Запрещенные друг другу (СИ) - Александер Арина

— Пусти! — вцепилась ногтями в Глеба, вгоняя ему в плечи растопыренные пальцы. — Я пойду к нему…

Он с силой перехватил её запястье и отодрал от себя, болезненно сжав у основания железными тисками.

— Заткнись! — едва сдерживался, чтобы не ударить. Он же… Да он ради неё… — Думаешь, я бы притронулся к тебе после него? Да я блевану сейчас, понимаешь? Меня тошнит от тебя.

Вот и хорошо. Пускай тошнит. Её тоже тошнило от самой себя.

— Глеб, прошу… — зашлась горьки слезами, почувствовав отходняк. Начала бить крупная дрожь, колотило так, словно температура под сорок.

— Мама-а-а… — детский плач стал ещё отчетливей. Это… Господи, сердце обливалось кровью от осознания, что всё… это конец. Конец её эфемерной счастливой жизни. Конец их показушному счастью, семейному теплу и уюту.

Реальность не отрезвила, она воткнулась в сердце ножами, отчетливо разделив их жизни на «до» и «после». Всё, ваза разлетелась на миллионы осколков. Она же её и столкнула собственноручно. Господи, что же она натворила?

Да лучше бы её изнасиловали, проучили, избили — было в тысячу раз легче, чем сейчас: когда за стеной плачет частичка души, а её саму мешают с дерьмом, тычут в него лицом, причем, заслужено.

— Ладно, иди, — перекатился на спину Глеб, окатив её полным призрения взглядом. — Хрен с тобой. Потом поговорим. Ну? Чего смотришь?

Дважды повторять не пришлось. Где и силы взялись — подорвалась с кровати и бросилась в коридор, на ходу возвращая на место топ и застегивая джинсы. Слёзы как катились градом, так и продолжили литься, и Юле стоило немалых усилий скрыть их следы, задержавшись ненадолго в дверях.

Услышав её шаги, Саша приподнялся с подушки и, всматриваясь в царивший в комнате полумрак от закрытых наглухо штор, вытер заплаканные лицо рукавом пижамы.

— Мам?

— Да, сынок, я здесь, — облизала прокушенную губу, разбавляя со слюной солёный привкус крови. — Ты чего расплакался? Снова страшный сон приснился? — улыбнулась как можно мягче, впившись ногтями в ладонь.

«Только не реветь! Не смей!» — давала себе установку, присаживаясь на край детской кровати.

— Ага, — всхлипнул Сашка, уткнувшись лицом в её истерзанную под тканью грудь.

Юля прикусила щеку, сдерживая болезненный стон.

— Что же тебе приснилось?

Он трогательно обнял её за талию и некоторое время молча давился всхлипами, словно боясь, что кто-то услышит его рассказ и воплотит приснившееся в реальность.

— Не хочешь поделиться? — погладила с любовью густые каштановые волосы, заметив краем глаза в приоткрытых дверях едва уловимое движение. Повернув туда голову, увидела привалившегося к дверному косяку мужа и ощутимо вздрогнула, чувствуя себя под микроскопом. Глеб, в отличие от неё, выглядел вполне себе спокойно, уравновешенно, будто и не пытался ещё минуту назад запугать её до чёртиков. Вот это и настораживало больше всего. Уже и не знала, чего ожидать в дальнейшем.

Это она сгорала всю ночь от любви, а он… он думал, анализировал, просчитывал. Она настолько была застигнута врасплох, настолько испугалась, что реально поверила в возможность оказаться изнасилованной. Но сейчас, сумев слегка успокоиться и перевести дыхание, она уяснила для себя один момент: не собирались её брать силой. Запугать — да, но не насиловать. Не стал бы Глеб этого делать, даже ради мести.

— Саш, может, ты всё-таки расскажешь свой сон? — приподняла головку сына, всматриваясь в заплаканные глаза. Он уже успокоился, но всё ещё вздрагивал, давясь судорожными всхлипами.

— Мне приснилось, что ты ушла от нас с папой. Оставила меня. Я бежал за тобой, а ты… ты шла и даже не обернулась, — шмыгнул носом и как-то вмиг съёжился, увидев в дверях отца. — Мам, ты же не уйдешь, не оставишь меня?

Юля вскинула взгляд, столкнувшись с насмешливым прищуром. Там, в проходе, уже заведомо знали её ответ, и поэтому скалились, празднуя свое превосходство.

— Конечно, не оставлю! И откуда только у тебя такие мысли?

Да она в жизнь не откажется от сына. Если дойдет до развода (а оно дойдет по-любому), Сашка однозначно останется с ней — это даже не обсуждается.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я проснулся ночью, а тебя нет. Звал, звал, а ты не приходила. А потом пришел папа и сказал, что ты ушла к другому дяде. Что я тебе теперь не нужен.

Юля обмерла на месте. Хорошо, что сидела, иначе бы точно грохнулась на пол.

«Ну ты и мразь!» — прошептала одними губами, посмотрев на Глеба.

«Ещё скажи, что я не прав», — приподнял он вызывающе бровь, скрестив на груди руки.

Сволочь.

— Саш, посмотри на меня внимательно! — заключила лицо сына в подрагивающие ладони и как можно чётче произнесла: — Я никогда не оставлю тебя, слышишь? Никогда!! Ты — мой сын, мое сердце, мой самый любимый мужчина в мире, а я — твоя мама. Мамы всегда рядом, всегда со своими детьми.

— Но папа сказал…

— Папа ошибся! Ему тоже… приснился кошмар. Запомни, Саш, чтобы тебе не говорил папа — я никогда не оставлю тебя, мы всегда будем вместе, — заверила пылко, разрываясь на части между любовью к сыну и горечью от рухнувших в одночасье мечтаний.

— Клянешься? — В тёмно-карих глазах светилось столько надежды и ожидания, что у неё всё сжалось внутри от болезненного спазма.

— Клянусь, — произнесла на одном дыхании, вдыхая родной запах. Что ей презрение Глеба? Да пыль это. Не проймешь её таким и не ранишь. Уже нет. Единственное, что имело значение, что будет важно всегда и во всем — это эмоциональное состояние её сына. Его здоровье и благополучие. Сегодня она это поняла как никогда чётко. Всё остальное станет ясно после разговора с Глебом, который, к слову, так и остался наблюдать за ней, но теперь уже с выражением неприкрытой грусти. Теперь она знала, что он скажет, оставшись с ней наедине, с кем именно проведет параллели, и перед каким выбором поставит в итоге её истерзанную душу.

Глеб ждал Юлю на кухне.

Смешно, конечно. В доме есть спальня, гостиная, кабинет на худой конец, а его потянуло на кухню. Видимо, сработала привычка. Да и проще тут как-то. В меру просторно, в меру уютно. Есть что сломать…

Истощение в нем было. Потрясение. Разочарование. Такое глубокое и такое горькое, что даже дышал этой горечью, чувствовал, как она выедает всё изнутри. А ещё была пустота. Когда ничего не хочется. Ничего не видится и не слышится. Сейчас бы уставиться тупо в одну точку и просидеть так несколько часов подряд, застыв в одном положении, не обращая внимания на расшатанные в хлам нервы.

Не сдержавшись, зарычал. В голос. Чувствовал ли он себя тварью? Нет. Абсолютно. Это он ещё по-божески. Всё-таки память коварная штука. Сама выбирает, что лучше запомнить, отложив в долгий ящик воспоминаний, а что — стереть подчистую. Жаль, его серое вещество сыграло против него же, сохранив разрушающие воспоминания из детства. На них его отец насиловать мать, а он, будучи ещё шестилетним мальцом, подсматривал за ними в дверную щель. Не потому, что было любопытно, а из-за страха. И всё ему было невдомёк, что же это за любовь такая, когда через боль и слёзы? И была ли там любовь на самом деле?

Возможно, любовь и была, только односторонняя, отравляющая. Что отец в прошлом безумно любил мать, что он сейчас Юльку. И что в итоге? Спасло это их как-то?

Нет. Нисколечко. Не послужило гарантией крепкой семьи. Так какой тогда смысл вообще искать эту любовь? Зачем? Ведь можно просто существовать с близким тебе по духу человеком и трахаться с ним периодически. Всё. Все довольно, все счастливы. Захотели — разбежались, захотели — сошлись. Ни тебе ссор, ни истерик.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Так было бы лучше всего, только… сердцу ведь не прикажешь. Что такое бездушный секс, когда нет любви? Просто примитивная животная потребность, зов гормонов, только и всего. Было так у него до встречи с Юлькой. Будучи студентом юридического, менял девок по щелчку пальцев и не думая заглядывать в сердце. Чего в него смотреть, когда всё ровно? Не ёкало в нем, не стучало ускоренно. Всё ровно, безэмоционально. Без привязанности к кому-либо. Все бабы стервы. Все, без исключения.