у них внезапно появились неземные силы, они с яростью и отчаянием снова вгрызаются лопатами в гигантскую снежную стену.

Свистящий, поющий, воющий ветер гонит одну снежную волну за другой, как приближающийся сильный прилив, по поверхности. Дышать все сложнее, лицо горит, мы раз за разом вытираем его снегом. Рядом с нами лошадки, покрытые нашими тяжелыми шубами из собачьих шкур, сбились в боязливую кучку, будто хотят друг друга защищать. Их ноздри полностью превратились в ледяные сосульки, на их шкуре полно снега, они опускают головы, они тоже едва могут дышать.

Деревенский староста и я копаем рядом, мы наблюдаем за другими, подгоняем их, смеемся над ними, пусть они злятся на меня, лишь бы только не садились, не сдавались.

- Хотел бы я знать, как долго ты еще будешь смеяться! Это звучит яростно, почти презрительно Я едва ли могу понять это.

- Пока не просунем головы на другой стороне метели, а, наверное, и еще дольше! – кричу я в ответ.

- Мы все сдохнем!

- Это тоже занятие!

- Да ты с ума сошел, брат!

- Ну и пусть, зато, смотри, как увеличивается пещера. Мы только что сделали это!

Лопата за лопатой, лопата за лопатой, снежная пещера достаточно велика, но также и силы людей окончательно на исходе. Деревенский староста заводит лошадей. Мужики измученно садятся. Они, пожалуй, еще смогут держать лопату в руке, но они больше не двигаются. Даже угрозы не помогают.

Внезапно снаружи стихает, свистящий ветер остановил свое дыхание, как будто готовясь теперь к уничтожающему удару. Почти по грудь в снегу мы со старостой поспешно пробираемся к нашим засыпанным саням. Мы машем лопатами, как сумасшедшие. Уже необходимые вещи вытащены, мы быстро карабкаемся к пещере, спешим назад, хватаем все, что только можем найти и схватить, но потом...

Внезапно небо почернело, вокруг нас ночь, и огромные снеговые массы падают как лавина. Теперь наши конечности двигаются только лишь от отчаяния; мы достигаем пещеры. Буря уже неистовствует вокруг нас. Своей силой она высоко подняла нас, потом жестоко бросила вниз. Я вижу, как деревенский староста дважды кувыркается, затем остается лежать неподвижно. Я осел рядом с входом. Наконец, мы вползаем в защищающее отверстие.

Снежный ураган неистовствует там! Это больше не свист, это грохот! Уже невозможно отличить небо от земли, все – одна лишь черная, падающая лавина. Мне кажется, что наша снежная пещера может обрушиться каждую минуту. После долгих хлопот зажигается маленький костер, и дым выходит из уже почти занесенной снегом норы пещеры. Все же, огонь трещит. Лошади и люди, наконец, в безопасности, спасены.

Мы даем лошадям еду. Садимся у их ног. Горячий чай согревает наши внутренности, и застывшим, почти неподвижным ртом мы жуем. Прислонившись к снежной стене, я разжигаю трубку и смотрю на огонь.

- Покарауль нас, братец...

В этих словах деревенского старосты скрыта вся усталость мужиков. Теперь они сдались. Их мужество, их выносливость окончательно исчерпаны.

Единодушный храп гремит в маленькой пещере, и в то время как я снова и снова разжигаю огонь, черная ночь урагана глядит на меня через маленькое отверстие в снежной стене. Я снова и снова должен защищать его от снега. Моя трубка составляет для меня молчаливое общество. Но она тухнет снова и снова, я зажигаю ее снова, несколько затяжек, и рот застывает, глаза закрываются. Тогда я вскакиваю, хватаю лопату, отбрасываю от отверстия снова и снова наметенный снег, расширяю нору, вглядываюсь в бушевание бури, слушаю напряженно, потом сажусь и прислоняюсь к стене.

«... Фаиме...!»

Я пугаюсь своего собственного голоса. Но в этом слове заключается вся моя выносливость, мое мужество и моя воля сопротивляться дальше. Лошадки спят, истощенные мужики тоже, костер засыпает..., но моя маленькая трубка горит!

День начинается, но его едва ли можно заметить в беспрерывном снегопаде.

Я – единственный, который выкарабкался из нашего строения. Мужики спят три четверти дня. Не такой сонный и пассивный только староста. Он помогает мне готовить еду, разжигает костер, кормит лошадей, которые трогательно тихо лежат, плотно прижавшись друг к другу, в углу.

Едва стало несколько светлее, я на четвереньках выползаю из нашей норы, с трудом пробиваюсь к саням или ползу через глубокий снег к близкому леса. И как раз эти немногие шаги к лесу едва не стоили мне жизни. В порыве плотной снежной пурги, внезапно превратившей день в ночь, я потерял направление после метели. Я был близок к отчаянию, когда едва заметный запах дыма показал мне приблизительное направление к нашей снежной пещере. С тех пор я отмечал немногими ветками шаги к лесу и снова собирал их на обратном пути. Пожалуй, я приносил меньшее количество древесины и должен был идти еще второй раз, но, по крайней мере, избегал благодаря этому опасности заблудиться.

Снова начинался новый день. И его тоже едва ли можно было узнать, и он тоже уже идет к закату. Новый день, и снова вокруг нас ночь. Бушевание пурги немного ослабло. Моя работа состоит в доставке дров и в растрачивающем силы продвижении к нашим саням, затем в ободрении ставших апатичными людей, а также в приготовлении еды.

Как долго шторм еще будет бушевать? Мужество мужиков заметно падает. Мы должны есть очень мало, наши запасы табака тоже подходят к концу, так как уже три дня мы заключены в снежной пещере и больше не можем добраться к саням. Иногда я смотрю на тихих лошадок; какая из них ослабла больше всех... Нам скоро придется съесть ее...

- Когда закончатся наши запасы, мы пойдем на охоту, – говорю я Лопатину. – Иначе твой револьвер окончательно заржавеет. Но мой «поводырь» отмалчивается, другой тоже.

- С револьвером, барин, на охоту ходить нельзя, – отвечает он через некоторое время.

- Нельзя, ты думаешь? Тогда нам завтра придется бросить жребий, кто из нас первым попадет в суп.

Все оглядываются молча. Я не могу удержаться от смеха, начинаю хохотать, и теперь все смеются изо всех сил, какие еще остались. Это на долгое время согревает нас и делает довольными.

Ночью я просыпаюсь. В свете костра я вижу застывшие от ужаса глаза мужиков. Невыразимый ужас на лицах, они вместе сидят на корточках.

Шторм снаружи стал снова ураганом. Мы слышим, как трещат деревья, сатанинский свист и грохот.

- Благослови нас Боже, помилуй нас Боже! ... И крестьяне снимают свои меховые шапки и крестят себя, их маленьких лошадок и полностью заметенный выход...