4. Поколение пепла - Доронин Алексеевич

   - Матерый зверюга, - произнес Владимир, глядя на труп, будто охотник, заваливший лося. В голосе звучало что-то сродни уважению. - Бугор! Ничего нам не выдал.

   - Ну, надеюсь теперь все, - Данилов оттер пот с абсолютно сухого лба. - Дело сделано?

   Как же он ошибался.

   - Нет, все только начинается, - услышал он совсем рядом скрипучий голос Ключарева, который вышел из-за раскуроченного здания почты и встал рядом с Богдановым. - Ну, творческие мои, хватит прохлаждаться, - голос командира был хриплым. - У меня для вас задание. Тоже творческое.

   "Какие к чертям творческие?" - подумал Александр. Раньше творчества в их жизни - существовании офисного планктона - было ноль. Оно появилось сейчас, когда они творили новый народ, трудясь на земле. Сам он раньше был фрилансером, копирайтером, рефермейкером. Все лишь бы руками не работать и получать что-то кроме скромной зарплаты учителя. А теперь не видел ничего унизительного в работе лопатой. И очень был бы рад поменять автомат обратно на свою родную штыковку.

   - Значит так, - снова заговорил Ключарев. - К городу едет колонна. Скоро тут будут их друзья. Нам придется драпать. Поэтому все они через двадцать минут должны быть мертвее этих бревен. Вы понимаете, Женевская конвенция не актуальна. Все, приступайте. И помните, что умереть легко. Жить трудно.

   Богданов тут же начал собирать добровольцев в расстрельную команду. Но все только смотрели друг на друга и молчали.

   Тогда Владимир матюгнулся.

   - Вы что, толстовцы? А в бою вроде не трусили. Ну ладно, добровольцами назначаются... - и он стал быстро выкликивать имена, выбирая самых бывалых. Всего получилось двадцать имен, вернее, позывных.

   Данилова и людей из отделения Змея среди них не оказалось.

   Александр уже хотел отойти подальше и присесть, когда услышал наполненный яростью крик Богданова:

   - Да я тебя сам шлепну, Ганди недоделанный!

   - Мы не звери, - ясно отвечал ему незнакомый голос. - Не надо им уподобляться. Отпустим их, они против нас больше воевать не будут.

   - Им скажут, и они будут, - видно было, что Владимир сдерживает себя изо всех сил. - А депортировать их некуда. И запереть негде. А ты вообще-то в боевой обстановке. И это приказ, - лицо сурвайвера было абсолютно белым, и это был плохой знак, - Игнорируешь его, и я тебя сам ликвидирую.

   Данилов подошел поближе.

   Перед замполитом Богдановым стоял человек, которого Данилов видел всего пару раз - среднего роста, плохо выбритый, он работал в котельной и одновременно библиотекарем, до войны был исполнителем бардовской песни, ролевиком. Но в армии служил и силы был неимоверной. А как иначе таскать меч и полный доспех, пусть даже и бутафорские? Иногда бренчал на гитаре и теперь. Данилов терпеть не мог его музыку, но женщинам нравилось: от пятилетних девочек до пожилых матрон. Это позволяло Тимуру, так его кажется звали, быть еще и дамским угодником.

   "Какое мне к черту дело до него? Ну какое? Разве без его песен обеднеет человечество?"

   К черту песни. Им нельзя допустить разобщенности. А зная темперамент Богданова, можно предположить, что сейчас будет труп. И моральный дух остальным это не поднимет.

   - Я могу! - неожиданно для самого себя вмешался Данилов. Он сказал это громко и четко. Все головы повернулись к нему. Кто с презрением, но в основном с недоумением.

   - Так-так, - Богданов пристально посмотрел на него. - Есть у меня тут непротивленец. И есть сопротивленец.

   Он имел в виду кампанию гражданского Сопротивления.

   - Это даже хорошо, Санек. Искупай свой грех. В том, что сейчас русские в России убивают своих, есть и твоя вина. "Жулики и воры, шагом марш в оффшоры!". Не забыл?

   Данилов понял, что Владимир не шутит. Что и вправду считает, что Сашина личная вина есть в страшном августовском холокосте. Просто раньше этого не высказывал.

   - Нет, не забыл. И не жалею.

   - Это бесы в тебе не жалеют. Ничего. На том свете нас всех взвесят точными весами. А пока иди и выполняй. Они, - он указал на пленных, - на твоем месте не колебались бы ни секунды.

   С этими словами православный сталинист коротко кивнул бойцам и удалился.

   Данилов подумал о Насте и последние сомнения исчезли. Что бы эти выродки, эти гамадрилы сделали с ней?..

   Вспомнил женщин из Гусево. Порванные рты, выбитые зубы, шеи, руки и ноги в синяках, порезах и ожогах от сигарет. А у одной, потерявший разум от издевательств, постоянно забывавшей прикрыться порванной юбкой... изодранная плоть на месте молочных желез, на кожу сквозь прорехи в ткани страшно смотреть - красное месиво. Она сначала показалась им женщиной лет сорока... потом ровесницей, и только потом они поняли по несформировавшемуся телу, что она еще подросток.

   Что они, ополченцы, могли сделать для этих несчастных? Они, боевое подразделение, "герильи", партизаны, а не спасательная команда. Только дать немного еды, одежды... и запереть до конца штурма в лесной избушке под присмотром двух бойцов, предварительно обыскав на предмет радиосвязи. Богданову в бдительности было не отказать. Он в каждом пне видел вражеского соглядатая.

   Куда они пойдут потом? Что будет с этой девчонкой? Ей помогали идти другие женщины. Может, напрасно. Может, она уже не жилец. Может, разум не вернется к ней никогда. А если вернется, не будет ли хуже?

   Александр видел встревоженные, но человеческие глаза врагов и вспоминал пустые глаза тех, кто из-за них прошел через все круги ада.

   Может, эти ребята и не плохие. Да, не плохие. Нормальные. И именно поэтому сейчас они умрут. Он взял автомат, передернул затвор и выстрелил первым в того, кто казался ему самым нормальным. Наверно, его ждала семья. И Саше без всякого сарказма было ее жаль.

   Александр успел пристрелить второго, когда вслед за ним открыли огонь и остальные.

   - Мы не... Нас заставили! - прокричал кто-то из агропромовцев. Но его тут же убили.

   К запахам летнего утра, смешанным с запахом гари добавились запахи крови и внутренностей. Как будто они последовательно чернили, пятнали окружающий мир грязью, из которой почти целиком состоит человек внутри. И единственной жизнью после смерти, которая доступна сложным белковым организмам, стали судорожные движения агонизирующих тел.

   - Да вы люди или нет? - сдавленным голосом проорал один из алтайцев, прежде чем пуля пробила ему голову.

   - Уже нет, - услышал наполовину потерявший слух Данилов голос кого-то из товарищей.

   Все по-разному встречали свою смерть. Человек пять плакали, выли и бились в истерике, лежа на земле. Убежать попытались всего несколько, но этих первыми срезали выстрелами. Один, самый прыткий, сумел взобраться на забор, отделявший его от свободы. Тут его и достали. Но основная масса встретила свою судьбу будто в сонном параличе, как кролики перед удавом. Они кричали, только когда в них попадали пули. Но их вопли почти заглушались грохотом выстрелов.

   А потом выстрелы, пусть и одиночные, слились в одно грохочущее нечто, как будто тяжелогруженый поезд мчался под откос. Стреляли одиночными. Бревна были толстые, и рикошетов не было. По три раза все сменили магазины, прежде чем последний из пленных перестал шевелиться.

   Кровавые ручьи текли у них под ногами, доходя до щиколоток. Кровь текла по утоптанной земле, вбирая в себя грязь и сор, напитывая собой опилки, печную золу и пепел.

   И, глядя неверящими глазами на то, что они сделали, двадцать человек стояли посреди старой пилорамы, утопая в липкой крови. Впрочем, мало кто устоял на ногах долго. Почти все или облокотились о стены или присели, с трудом найдя чистую землю. Некоторых рвало. Кто-то ходит туда-сюда, раскачиваясь как зомби. Все молчали.

   Александр вспомнил, как вроде бы в старину заряжали один патрон на всю расстрельную команду. Чтоб не травмировать психику солдат, чтоб никто из них не знал, чья именно пуля оборвала жизнь казнимого. Потом пришли иные времена, и две мировые войны сделали даже память о таком обычае смешной.

   - Пойдемте, - первым пришел в себя один из бойцов, мужик лет сорока, бледный как полотно, так что на лице было видно только черные усы. - Мы никому... особенно нашим женщинам и детям об этом не расскажем.

   Пришел Богданов. Сдержанно похвалил и раздал им по фляжке с коньяком. Как оказалось, захваченным на вражеской полевой кухне.

   - Если душа требует, выпейте. Можете даже закурить. Вы сегодня обряд посвящения прошли.

   - В гестаповцы? - произнес Данилов в ответ на его слова. - Эти люди и правда не думали, что их будут убивать.

   - Да. Они думали, что будут безнаказанно убивать нас.

   С ним было трудно спорить. Но все же... Они превратили несколько сотен своих соотечественников, здоровых мужиков, которые могли восполнять демографическую убыль, в кровавый студень. Уголовных типажей среди тех, кого они изрешетили, почти не было. Воспоминания о рейде банды Бурого были еще свежи, и всех, кто щеголял наколками, убивали на месте. Хотя, подумал Саша, большинство и из таких бедняг к организованной преступности не имели отношения, а отсидели за бытовуху по пьяному делу. А они расстреливали их, словно давили насекомых.