Флейта Нимма - Марина Кимман

За всем этим великолепием художник не сразу увидел Храм музыки. Вниз по склону, затем подъем, по лестнице из тысячи ступеней, и сон станет реальностью.

Это на самом деле. Это все — настоящее, подумал он.

Аллегри шагнул вперед, осторожно ступив на камень, показавшийся ему самым надежным.

— Ксашик!

Это звездочет. Он стоял на той скале, где был вход в пещеру. Все следы сонливости с него как ветром сдуло, одежда запачкалась в грязи и… крови?

— Я ведь не ошибся? — крикнул он. — Ты… не тот самый?

Аллегри побежал. Только раз он оглянулся раз и посмотрел на звездочета. Было в нем что-то детское, просительное. Художник вдруг понял, что, несмотря на возраст, несмотря на образование, король остался таким же, каким был его народ — ребенком, не желающим, чтобы игра прекращалась.

В следующее мгновение в спину звездочет воткнулось чье-то копье.

Аллегри припустил что есть силы к лестнице. Он не обманывался — останется хотя бы малейшая возможность достать его, и карлики это сделают. Умирать у подножия лестницы — лестницы к своей мечте — он не собирался.

Беломраморные ступени Храма музыки поросли мхом, сквозь трещины пробивалась прошлогодняя трава, чуть припорошенная снегом. Однако чем выше Аллегри поднимался, тем чище и новее становились ступени.

Лестница была невероятно длинной, однако Аллегри просто не мог позволить себе присесть и отдохнуть. Даже угроза смерти от усталости его бы не остановила. Только не сейчас, когда в его голове уже звучала мелодия флейты.

Но… где же дверь?

На иллюстрации в атласе ее не было. Аллегри думал, что, может, она с другой стороны Храма, но как туда добраться, по отвесным скалам без единой щербины? И, в конце концов, зачем строить лестницу, если на ее вершине нет входа.

Тем не менее, стена выглядела монолитной.

Аллегри прикоснулся к ней. Совершенный, ослепительно белый панцирь. Ни трещинки. Вздохнув, он повернулся, и едва не упал.

Его ноги непостижимым образом оказались внутри лестницы. Мрамор засасывал, как зыбучий песок.

Аллегри попробовал пошевелиться, вытащить хотя бы стопу… черт с ним, с ботинком. Однако его ждал неприятный сюрприз. Мало того, что ноги застряли крепко, так он еще ничего не чувствовал, как будто внутри мрамора все исчезало. Боль напугала бы его куда меньше.

Лестница как будто ждала, что он все это обнаружит. Мрамор сделался жидким, и Аллегри в одно мгновение погрузился в него, успев издать только короткий вскрик, прежде чем захле…

Захлебнуться. Слово застряло в голове Аллегри, и он еще некоторое время, откашливаясь, пытался понять, где все-таки находится — за порогом смерти или в Храме музыки.

Тишина была оглушающей. Исчезли и горы и шум, их наполнявший, этот настолько привычный фоновый шум, что, когда он исчезает, чувствуешь странную, звенящую пустоту вокруг.

Аллегри оглянулся. Стены напоминали хрусталь, но на них все также не было каких-либо признаков двери. Источниками света здесь служили семь колодцев, один главный и шесть маленьких, расположенных асимметрично.

Он совершенно точно помнил, что снаружи Храма никаких отверстий не было. Так куда же выходили эти колодцы?

Пол поразил Аллегри больше всего: бесконечный клавикорд, закрученный в спираль. Клавиши его, истончаясь, уменьшаясь, уходили в еще один колодец в центре Храма, настолько же черный, насколько белым был световой напротив.

Почти рядом с пятном света на полу что-то лежало, что-то мелкое. Художник мгновенно вспомнил, зачем он сюда пришел.

Стоило ему ступить на одну из клавиш, как Храм музыки зазвучал. Казалось, в хрустальных стенах играет не клавикорд, а целый оркестр, с органом в своем составе. Даже самые дисгармоничные аккорды сплетались так, что казались небесной мелодией.

Ни одно сочетание звуков не могло стать какофонией в этом месте.

Аллегри подошел к колодцу.

Рядом лежала та самая маленькая расписная дудочка, о которой говорила Окарина. И она была разбита.

Он поднял самый большой осколок. Роспись выглядела нелепо: какая-то чересчур яркая мазня. Такие дудочки сотнями продавались на праздничных ярмарках в его родном городе Лаэде. Одно время у самого Аллегри была такая.

Слабо верилось, что когда-то она могла возвращать мертвых и сводить людей с ума. Однако Аллегри видел своими глазами, что стало с сестрами Шати в Храме детей Хаоса.

Художник осмотрелся.

Где же табличка, подумал он. Именно она была ключом к тому, чтобы оживить флейту.

Он отошел к стене и стал внимательно, шаг за шагом, двигаясь по спирали клавикорда, исследовать пол. Звук становился все выше и тоньше, и, когда Аллегри наступал на следующую клавишу, то чувствовал, как вместе с музыкой обостряется и его тревога.

Нет. И здесь нет. И там тоже. Он проверил щели между клавишами. Он даже не знал, как выглядит табличка — в свое время забыл спросить об этом.

А если она провалилась в зазоры между клавишами? Когда художник попытался прощупать там дно, он до него просто не достал.

Аллегри боролся с ощущением бессмысленности этих действий, однако чем дальше, тем сложнее было продолжать искать. Возникло ощущение, будто его привели туда, где исполняются мечты, но вместо ключа всучили рыбу — вещь саму по себе неплохую, однако в этой ситуации совершенно бесполезную.

Он почти дошел до колодца. Клавиши стали такими маленькими, что их под ногой помещалось пять-шесть штук. Художник вдруг почувствовал дуновение ветра. Он стремился к колодцу, добавляя к общей симфонии Храма едва заметное завывание.

Аллегри продолжил поиски. В конце концов, пришлось стать на четвереньки, потому что ветер усиливался, а колодец неведомым образом притягивал к себе.

Таблички нигде не было. Даже у самого края. Почти потеряв надежду, он лег на пол и заглянул в колодец. Стены его просматривались всего на локоть в глубину; дальше стояла густая, темная, беззвездная и бездонная чернота.

И там, где исчезал Храм Музыки и начиналась бесконечная ночь, где в пустоте исчезали клавиши гигантского клавикорда, едва удерживаясь в щели на одном уголке, застряла табличка.

Аллегри, очень медленно, потянулся к ней. Она была совсем маленькая, всего-то в четверть ладони размером, с щербинкой в уголке. Казалось, она может упасть от одного взгляда… дыхания.

Аллегри помедлил некоторое время, не решаясь дотронуться. Очевидно, лучше всего было ухватить за нижний край, однако это означало, хоть на мгновение, но прикоснуться к черноте. Если взять за верхний, то был велик шанс, что табличка просто упадет, если вдруг у него дрогнет рука.

Аллегри не мог позволить себе случайность.