Лихорадка - Лорен Де Стефано

Мой голос звучит спокойно и рассудительно. Линден слушает, не дыша. А потом устремляет на меня взгляд, который вдруг становится туманным и бесцветным. Лицо у него бледное, осунувшееся. А при виде его дергающихся губ — будто ему хочется зарыдать или заорать на меня — все мое тело наполняет ноющая тоска. Это действует инстинкт, сохранившийся после стольких ночей, проведенных с Линденом, когда мы горевали о наших несхожих потерях. Мне хочется его обнять. Но я не решаюсь даже пробовать.

Через несколько минут, в течение которых мой бывший муж рвет на себе волосы и тяжело дышит, он смиряется и внутренне принимает те ужасные новости, которые я на него вывалила. Поворачивается, чтобы уйти.

— Ты не боишься за Сесилию? — спрашиваю я. — Если бы на ее месте была Роуз, ты вернулся бы туда.

Стоит мне это произнести, и я тут же пугаюсь, что Линден разозлится. Однако его лицо становится бесстрастным, а голос — рассудительным.

— Я люблю Сесилию, — заявляет Линден, — Хочешь верь, хочешь — нет. Не так, как любил Роуз или тебя. Но какое это имеет значение? Я всех своих жен любил по-разному.

— Только не Дженну, — уточняю я.

— Не считай, будто знаешь про мои отношения с Дженной, — возражает он. — Тебе не все известно про нее. Про нас.

Это так. У Дженны было много тайн. Она умела уклоняться от ответов на вопросы, улыбаться, даже испытывая ненависть. Мне никогда не узнать всей правды, но я уверена, что между нею и Линденом ничего не было. Она так и не простила Линдена за то, что его выбор заставил ее жить, в то время как ее сестер убили.

— У нас с ней была договоренность, — добавляет Линден.

Его голос смягчается. Возможно, потому, что знает: моя рана от потери старшей сестры по мужу болит по-прежнему.

Я слежу за тем, чтобы голос оставался все таким же размеренным. Выпрямляю спину.

— О чем ты?

— Я видел, как умирает Роуз. В ней было столько жизни… но однажды утром ее кожа покрылась синяками, она едва могла дышать. Она вскрикивала, если я к ней прикасался.

— А какое… — у меня срывается голос, — какое отношение это имеет к Дженне?

— Дженна знала, что умрет, — говорит Линден. — Она не верила, что доживет до создания противоядия. И в глубине души я тоже в это не верил. В это невозможно было поверить, после всего, что я видел. И мы с ней договорились: пока мы будем вместе, мы не станем ничего чувствовать и ни о чем думать. Это на время избавляло нас от одиночества.

Дженна умела это лучше всего, так ведь? Избавлять от одиночества мужчину на то время, на которое он оплатил ее общество. Таких девиц тысячи. Я видела, как они вываливаются из палаток мадам; их лица расписаны наподобие мордашек фарфоровых кукол. Я видела, как приходят и уходят мужчины. Слышала, как звякают монеты, падающие в стеклянные банки. Но Дженна была лишь одна: лихая и добрая, прекрасная и лживая. Та девушка, которую знал Линден, оказалась совершенно не похожа на ту, которую знала я. Я все еще ощущаю ее отсутствие — настолько же сильно, насколько ощущала ее присутствие. И по-прежнему вижу ее фигуру в облаках, которые прожигает дневной свет.

Я прочищаю горло и опускаю взгляд.

— Если ты хорошо ее знал, то должен понимать, что она согласилась бы со мной. Твоего отца нельзя оставлять одного с женами, которых, по твоим словам, ты так любишь.

— Ну да, — говорит Линден, шагая к двери. — Она всегда была циником. Тебе нужно отдыхать. Я попозже зайду посмотреть, как ты.

Уходя, он не хлопает дверью, но почему-то ощущается это именно так.

Падаю обратно на подушки. На меня давит чувство вины. За все месяцы нашего брака я не дала Линдену ни единого шанса меня узнать. Лгала ему, манипулировала им. А вот его я узнала очень хорошо. Даже через год после смерти Роуз он едва может заставить себя произнести ее имя. И уж тем более не в состоянии поверить, что ее тело по-прежнему — часть экспериментов его отца. Я совершенно не собиралась рассказывать Линдену, что Вон убил единственного ребенка Роуз. Ребенка, который мог бы остаться с ним — уродливый, но живой.

Конечно, у Линдена нет оснований доверять моим словам, но в его взгляде я прочла эту веру. Теперь он даже не в силах на меня смотреть. Тем не менее Дейдре — и кто знает, сколько еще человек — по-прежнему остаются в заточении в подвале. Умирают там… может, уже умерли. А Сесилия, которая так старается казаться взрослой, понятия не имеет, в какой опасности оказалась. Линден потрясен — но разве могло быть иначе? Я вспоминаю момент, когда узнала про младенца Роуз: какое ошеломление и отвращение я испытала. Да, мне жаль, что я не сумела сообщить все это Линдену более осторожно, но подобные вещи следует говорить именно в запале. Невозможно излагать их мягко.

Я прикована к кровати капельницами и проводами, так что остается только ждать. Даже если бы я смогла встать и найти Линдена, он не в том состоянии, чтобы меня слушать. Если он не возненавидел меня за побег, то определенно возненавидел сейчас. За все, что я ему рассказала. Но я уверена в том, что никакая ненависть не заставит его бросить меня в руки Вона. Он либо вернется сам, либо скажет врачам, чтобы меня отпустили.

На экране движутся изображения без звука. Унылые проселки, обвалившиеся здания. Воздух окрашен в пепельный цвет из-за недавнего взрыва. Жизнерадостная репортерша пятится задом, треща в микрофон. Я узнаю в ней корреспондента информационной программы «По стране», которая транслируется во всех штатах. Титры гласят: «Сторонники естественности возражают против поисков противоядия».

Репортерша наклоняется. Она слишком чистенькая и аккуратная для столь мерзкого места. У нее порвались колготки, а каблучки красных туфель запачкались в грязи. Она протягивает микрофон группе молодых мужчин и женщин, сидящих на обочине. Вид у них замызганный и усталый, но все они рвутся говорить.

Кто-то берет микрофон у нее из руки. Мужчина высказывается столь гневно, что репортерша даже отшатывается. Камера наезжает на него, показывая слипшиеся волосы, окровавленную щеку. А вот глаза у него яркие и полные жизни. Если бы не они, я бы его вообще не узнала. Эти глаза точь-в-точь как мои. Я открываю рот, но у меня вырывается лишь невнятный крик. Прижимаю к губам ладонь и жду, пока радость, страх и потрясение немного улягутся. Затем повторяю попытку.

— Роуэн!

Благодарности

Передо мной снова встает невыполнимая задача — сказать спасибо людям столь поразительным и блестящим, что я просто теряю дар речи. Тем не менее слова — это все, что у меня есть. Итак…

Спасибо родным, которые передавали рукопись моей книги друг другу, постоянно звонили и писали мне. Моему папе, которого уже нет на свете, но чей образ не оставлял меня в процессе создания этой книги.