Флейта Нимма - Марина Кимман

Впрочем, была, конечно, возможность освободиться — в том случае, если бы Лемт умер. Его учитель, Укшани, предупреждал его, что шаман, ученика которого постигла смерть, представляет собой самое жалкое зрелище, которое только можно вообразить. "Если не хочешь стать животным", говорил он, "постарайся выучить его до конца. Или вообще не бери на себя учеников".

Проблема была в том, что понятия "бери" как такового здесь не существовало. Если так случалось, что рядом с шаманом кто-то видел мертвых, то это означало, что он сразу же становился его учеником. Единственный способ избежать этого полностью был такой: уйти в скалы и лед, и никогда не выходить к людям. Так что Укшани тут лукавил, теперь Винф это ясно понимал.

И еще яснее он видел, что если Лемт не справится, то все пойдет прахом — начиная от его, пусть и слабой, надежды добыть солнечную росу, и заканчивая тем, чем должны были стать Поющие сердцем. Ойгур не мог сказать конкретно, что ждет их в будущем, однако он, тем особым чутьем, что свойственно северным шаманам, ощущал, что эти двое встретились не просто так.

И он вернулся.

То, что вылезло из чердачного окна, заставило Винфа застыть на месте. Черты Лемта в этом узнавались с трудом, и то, только потому, что ойгур провел с рядом ним достаточно долгое время.

Пустынники не хотели верить, что происходит что-то нехорошее, пока из дома не раздался истошный крик Омо. Не растерялся только Таир — вместе с Винфом побежал останавливать чудовище.

И хорошо, потому что один ойгур точно не справился бы. Зрелище было не для слабонервных, особенно на той стороне: огромная, в полнеба, тень с миллионами рук и глаз.

Таир вдруг рассыпался в песок и, насколько мог, облепил фигуру монстра; вслед за ним потянулись и несколько отшельников. Винф создал несколько цепей для той стороны, но их не хватало, а более длинные требовали колоссального напряжения сил. И тем не менее… он сделал это.

Цепи высосали его почти досуха, и то, он чувствовал, что этого хватит ненадолго. Темнота внутри Лемта рано или поздно освободится, если только… если только…

Он вдруг заметил, что от чудовища тянется тонкая нить к Омо.

Он последним усилием вытащил себя в видимый мир. Схватил за рукав пробегавшего мимо пустынника — тот уже начал рассыпаться в небольшую песчаную бурю, чтобы помочь Таиру.

— Омо — это ключ! Уберите… Омо. Подальше, — прохрипел Винф и потерял сознание.

Глава 17. Пещера Гардалам

Когда вокруг ничего не видно и стоит абсолютная тишина, трудно сказать, в сознании ли ты сам. Через некоторое время что-то изменилось, и Аллегри обнаружил себя лежащим в воде, посреди подземной реки, неспешно омывающей его тело. Табличка упала на дно, и художник никогда бы ее не нашел, если бы символы на ней не светились.

Он чувствовал себя странно. Что-то среднее между облегчением и разочарованием. Табличка есть, флейта на месте, и вроде бы даже не повреждена, однако… Что дальше? Художник впервые себе признался, что он и понятия не имел, что станет делать, когда найдет искомое. Он предполагал, что догадается сам, в Храме музыки, однако ни там, ни здесь, в этой пещере, у него не промелькнуло ни единой светлой мысли.

Он поднялся, чтобы найти сухое место, однако поиски не увенчались успехом. Река, хоть и неглубокая, разлилась по всей пещере, и только в нескольких местах камни торчали над водой. Кое-как Аллегри забрался на валун — он порос склизким, светящимся зеленым и синим мхом — и попытался, впрочем, без особой надежды, зажечь огонь.

До него донеслось дуновение ветра, странного, словно кто-то снял перышко или пылинку с его головы.

— Чего ты хочешь?

Аллегри даже подумал, что ему показалось, таким тихим был голос. Послышался плеск воды.

— Ты не в ярости, — быстро зашептал неизвестный, уже громче, — как ты сюда попал? Нимм помогает тем, кто в ярости, а потом забирает то, что принадлежит ему.

Говорящий, кто бы он ни был, приближался, и Аллегри вдруг почувствовал странное нервное возбуждение — то самое, которое поднимает шерсть на загривке у дикого животного и порой спасает ему жизнь, а порой — заставляет стоять столбом, когда надо бежать.

— У тебя вещь народа Ао-нак. Нимм все знает, но ты должен рассказать, и тогда Нимм поможет. Нимм всегда помогает. Зачем ты спустился в Гардалам, человек? Нимм?

Напрасно Аллегри пытался разглядеть во тьме пещеры, кто же это говорит.

— Я хочу тебя видеть! — сказал, наконец, он.

— Напрасно…

Над водой разлился мерцающий голубой туман, и Аллегри пожалел о своем желании.

Стены и потолок пещеры целиком состояли из человеческих лиц, застывших в разнообразных гримасах боли, ярости и ненависти. Они были сделаны из камня, за исключением глаз. Зрачки следили за художником, за каждым его движением.

Аллегри невольно поежился… и тут он увидел собеседника.

— Охх…

Нимм был в два раза выше человеческого роста. Он стоял в воде, одетый во что-то вроде мантии со стоячим воротником. Рукава, чрезвычайно длинные, спускались ниже колен, и из них выглядывали кисти, с узловатыми пальцами, блестящей кожей и желтовато-коричневыми, бугристыми ногтями. На тыльной стороне ладони росли жесткие перья, и такие же перья покрывали его плечи, шею и голову. Вместо лица у существа был клюв, по форме напоминавший косу.

Аллегри заорал.

— Не приближайся! — художник попятился, едва не упав с камня. Нимм остановился.

— Я предупреждал, — прошелестел Нимм. — Они тоже боялись. Раньше. Чего ты хочешь? — повторило существо, и Аллегри передернуло от его голоса — мертвенного, шелестевшего, как пустые оболочки высохших насекомых.

Аллегри закрыл глаза и нащупал флейту.

Он надеялся, что ему не причинят вреда, по крайней мере, сейчас. Однако продолжать разговор, видя это, было тяжело.

— Я хочу оживить ее, — Аллегри чуть приподнял флейту, — я… я видел, как она творила новый мир. Это было прекрасно. Ни один художник…никто никогда не смог бы так нарисовать, — сказал он, запинаясь.

Никому до этого он не говорил о своей мечте, и в темноте пещеры, перед этим бесстрастным существом, она звучала немного по-детски.

Нимм довольно долго молчал.

— Я готов заплатить любую цену. Любую! — не выдержал Аллегри.

Его собеседник тихо засмеялся. Художник открыл глаза.

— Жертва… — прошептал Нимм. Его клюв не двигался, когда он говорил. — То, что ты хочешь, стоит дороже. Не останется ничего, кроме Нимм. Ничего, никогда и только Нимм. Ты понимаешь это?

Художник не успел ответить, однако Нимм, кажется, понял его мысли лучше него самого.