Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тристан? – не веря глазам, спросил Илия.
Рыцарь бесполезно, но верно закрывал его собой, скорее из-за невозможности сделать что‑то лучше. Радожцы пропустили его к королю. Ясные васильковые глаза Рогневы остались последним холодом в окружающем огне пожаров и знамен, и они смотрели на Илию.
– Я сделал для вас то, что вы просили! – вопил над ухом короля Тристан, оттого Илия и слышал его отчетливо. – И он предупреждал вас! Я предупреждал! Вы хотите его убить или дать ему уснуть?
Рогнева что‑то отвечала, ее губы шевелились, но Илия не разобрал слов.
– Отпустите его, и мы уйдем навеки! – уговаривал Тристан. – Он же ваш племянник!
Не опасаясь ни одного из них, Рогнева опустилась рядом и потянулась к голове Илии. Когда она отняла ладонь, на пальцах осталась густая багровая кровь.
– Есть место, вы же знаете, есть место, чтобы дать ему уснуть, – обещал ей Тристан. – Он больше не потревожит вас.
– На сколько веков? – с нескончаемой печалью в лице спросила Рогнева, пытаясь вновь погладить Илию, и теперь он увидел, что и с его матерью она схожа. А потом тише добавила: – Это ведь никогда не кончится.
Илия, набрав в грудь воздуха, сколько смог, хрипло произнес:
– Так закончите сейчас.
Король совсем не надеялся на ту милость, о которой молил Тристан. Он шел во двор Пальеры, вооруженный Лоридалем, умирать. То, что он все еще жив, – его очередная ошибка. И Рогнева прочла неистребимую решимость в его взгляде. Илия ухватил Тристана за руку, которой тот крепко сжимал его плечо, и напрягся всем телом, чтобы смерть его не стала жалкой от криков или непроизвольных испражнений. Он плотно стиснул зубы, закусив щеки, и сопел так яростно, что его жилы могли бы сами лопнуть от напряжения.
– Война – это традиция, – послышался низкий голос матушки Рогневы. – И если во все века она будет настигать нас, то ты – единственный противник, Илия, которого я пожелаю своим потомкам.
Дым еще клубился, но пыль постепенно оседала на раскуроченной брусчатке, форме и волосах солдат. Завеса рассеивалась, а Курган отступал. Рогнева помогла Тристану поставить короля на ноги. Они проковыляли сквозь коридор единообразных радожцев, провожающих их взглядами. Тристан вспомнил турнир в Пальер-де-Клев и смерть Ронсенваль. Наплевав на гордость, он обратился к Рогневе:
– Прошу вас, дайте медика! Он не дотянет до Трините.
Самолично Рогнева перемотала голову Илии, который только теперь смог выразить ей благодарность. Пока бинт опоясывал его чело, Рогнева спросила у Тристана:
– Кто из этих ваши феи? Забирайте их и ваш несчастный танк.
– Спасибо, Рогнева Бориславовна, спасибо! – по-радожски искренне благодарил ее рыцарь, помогая ей с Илией и делая ему компресс из порошкового экстракта струпки, который они всегда носили в герметичных запечатанных пакетиках в карманах.
Он не верил, просто не верил, что история повторяется, но теперь он может спасти самого близкого человека. Теперь нашлись струпка, оживший танк, подмога и великодушный противник. Все это ничуть не походило на победу, но сбылось не худшим поражением.
– Не сочти за слабость, Тристан, – вернула его из эйфории Рогнева. – Это же ваше культурное наследие – а я с памятью не воюю.
Она закончила и заправила край бинта под складки повязки. «Восторг» выехала из замка, как уже единожды выходила на его защиту, оживленная волей Тристана. Феи помогли погрузить короля внутрь. Тристан забрался последним и остался по пояс снаружи, высунувшись из башенного люка. Позади Пальер-де-Клев полыхал, снова обращенный в руины. Тристан дважды хлопнул по броне, и «Восторг» устремилась сквозь Гормов лес прямо в Долину фей.
Глава VII
Колыбельная танкам
Военные подвиги короля стали бы сегодня предметом нового Нюрнбергского процесса. Кем бы ни был исторический Артур, он совершенно точно не был тем персонажем, каким его сделали легенды. И меч Экскалибур, и Владычица Озера, и рыцари Круглого стола – все это связали с именем Артура гораздо позже.
С. Янг, «Кельтская революция» [1]
В Долине их ждали феи, распахнувшие завесу. Тристан впервые увидел замок, до того скрытый от его глаз. «Восторг» въехала в ворота. К тому моменту, когда Илию достали и осторожно отвели на ложе, Тристан уже безумно устал, но знал, что не позаботится о себе, пока не уверится в том, что с королем все будет в порядке. Трините – такой необычный, пестрый, сказочный в своей древности и в то же время в новизне архитектурных находок – заставлял рыцаря ощущать страх. Вдруг все это только иллюзия, милосердно насланная феями в его последний час? Могло ли случиться дурное, а он только грезит в предсмертной горячке? Но Трините вокруг ощущается телом, его звуки слышны, его предметы осязаемы, его образы реальны. Короля отнесли в лучшие покои, которые для Его Истинности и готовили. Тот факт, что феи знали исход, добавлял в горчащий вкус поражения привкус сладковатого тлена – предрешенный финал, против которого бесполезно было сражаться. Огромные светлые покои с высокими окнами, за которыми стелился туман завесы. Кровать, мебель, колоны, зал, да даже вьющиеся по всей стене цветы почти светились нейтральными серыми, бежевыми и белыми тонами. «Как будто все – один сплошной каменный рельеф, будто все вокруг – статуи», – думал Тристан. Только кровь, которой они с Илией густо измазались, окрашивала чистые простыни и пол на свой ужасающий лад. Над королем уже вились местные лекари. Его еще толком не успели обтереть, а только разрезали и сняли одежду, как на пороге послышался шум. Взъерошенная Бона пыталась попасть к Илии, но ее просили подождать. Тристан обернулся к королю, тот уже увидел взволнованную жену, поднялся на локтях и даже попытался ее дозваться. Рыцарь все понял и кликнул феям у входа: «Впустите Ее Величество!»
Бона пролетела до кровати и даже протиснулась через всех, кто оказывал королю медицинскую помощь. Илия тоже потянулся к ней, принялся гладить по голове и плечам так осторожно, словно опасался морока, который рассеется при прикосновениях. И без того бледная своими платьями, волосами и кожей Бона теперь сливалась с окружающей обстановкой, словно одна из подвижных статуй в комнате. Илия припал щекой к ее щеке, и губы его шевелились. Бона плакала, повиснув на его плечах, целовала его во все места, до
