Поэзия Латинской Америки - Антология

Удовольствия

Французский флаг заходит в гавань. Шлюхи,борделей лоно настежь распахните!

Британский стяг в порту. Пора притоныот нищих завсегдатаев очистить!

Хоругвь американцев… Негритятаи пальмы все должно быть наготове!

Ром, девки, черные мальчишки. Сладостьтрех главных сил, трех мощных воплощенийАнтильских островов.

САЛЬВАДОР

КЛАУДИА ЛАРС[254]

Песнь

об индейском ребенке

Перевод Т. Глушковой

Смуглый малыш уснул…Вот отыскать бы на свететого, кто влил ему в жилы кровьорехового цвета.

Может быть, ком землив этом замешан действе;может, сова-науаль,преданная индейцу?

Ох, и глядела я —всю обошла я землю! —на маис и магей[255],на вулканы и сельву.

Все-то искала я, —ох, отыскать не сумела! —взмыла из-под разбитых ногстайка горлинок белых.

Улыбнулся во сне…Видит дитя, наверно,храм ушедших людей,что нынче в песках затерян.

Древних времен ткачиткали фазанов на ветке,с греческих ваз цветыживут на материн ветхой.

И дороги ведутот Исáлько к Петéнусквозь бабочек, и листву,и бешеных трав сплетенье.

Вздыхает во сне малыш…И возвращаться медлитв страну, где все, что прежде цвело,от горя теперь померкло.

В раковине морскойдревний грохочет ветер,раковина хранитдалекий берег рассвета.

Засохли ши́ло цветы,а прежде медом желтели;яшмовое остриена три куска разлетелось.

Беглым народам — бежать,больше спасенья нету,топот тяжких копытмчится за ними по следу.

Тише: проснется малыш…Голова заболела,больно ему во сне за этот край омертвелый.

Боязно одному;снова — и не заметишь —сон его оплетутвоспоминаний сети.

Страхи, как ночь, длинны,тяжки, как путь индейца…Мается он во сне,в дремоте немого детства.

РОКЕ ДАЛЬТОН ГАРСИА[256]

Иду к твоим боям

Перевод П. Грушко

Отчизна,крестьянка-мать,я умолкаю, голос твой заслышав,и чувствую, как сердце наполняетлюбовь К тебе!Когда я думаю об улицах угрюмыхи о горах, стремительно взмывающихв заоблачную высь,о шумных митингах твоих,о каждом голодающем ребенке,о пролитых в молчании слезах,о вспышках гневаи о твоих кровоточащих ранах,когда я думаю о голосах печальных,о трудном хлебе,о спинах, по которым плеть гуляет,когда я вспоминаю всех убитыхи каждый выстрел по Свободе,и каждого предателя и тех,кто кулаки до крови сжал в карманах,когда я думаю о знамени твоем,О времени, летящем над тобою,и о глазах, в которых смерть застыла,и о других глазах — глазах слепцов, —я в битвы за тобой иду, отчизна!Ты словно роза в сердце распустилась!

УРУГВАЙ

ХУЛИО ЭРРЕРА-И-РЕЙССИГ[257]

Перевод М. Самаева

Возвращение с полей

Закат чистейшим златом воздал за все труды…И женщина, светлея от глаженого ситцаи в волосы вплетенной душистой резеды,с шитьем или вязаньем на свои порог садится.

Вот девушка проходит, неся кувшин воды, —ботиики, шаль и посох, чтобы не оступиться.За часом час минует сонливой вереницей,Аркадии дыханье чуть шевелит сады.

Все тихо… Лишь из лужиц, синеющих, как нимбы,доносятся лягушек гнусавые маримбы[258].В озерах алый отсвет заката все тусклей.

Вершины розовеют — как призраки в тумане,и пыль у горизонта клубится — то крестьянеусталою гурьбою идут домой с полей.

Пробуждение

Дверь настежь распахнулась, и, млея от истомы,Алисия и Хлорис, открыть не в силах глаз,от света влажных, трут их, развеевая дрему,обрывки сновидений, столь сладких в ранний час.

В фонтане день умылся, невинно обнажась,и праздный плуг проснулся на ложе чернозема.Священника сутана степенно, мимо домапроплыв, с тенями сада цветущего слилась.

Все дышит и смеется. Гора порозовела,но в снах еще средь звездных скитается дорог.Кузнечиком старинных пастушеских эклог

бубенчик монотонный доносится несмело.И ласточки, как ночи, уже разбитой, стрелы,в зарю хотят вонзиться, летя наискосок.

Возвращение

От почвы материнским повеяло теплом…Пасется у дороги мул на краю селенья.Гора под зимним солнцем сияет в отдаленье,как старая крестьянка в переднике льняном.

А небо благодушно, и веет ветерком.Пастушка под сосною сидит, обняв колени,и тучный скот степенно, вразвалку, в направленьехолма бредет, свирелью пастушеской влеком.

Идет пастух, тяжелой вязанкой дров нагружен;чуть свет он дом покинул, но на закате дняему наградой будут уют и сытный ужин.

Кормильца у порога ждет вся его семья,а верный пес, приходом хозяина разбужен,вертит хвостом и лает, у ног его снуя.

Сьеста

Все словно замирает в деревне в этот миг.Лишь колокол порою, бросая отсвет едкий,на сытой скуке ставит размеренные метки,докучный, как строптивый зажившийся старик.

Аптекарь подле двери во сне смиренном сник.Над площадью несется кудахтанье наседки.Орешника в камине потрескивают ветки,и у огня священник сидит над книгой книг.

Все мирно в этом доме, и небо кроткой синьюмирским трудам — заботам дарует благостыню.Вокруг фонтана женщин поющих голоса.

Там стирка, чтобы в праздник мог переоблачитьсякрестьянин. А из сада бродячая ослица,лягаясь, удирает от лающего пса.

Заря

Крестьянская лампадка мигает и коптитв гостеприимной кухне. Поленья задымились,и запах пищи с духом горящих дров смесились,в крестьянине рождая здоровый аппетит.

Погонщик понукает волов, арба скрипит.Вот он бросает упряжь, согнать дремоту силясь.Сидит за пряжей Тетис, корову доит Филиси молоком молитвы всевышнего поит.

Стада из стойл выходят, медлительно, в молчанье,мрача долину словно монашье одеянье.Бриз растворился в листьях, будя их и бодря.

И, как пастушка после бессонного томленья —глаза печально томны за поволокой лени, —глядит на звезды в небе светлеющем заря.

Светотень

Бубенчика с заката донесся звонкий зов.Погонщик понукает волов хриплоголосо,и крик его дробится о скалы и утесы,плещась, подобно стайке нанизанных платков.

Дымок над кровлей тает, и воздух стал лилов.Вот тельная корова бредет тропой с откоса.Фигуры лесорубов размыл туман белесый —лишь вдруг топор заблещет, затишье расколов.

Покрыта полосами палитры огнецветнойтрава вблизи погоста. Покой ветхозаветный,в котором испаренья хлевов растворены,

свинарников, овчарен, земли. И голубь сизыйпорой возникнет, словно воспоминанье из-запотрескавшейся полуразрушенной стены.

Ночь