Заговор королевы - Уильям Гаррисон Эйнсворт

Сегодня он будет драться с Мантуйским принцем, и я уверена, что он и тут будет победителем. Ему стоит только заговорить, и вы немы, стоит взяться за шпагу, и вы побеждены, стоит взглянуть на женщину, и она падает в его объятия.

– А! Да он и в самом деле совершенство, – сказал с улыбкой солдат. – Но вы не сказали мне причины его ссоры с Гонзаго. Что это за причина? Расскажите мне о ней, любовь моя.

– Никто этого достоверно не знает, – отвечала таинственно Фредегонда. – Одни говорят, что это из-за какой-то итальянской любовницы (при этих словах молодой человек, сидевший около Огильви, вздрогнул). Другие говорят, что Кричтон открыл заговор против короля, в котором вместе с принцем замешаны Козьма Руджиери и одна знатная дама, имени которой никто не смеет произнести. Говорят также, что жизнь самого Кричтона два раза подвергалась опасности, во-первых, на банкете, где одна влюбленная в него знатная дама подлила в его вино яд.

– О какой знатной даме говорите вы? Конечно, не о королеве-матери?

– Пресвятая дева! Конечно, не о Екатерине Медичи! – вскричала, покатываясь со смеху, Фредегонда.

– Кто же тогда это?

– Вы очень любопытны. К чему вам знать, как королевы и другие знатные дамы мстят своим неверным любовникам?

– Ventre saint gris! Это интересует меня более, чем вы думаете. Вы знаете, что я служу Генриху Наваррскому. Вы, конечно, говорили не о его жене?

– Я не говорю о королеве Луизе, и вы легко можете угадать, о ком идет речь, – отвечала Фредегонда таинственным тоном. – Вам было бы что рассказать нашему великому Алькандру. И я думаю, он не стал бы бледнее вас, услышав эту новость.

– Черт возьми! – вскричал солдат, кусая губы. – Так из-за этого авантюриста Маргарита отказывается ехать к своему мужу?

– Конечно, Беарнец со своими псалмами кажется ей слишком печальным в сравнении с веселым красавцем Кричтоном. Но какой у вас, однако, серьезный вид!

– Вы способны всякого сделать серьезным, – отвечал солдат с неестественным смехом. – Наш добрый король Генрих огорчится этим не более меня. Но послушайте. Эти студенты все еще требуют себе вина. Позвольте мне сопровождать вас в погреб. Вам понадобится моя помощь, чтобы принести бутылки.

Фредегонда грациозно кивнула головой в знак согласия, и они направились к выходу, как вдруг швейцарец загородил дверь своей гигантской фигурой.

Фредегонда нахмурила брови, но сержант не тронулся с места.

– Товарищ, – сказал он, – если вы идете в погреб, я иду с вами.

– Но разве вы не замечаете, друг мой, – заметил солдат примирительным тоном, – что загородили дорогу.

– Гм! Может быть, – отвечал сержант, – но я не хочу расставаться с моей невестой.

– Мэтр Жак, разве я вам не говорила, что смотрю на послушание как на первую добродетель мужа, – сказала с рассерженным видом Фредегонда.

– Да!

– Так вернитесь на ваше место.

– Но я еще не имею чести быть вашим мужем.

– Если вы хотите когда-нибудь стать им, вы сделаете то, что я вам приказываю.

– У вас есть средство заставить меня повиноваться.

– Какое же?

– Назначьте день нашей свадьбы.

– Хорошо, через год. Согласны?

Метр Жак потряс бородой.

– Ну так через месяц?

И это не удовлетворило сержанта.

– Тогда через неделю?

Сержант, не говоря ни слова, отпер дверь, и пока солдат и Фредегонда, весело смеясь, выходили наружу, вернулся на свое место, насвистывая швейцарский марш.

– Вот благоразумный человек, – заметил солдат, запирая за собой дверь. – Нашему великому Алькандру следовало бы взять с него пример.

Возвратимся теперь к Огильви и его спутнику. Блунт по-прежнему обращал все свое внимание на еду, но аппетит шотландца сошел на нет. Он проглотил стакан вина и начал резать стол концом ножа. На вопросы Блунта он отвечал отрывисто и резко; было очевидно, что он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Блунт не заметил или не хотел заметить этого и продолжал свой завтрак, кидая время от времени куски собаке. Джелозо, – а читатели без сомнения уже узнали в молодом соседе Огильви несчастную молодую девушку, – приблизилась в эту минуту к раздраженному шотландцу и тихо положила руку ему на плечо.

– Что вам надобно? – спросил Огильви, обращая к ней пылающее гневом лицо.

– Я хотела бы уйти отсюда, – сказала Джиневра. – Меня тяготит предчувствие близкого несчастья. У меня кружится голова от шума, и я боюсь, что эти злые студенты меня узнают. Кроме того, – прибавила она с легким оттенком упрека, – вы дурно исполняете наказ вашего патрона, вы должны были бы защищать меня, а не подвергать новым опасностям, затевая ссоры.

– Простите мне мое неблагоразумие, – отвечал с легким смущением Огильви, – я напрасно не сдержал себя, но разве я мог? Ведь дело шло о чести Кричтона.

– Я уважаю вас за вашу преданность ему, – сказала джелозо, прижимая к губам руку Огильви, – и пусть мысли об опасности, которой я подвергаюсь, не помешают вам ее доказывать. Проводите меня куда-нибудь отсюда и потом возвращайтесь, если вы считаете нужным мстить этим нахальным студентам.

– Это невозможно, – сказал Огильви. – Конвой виконта Жуаеза, который должен проводить вас за ворота Парижа, еще не прибыл. Мы должны ждать, такова воля шевалье Кричтона. Не бойтесь ничего, я буду защищать вас до последней капли крови, и вам не придется более сдерживать мою неуместную горячность.

– Если так хочет шевалье Кричтон, я остаюсь здесь, – отвечала Джиневра. – Мне все еще кажется, что я в опасности. Этот ужасный Гонзаго… И потом, – прибавила она робко, с краской на лице, – признаюсь вам, сеньор, я охотно бы рискнула моей безопасностью и осталась в Париже, чтобы только присутствовать на турнире. Если Винченцо падет, мне нечего более бояться.

– Но вы должны также бояться Руджиери и Екатерины, – отвечал Огильви. – Кроме того, по воле короля поединок должен быть на неотточенном оружии, стало быть, Винченцо может быть побежден, но не убит, и это нисколько не уменьшит грозящей вам опасности.

– Это правда, я не увижу его более! – сказала Джиневра тоном отчаяния.

– Теперь выслушайте меня, мадемуазель, – сказал вполголоса Огильви. – Вы любите шевалье Кричтона?..

– Сеньор!

– Слушайте меня! Он не разделяет вашей любви, я это знаю, его сердце принадлежит другой. Я принадлежу к религии, которая считает ваше занятие суетным, вашу веру языческой. Но сердце, я это вижу, не знает этих различий, для него единственное божество – любовь. Я вас люблю, Джиневра, я решаюсь сказать это потому, что приближается минута, когда я расстанусь с вами навсегда. В одном наши чувства сходятся: мы одинаково преданы Кричтону. Я могу предложить вам только верное сердце и хорошую шпагу. Хотите вы отдать мне вашу руку?